Анатолий Гаврилов - Берлинская флейта [Рассказы; повести] Страница 6

Наступила весна. В ту пору я был учеником слесаря по ремонту и изготовлению штампов на заводе ширпотреба, почти в центре города, напротив кинотеатра «Родина» и гастронома «Кальмиус».

Рабочие часто бегали в «Кальмиус» за вином и закуской. Бегал и я. Моим наставником был Петр Семенович Сахно.

Вернешься из заводской столовой после перерыва, а Петр Семенович уже стоит на верстаке и пытается что-то петь, а мастер Тамара уговаривает его слезть с верстака и идти домой отдыхать, назначая меня сопровождающим.

Жил он рядом со старым кладбищем, и его огород переходил в могилы и памятники. И была у него дочь.

То коричневое, косматое и многоногое, что недавно скрылось в черной дыре электророзетки, уже выползло из нее и смотрит на меня.

Я отвернулся.

Вчерашнее «северное сияние» сегодня превратилось в стон, и этим стоном может завершиться жизнь. Но вернемся к дочери Петра Семеновича Сахно, к теме весны и любви. Как ее звали? Какое это имеет значение! Да ты не нервничай. Ну, допустим, Люба.

Итак, наступила весна. Там она начинается раньше, чем здесь, но раньше и умирает, переходя в пекло металлургического лета. И вот я привожу пьяного Петра Семеновича домой и передаю его Любе, и ухожу, и иду вдоль кладбищенской ограды, и хочу вернуться, и… и не возвращаюсь… И это все? «И это все», — глухо отзывается эхо пустого стакана. Зачем же тогда начинал? Погода сегодня… Какое это имеет значение?

Вчера я пришел с сумкой. Нажал на кнопку звонка, дверной глазок потемнел, и кто-то сказал за дверью: «Мама, там беженец». Ну и что? Разве ты не похож на беженца? Похож, даже маскироваться не нужно. А про любовь пусть расскажет кто-нибудь другой.

Капитан

Судно идет домой. Оно большое, современное. Таких судов в мире мало. Оно уже давно в пути. Документация в порядке, груз закреплен, все механизмы работают нормально, взаимоотношения в коллективе в пределах нормы.

Вчера был шторм. Вышли из него с честью, лишь одного смыло за борт.

Сейчас штиль. Солнце садится. Золотые блики на синей воде.

Женщин на судне нет. Многие думают об этом. Думает и капитан.

Он молод, образован. Он с отличием окончил высшее морское учебное заведение. Он прошел путь от простого матроса каботажного флота до капитана дальнего плавания. Он не останавливается на достигнутом. Он продолжает углублять свои знания. Он много читает. Он знает несколько языков. В иностранных портах он не нуждается в услугах переводчика. В свободное от службы время он пишет «Морской роман», в котором разрабатывает тему любви и моря.

Капитаны бывают морские, наземные, подземные, космические и фальшивые…

Далеко не каждый может стать настоящим капитаном.

Многие пытаются, да не у каждого получается.

Солнце опустилось за линию горизонта.

Все ближе и ближе берег, все ближе и ближе женщины, но думать об этом не нужно.

Нельзя расслабляться.

Что-то грохнуло за переборкой. Что-то темное проплыло за иллюминатором. Слышен голос мамы. Галлюцинации.

Прежний капитан довел судно до критического состояния. Здесь процветали пьянство, наркомания, токсикомания, казнокрадство, рукоприкладство, брань, лесть, доносы, сексуальные извращения и т. д.

Иногда из-за всего этого судно не знало, куда оно идет.

Придет в какой-нибудь порт, а там его совсем не ждали.

Или привезет совсем не то, что нужно.

Они и нового капитана хотели сразу же запутать в сетях порока, да не на того напали.

Он еще в детстве проявил принципиальность. Его мама работала на хлебозаводе и часто приносила домой всевозможную сдобу, изюм, орешки, масло, какао. Конечно, он не сразу понял, откуда и как берутся все эти лакомства, а когда понял — ужаснулся и сказал маме решительное «нет». Она удивилась. Ей показалось, что ее сын болен. С нею случилась истерика…

— Сынок, ты долго там? — слышен голос мамы.

Это галлюцинация. Темно за иллюминатором. Ночь. Золотая звезда сверкает на черном небе. Судно идет домой.

Уже скоро дом. Все ближе и ближе Марина. Много девушек красивых, но эта краше всех. Много у капитана поклонниц, но лишь эта запала в сердце. Вот уже видны очертания родного берега. Все ближе и ближе дом. Все ближе и ближе Марина. Вот уже совсем рядом. Она смеется. Почему ты смеешься, Марина? Почему уклоняешься от объятий? Почему не веришь капитану, что он капитан? Вот китель, вот фуражка, вот кортик, вот документы! Не верит, смеется, уклоняется! Ведь ты же сама мне сказала, что выйдешь замуж за капитана дальнего плавания! И вот я им стал! Вот же я — капитан! Вот документ, где сказано, что я капитан?! Зачем же ты так?!

