Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 57

Света обрадовалась, когда Алёша нашёл себе забаву: лодку строить. У него появились знакомые с Судоремонтного завода, там многие делали себе моторки или парусные лодки. Алёша был как раз нужный человек: не говоря уж об эпоксидке, он и стеклоткань мог достать! А о конструкторских способностях и говорить нечего. Засвистел опять Алёша про девушку из маленькой таверны, стал по вечерам чертежи вымалёвывать. Делать так делать: такую маленькую яхточку с мотором, чтобы и вёрткая, и ход хороший.

Под влиянием Лены ещё одно дело ему нашлось: домашнее переоборудование. Пока Пашка был маленький — они в большей комнате жили все вчетвером, а малая, тёти-Кларина, была вроде как кабинетом. Светин стол, Алёшин стол, книжный шкаф, диванчик — больше там и не помещалось ничего. И то проходить надо было боком и с надеждой никогда не растолстеть.

Так это когда Света училась — ей стол нужен был позарез, а теперь и обойтись можно. И если сделать в малой комнате койку двухэтажную, «типа нары» — то готовая детская получается, и каждому по столу, чтоб уроки готовили. А Алёша пускай свои железяки перетаскивает в большую комнату, Света потерпит. Хотя вид, конечно, будет на Мадрид. У мужиков на столах порядка никогда не бывает, а попробуй хоть пыль стереть — начинается. Где моя пилочка да где моё свёрлышко!

Алёша увлёкся, отгрохал нары на загляденье. Чтоб Катька не расстраивалась, что не она наверху — подвесил ей шикарный, сшитый Леной «балдахин». Он кругом задёргивался, и получалась у Катерины своя пещерка, собственная. Толковая девочка сообразила преимущество: ей до смерти надоело читать с фонариком, укрывшись одеялом с головой. А попробуй без конспирации — заметят и книжку отберут. Мол, ночью детям спать полагается. А сами читают, им можно… И батареек на фонарик не напасёшься. Она самостоятельно провела под «балдахин» лампочку: на подвеске из прищепки, с выключателем под рукой — всё как полагается. Алёша, обнаружив конструкцию, ругаться не стал, а умилился и позволил оставить. Ещё усовершенствовать помог. Головастая какая девка растёт. Вот Пашку техникой не заинтересовать, хоть убей. Другие пацаны себе хоть самокаты ладят из подшипников, а этот всё сидит, картиночки рисует, как детсадовец. Хочешь, Катька, приёмничек сделаем — совсем маленький, в мыльнице?

Катька училась в тот год во вторую смену, так что очереди за хлебом приходилось отстаивать ей. С утра только хлеб продавался. Даже кукурузный, о белом уже не говоря. И за молоком она стояла: три литра в одни руки, больше не давали. Потом стало два. И хлеба — две буханки. Если случался белый, то белого — одну. И ещё, если поздно встанешь в очередь, могло не хватить.

Катька становилась рано. Из очереди могли оттереть, с понтом «вас тут не стояло». И были наглые тётки, которые норовили пропихнуться перед ребёнком, особенно если ребёнок отвлекался носом в книжку. Так что Катька училась жить. Это было интересно, не то, что в школе. Бабушка Аня так усердно Катьку к этой самой школе готовила, что нечему было ей первые четыре класса учиться. Так, ходить пятёрки получать. И, время от времени — двойки по поведению, потому что скучно же! А в очередях чего только не наслушаешься!

Однажды, когда её любимый дядя Петрик был у них в гостях и по обыкновению, даром что третьеклассница, тискал её на коленях, Катька его спросила:

— Дядя Петрик, а чем жидовская морда от нежидовской отличается?

— Интонацией взгляда, — не сморгнув, ответил Петрик. Задумался, погладил её по голове:

— Ты, Катькин, эту дурь в голову не бери. Мы уже нахлебались — не хватало ещё вам, мелким. И, знаешь — иногда в любую морду плюнуть хочется. Так что, считай — без особой разницы.

Катька тоже подумала и кивнула: приняла философию. Кто бы тогда мог предположить, что у Катьки эта философия продержится дольше, чем у самого Петрика.

В школе выдавали белые булочки, кругленькие такое. Катька и Пашка, не сговариваясь, приносили их домой. Родители только переглядывались: нормальные растут ребята. А булочки Света ухитрялась им же скармливать: с клубничным джемом. Её Лена научила летом готовить такой джем, что болгары могли отдыхать! Сама Лена в то лето джем не готовила: её всё время тошнило.

