Чарльз Сноу - Поиски Страница 57

В любой науке, менее завершенной, чем физика, ум более широкого охвата все еще находит применение, хотя с каждым днем шансы его уменьшаются. Через некоторое время в менее точных науках потребуются именно такие умы, как у Константина, способные к широким обобщениям, и в моем институте я должен главной своей задачей поставить воспитание таких умов.

Моя работа будет заключаться в том, чтобы ухаживать за молодыми людьми с более общим направлением ума, у которых обычно мало математических навыков и соответствующего опыта экспериментальной работы. Если у них будет то и другое, тем лучше, но для моих целей, поскольку наука эта молодая, я бы стал заботливо выращивать какого-нибудь Константина, даже если он не знает четырех правил арифметики и не умеет вскипятить воду в колбе. Но я хотел иметь не только людей с такой формой мышления, как у Константина; из-за ошибочного мнения, что все мыслят на один лад, происходила масса человеческих потерь, о которых я только что говорил. На самом деле в науке столько путей, сколько индивидуальностей, и только потому, что результаты выражаются в одних и тех же научных терминах, подлежат одинаковой проверке, кажется, что наука более однообразна, чем, скажем, художественная литература. В итоге своем она действительно более единообразна, но, если бы мы могли проследить процесс научного мышления у разных людей так, как он происходит на самом деле, а не так, как он обычно излагается post factum, мы увидели бы все возможные варианты мыслительного процесса.

Мне представлялось, что эти варианты можно разделить на два основных типа. Быть может, моя классификация искусственна и не имеет ничего общего с действительностью, но эти два типа мышления можно достаточно часто наблюдать в человеческой деятельности, и я до сих пор верю, что они не просто выдуманы мною. Применяя эти шаблоны к научному мышлению, я назвал бы первый из них анализирующим мышлением. Это ум, который из всего окружающего его мира выделяет определенное явление и исследует его вплоть до полной ясности. Это пытливый, прагматический ум, который в идеальном случае может подняться до высот Резерфорда и Дарвина, а в обычных условиях функционирует, как Остин или Десмонд. В жизни это, вероятно, наиболее распространенный тип мышления, и поэтому достижения его представителей кажутся большинству из нас мелкими и доступными, природа этого мышления сродни нашей; но мы недооцениваем их; это широко распространенное заблуждение, что восхищаться можно только чем-то малопонятным.

Вторым типом мышления является мышление обобщающее, примером которого служит Константин. Этот тип вызывает больше восторгов, чем заслуживает, только потому, что с такими людьми трудно спорить, так как они говорят на особом, отличном от нашего языке. Люди с таким типом мышления не углубляются в какую-то определенную область человеческого опыта, они ждут, пока этот опыт не оформится в их мозгу, они вбирают его, устанавливают соотношения, определяют сходство различных явлений и различие сходных явлений. В своих лучших проявлениях, таких, как Фарадей, Эйнштейн или в моем поколении Константин, они становятся великими открывателями, в своих худших проявлениях они остаются инфантильными фантазерами, далекими от действительности.

Для того чтобы двинуть вперед мою область науки, мне нужны были оба типа исследователей. Для людей первого типа было множество проблем, но больше всего мы, вероятно, нуждались в абстрактно мыслящих теоретиках вроде Константина. Особенность такого рода умов, казалось мне, заключается в том, что они хороши только тогда, когда они очень хороши; ничем конкретным не интересующийся Константин, занимающийся обобщениями, весьма далекими от действительности, приносит гораздо больше неприятностей, чем пользы. С другой стороны, парочка таких Константинов наметила бы контуры предмета для исследователей первого типа. Значит, в течение десяти или двадцати лет я должен обеспечить себя такими работниками. Причем всегда есть опасность потерять их по дороге. Дело в том, что обстоятельства против людей типа Константина, с того момента, как они начнут свою исследовательскую работу, и вплоть до той поры, когда они наконец займут видное положение; после этого они часто получают гораздо больше, чем заслуживают. Но когда они начинают заниматься наукой, с ними обращаются, как со всеми остальными, и это выглядит справедливым, а на самом деле это чудовищная несправедливость; им приходится заниматься мелкими, частными вопросами, чтобы показать, на что они годны. Естественно, что умы первой категории быстро справляются с задачей, получают ответ, аккуратно подводят черту под данной работой и требуют следующей. Люди типа Константина чувствуют себя несчастными, не зная, является ли это для них тем испытанием, о котором они мечтали, и часто оказываются в несравнимо худшем положении среди этих вопросов, чем люди с грубым и негибким мышлением. Это похоже на то, как каждый молодой писатель, чтобы доказать свою способность заниматься литературой, вынужден писать детективные романы. Многие с успехом проходят через это, но мы можем по пути лишиться многих прекрасных писателей. Хотя это выглядит как будто справедливо; «Относитесь ко всем одинаково», — сказал когда-то Остин.