Галлюцинации.

Не расслабляться. Судно идет своим курсом. Документация в порядке. Груз закреплен. Механизмы работают нормально. Взаимоотношения в пределах нормы. Скоро будем дома. Утром будем дома… все ближе и ближе дом, мама, Марина.

Взрыв. Что-то внутри судна взорвалось.

Паника, вопли, волосы дыбом.

Мама вбегает в комнату, где в корыте купается Витя.

Голос

Вчера был день Советской Армии. Нет, как-то иначе он сейчас называется. Я тоже когда-то служил. Сначала третьим номером расчета на дышле и блоках, потом вторым на пульте управления, где были две кнопки и колесо.

Вчера на работе мне подарили бутылку бренди и коробку конфет.

Костя на больничном, и я оказался один среди женщин.

Мы выпили бренди и разошлись по домам.

По дороге домой я купил в киоске два тюбика зубной пасты производства АО «Свобода», Москва.

Много сил и времени было когда-то потрачено на то, чтобы жить поближе к Москве, и вот она совсем рядом, а чувств никаких.

В чем же тут дело? Москва ли изменилась в худшую сторону? Или ты? Или все вместе?

Я уже сказал, что пасту я купил в киоске.

А теперь — о киосках, особенно о железных, когда в амбразуре мелькнет лишь рука, локон…

Молча появляется пачка сигарет, молча уходишь и думаешь…

О чем же ты думаешь?

Продавец, думаешь, — не только посредник между товаром и покупателем, но еще и нечто такое…

Мысль мне дается с трудом.

Может быть, именно по этой причине я избегаю общаться с умными людьми.

Например, с Костей, который сейчас на больничном и которого я собираюсь навестить, да все как-то откладываю.

Умный он человек, много знает, тяжело мне с ним, да и ему, кажется, в тягость мое мычание.

Хотел бы я не мычать? Хотел бы, да поздно уже.

Поздно, Вадим, поздно, Павел.

Но вернемся к киоскам. Что-то о них собирался сказать я, что-то про амбразуру, в которой мелькнет лишь локон, рука…

Не знаю, не могу сформулировать.

Когда-то, на заре трудовой деятельности, будучи газоспасателем, был направлен я на хобот подстраховать от удушения газами слесаря, которому необходимо было зачеканить избыточный клапан, и вот…

И что?

Ничего. Зачем вспоминать о том, что удушает жизнь, уродует, пожирает…

Над зданием военной комендатуры общая шинельность неба вдруг открылась в виде окошка тонкой бирюзы, и я вспомнил, как тряпочкой, смоченной в асидоле, протирал в одиночестве в бытовой комнате закисление латунной пуговицы. И как будто голос какой-то раздался из этого окошка неба. Да нет, это голос конвоира, выводящего проштрафившихся солдат на уборку территории.

Перед собранием

Девятнадцатое января.

Зима в зените. Крещенские морозы. Все в инее. Соседка говорит, что это красиво. Может быть.

Стол, стул, стена.

Сегодня собрание.

В нижнем ящике стола — пистолет. Он куплен в Одессе, на Привозе.

Жил в Одессе, во флигеле, рядом с калиткой и уборной, под грушей, в десяти минутах ходьбы от моря. Купался, загорал, обедал в столовой автобазы.

Собрание сегодня, в восемнадцать часов. Это там, за ОДК, по пути к железной дороге, а за нею горы гравия АБЗ, коллективные сады, домики, дренажные канавы, луг, деревья, река. Сейчас там снег, тишина. Нужно бы сходить, посмотреть, что там сейчас, но не пойдешь, не посмотришь.

А если долго идти по железной дороге, то придешь в другой город, где нет ничего такого, ради чего стоило бы так долго идти. Но если продолжать идти, то придешь в конце концов туда, откуда приехал, и по шаткой лестнице взойдешь на колошниковую площадку доменной печи и увидишь среди пыли, газов и грохота, как скучающие ремонтники надувают сжатым воздухом газоспасателя Воробьева.

Стол, стул, стена. Смеркается. До собрания остается полчаса.

Этот стол подарен дядей пятнадцать лет назад. Дядя не умеет читать и писать. Он быстро пьянеет. Он закрывает глаза, фантазирует вслух, бормочет. Он уже всем надоел: и жене, и дочери, и зятю, и внучкам, и соседям, и родственникам. Его выталкивают в шею, и он долго бродит по поселку, а потом возвращается домой, но дверь заперта, и ночует он с курами…