Петрик женился, наконец. Друзья уже думали, что он никогда не остепенится, а всё же и до него, как он выражался, дошла коса Гименея. Девочка Лялечка, доконавшая его сердце, была и с виду, и по сути тот «аньолек», которого никогда не удавалось изобразить Свете. Как он такое создание нашёл на улице Мясоедовской — оставалось загадкой. Чем он сам пленил девочку Лялечку — была загадка ещё большая. Яков с Маней, во всяком случае, не понимали. Они уже готовы были примириться хоть с какой, хоть с самой что ни на есть… А Петрик привёл в качестве будущей невестки такое солнышко, такое золотое дитя!

Золотое дитя, не теряя времени, ангельской внешности и характера, ровно через девять месяцев родило Петрику замечательного сына. И, под общие восторги, на достигнутом не остановилось. В следующие три года Петрику предстояло стать отцом ещё двух сыновей и одной дочери. А он раздувался от гордости:

— Эх, Лялечка, давай ещё лялечку! Чтоб уж пяток сразу, а? А мать-героиня — с какой ляльки начинается?

— Петрик, ну как ты нас всех прокормишь?

— Ой, чтоб я не прокормил! И ты подумай, Лялечка, какая экономия получается от твоей профессии: ты ж нас всех стрижёшь за бесплатно!

Лялечка и вправду до замужества была парикмахершей. И полезных навыков не утратила.

Потом, вспоминая те годы, разросшийся клан называл их все подряд «годами кролика».

Маня не знала, чего ожидать, отыскивая в городе Гданьске ксёндза отца Анджея по указанному Мариной адресу. Но быть в Польше с концертной программой — и не повидать Андрейку! В костёл она благоразумно соваться не стала. Передала записку через входивших к мессе пожилых женщин. Мол, она с мужем в такой-то гостинице, в таком-то номере. Будут до послезавтра. Захочет увидеться — найдёт, не захочет — что ж делать.

Андрейка — честное слово, хоть и взрослый совсем, прежний голубоглазый Андрейка! — пришёл в тот же день. В чем-то чёрном он был, и с букетом немыслимых роз, которые не сразу нашлось куда поставить в гостиничном номере. Но ни малейшей неловкости Маня не ощущала: так оба радовались встрече. Как те детишки, которыми они были, когда он прибегал к ним, затворникам, со снежной Старопортофранковской. И приносил сосульки — полизать.

— Маня, милая! Ну, как ты? Как наши?

Если и были когда-то какие-то напряги у Андрейки в отношении старых друзей, то у отца Анджея их не было. Он был раскован и счастлив, ему действительно было интересно про всю команду, и сколько детей у кого, и какие дети. Он дорвался до пачки фотографий, пересматривал их без конца.

— Можно, я их себе заберу?

— Так я ж их тебе и привезла!

— А помнишь, Маня, — «наш привидений»?

— А помнишь, как мама тогда визжала: хуже, чем на крысу?

Толкового разговора получиться, конечно, не могло: столько надо было им вспомнить и всего друг другу сказать. А ещё же Андрейка должен был познакомиться со Славой!

Вечером у них был концерт, и они дотянули до последнего момента, когда надо было уже выходить к поданной машине.

— Я завтра принесу письмо для ребят, хорошо?

Они все читали это письмо. Оно было написано по-русски. Отец Анджей просил прощения у друзей за прошлое охлаждение отношений. Да, у него было такое: он пытался стать им чужим. Думал, что он так должен. Теперь он знает про дьявольскую политику больше. И предвидит ещё худшие козни в будущем. Он служит Богу и служит Польше, но знает теперь разницу между несогласием и ненавистью. Он благодарит друзей за мудрость и терпение. И всех их любит — так же крепко, как прежде. И молится за каждого и за всех вместе. Большой теплоты слова каждому из них. И подпись — тоже по-русски: ваш Андрейка.

Это было здорово: что он оставался их Андрейкой. И ничего, что оставался в Польше: по здравом размышлении, где ж ему быть?

— Он так пишет, как будто старше всех нас, наш младшенький, — задумчиво сказал Алёша.

— Во, и есть кому за нас молиться! — жизнерадостно заявил Петрик. — Блат у Бога — это вам не шуточки!

— Вот и не шути, — отрезала Маня. Она не рассердилась на Петрика: что с него возьмёшь, он всегда такой. Просто им всем было весело, и Петрику тоже.

Яхта получалась — что надо. Вообще-то Алёша уже мечтал о лодке на воздушной подушке. Он прикидывал так и так: почему не может получиться? Эта разработка и по службе могла дать большое продвижение, но почему не сделать первую модель для собственного удовольствия? Эх, как они на ней почешут по плавням! Хоть по воде, хоть по камышам, хоть по берегу! А какая в плавнях рыбалка, сказочная просто. И движок нужен совсем компактный: сил по десять на человека. Если по-умному делать. Ладно, это так, планы на будущее. А на это лето и яхта сойдёт.