Трудность будет заключаться в том, чтобы в самом начале найти работу для людей типа Константина. Отобрать их, разделить пришедших в институт новых работников на рядовых исследователей и на теоретиков будет довольно легко, никто не может быть поставлен на самостоятельную научную работу, пока он не доказал, что ему можно доверять. Но что делать с теоретиками, когда они появятся, было совсем не так ясно. Выход был один — при испытаниях придавать меньше значения завершенной работе, чем способности к абстрактному мышлению. В нашей новой науке было несколько проблем, предложенных Константином, за которые потенциальный Константин ухватился бы с большей готовностью, чем за четко сформулированную тему. И все-таки в целом рядовые исследователи будут успешнее справляться с испытаниями, если я не возьму это дело в свои руки.

Это значит, если мне покажется, что я открыл такого Константина, я постараюсь проверить свое суждение и затем позабочусь о том, чтобы облегчить ему начало его научной деятельности. Рядовым исследователям можно будет доверить более сложные темы, но мой юный Константин должен получить сравнительно простое задание, завоевать доверие и иметь достаточно времени, чтобы показать свою способность к абстрактному мышлению. Если мой прогноз не оправдается, значит, ему повезло; если оправдается, значит, я выиграл ставку и у меня есть тот человек, который мне нужен.

Несправедливо? Но это более справедливо, чем полагаться на слепой случай. Неизбежно будут играть роль личные мотивы, которые я не смогу контролировать. Но так всегда бывает в этом мире, когда нужно сделать выбор. Постараюсь быть более осторожен, чем другие. Создавая им тепличную обстановку, слишком оберегать их от уроков жизни? Я не вижу причин, почему жизнь должна быть гимнастическим залом для воспитания характера; бедствия почти всегда выявляют в людях худшие качества; я сам пережил трудные времена, и я, если смогу, буду оберегать других от этого.

Таким путем я буду выхаживать своих Константинов; если мне хоть немножко повезет, я найду двух-трех таких людей раньше, чем наша наука так устареет, что они будут не нужны. Меня несколько позабавила мысль, что, когда я выращу такого человека со всей тщательностью, на какую я способен, он, вероятнее всего, оставит меня и предпримет собственную большую работу где-нибудь в другом месте. Риск был, это могло случиться, это всегда может случиться, когда один человек находится в зависимости от другого; но, возможно, в конечном счете я выиграю больше, чем проиграю. Ибо, если я не отупею среди рутины будней, я обязательно узнаю кое-что о стремлениях этих молодых людей; я сумею распознать в них веру в науку, честолюбие и потребность в реальных жизненных благах, которые составляют тройственную смесь, направляющую творческую работу каждого человека.

От меня потребуется известная ловкость. Но все это можно сделать. Только придется хорошо поработать.

Вечером накануне последнего заседания комитета, я пошел в кино, чтобы успокоить себя, как делал это довольно часто за последние дни, и, когда я вышел оттуда, сквозь ощущение тревоги пробилась мысль: «Это будет потрясающе, это стоит всей борьбы, потому что в первый раз в жизни я смогу полностью использовать свои способности».

Глава VIII. Конец путешествия

Меня пригласили прийти на первую часть заключительного заседания комитета, чтобы я помог в обсуждении небольшого вопроса, выдвинутого Константином. Предполагалось, что после этого я покину заседание уже в последний раз. Когда я свернул с Пикадилли, я испытывал некоторую нервозность, ту великолепную нервозность, когда знаешь, что вскоре на ее место придет радость; я приду на заседание, посижу, послушаю несколько минут, думалось мне, уйду и за чаем услышу новости.