Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы... Страница 6

На ужине «гуси» сели за отдельный стол.

Арбузов, выполняя инструкции «дедов», глядя на Дробышева, хмуро сказал:

– Слышь, Дробь! Базар к тебе есть. Короче, поставил ты себя на первый взгляд неплохо. Только у нас в части такие варианты не прокатывают. Против дедов бунтовать нельзя. На революцию ты никого не поднимешь. Ты эту херню из головы выбрось. Если попробуешь бунтовать, мы тебя сами, своим же призывом, загасим. Понял?

Дробышев молча кивнул головой…

Он и сам в этом всё больше и больше убеждался. До армии, наслушавшись рассказов старших парней о «дедовщине», он по наивности рассуждал: «А почему бы всем духам не объединиться и не восстать против дедов?» Обработанный мощнейшей, крайне тенденциозной советской пропагандой, он наивно полагал, будто народ всегда может подняться на бунт и одержать победу в своей революции. Тому, как учила советская пропаганда, находилось масса примеров в истории: восстание народа под предводительством Емельяна Пугачева, Степана Разина, Ивана Болотникова, Спартака… При этом, конечно, «правдивая» пропаганда деликатно умалчивала о том, что все восстания, шедшие из среды простонародья, жестоко подавлялись… Кронштадтский мятеж, Тамбовское восстание 1919-1921 годов, Ярославское, Сибирское, Донское… Новочеркасская трагедия 1962…

Всего этого Дробышев, впрочем, не знал. Его познания в истории, как и большинства его сверстников, были крайне скудны. И, тем не менее, до призыва он наивно думал, что вот он, Сергей Дробышев, когда попадёт в Армию, непременно сумеет сплотить вокруг себя сильных и гордых ребят, не желающих терпеть ярмо «дедовщины», и они все вместе поднимут против «дедов» революцию.

Но в учебке «дедовщины» не было.

Точнее, она была везде, крепкой паутиной опутав все войсковые части, всех военных округов бывшего Советского Союза. В каждой части, в каждом коллективе она проявлялась по-своему. И целый ряд причин влиял на неё. Из каких солдат состояло то или иное подразделение, с каким мировоззрением и воспитанием эти солдаты попали в Армию. Также во многом зависело от того, в каком именно месте дислоцировалась войсковая часть, какой был у неё командир и офицеры, каково было их личное отношение к «дедовщине».

И ещё Сергей с каждым днём службы всё больше убеждался, что большинство офицеров и прапорщиков сами были заинтересованы в «дедовщине». Это же убеждение передавалось солдатам младшего призыва. Они быстро смирялись с существовавшим порядком сложившихся взаимоотношений и вскоре сами выступали их ярыми стронниками.

В Нижнеподольске Дробышев на своей личной шкуре проявления «дедовщины» ощущал несильно. В учебке был Устав, сухой, неумолимый, безжалостный Армейский Устав. Устав с первых же дней зажал всю роту в тиски, и Дробышев, как и тысячи других, стал мелким винтиком в громадной бездушной армейской махине. Впрочем, сам он «винтиком» себя не считал; ему, как и многим другим, казалось, что он Личность.

Но Государство и Армия не хотели видеть в своём подданном и подчинённом Личности; для них он, как и миллионы других, был мелкий винтик, бездушная букашка, «планетарная бактерия», выражаясь словами Гитлера. Государство и Армия были равнодушны к его проблемам…

Современное государство и Армия как одно из главных его проявлений воспитывало в нём раба. Послушного, не умеющего самостоятельно мыслить, жалкого раба. Раба, умеющего подчиняться и слепо и точно выполнять приказы.

Перед отбоем на вечерней поверке Дробышев стоял в строю, вытянувшись в струнку. Это не осталось незамеченным.

Старшина роты прапорщик Коломиец, держа в руках книгу вечерней поверки, кинув мимолетный взгляд на Дробышева, тонко улыбнулся. Он знал, что будет дальше. Все, кто приходили с учебки, первое время ходили необычайно подтянутые, были послушны и исполнительны, но за несколько проведенных в части недель быстро изменялись.

Арбузов, стоявший в строю рядом с Дробышевым, толкнул его локтем в бок, тихо сказал:

– Расслабься. У нас не принято так тянуться, а то пацаны могут подумать про тебя, что ты рвешь жопу перед старшиной. А рвачей, сам знаешь, нигде не жалуют.

И Дробышев расслабился.

Его очень удивило, что из тридцати двух солдат, числившихся в РМО по спискам книги вечерней поверки, в строю стояло только половина.

Как выяснилось позже, остальные жили на «точках», расположенных на аэродроме. Двое солдат были спортсменами. Их в роте никто ни разу в глаза не видел. Даже сам старшина. В книге вечерней поверки им постоянно ставили букву «К», обозначавшую – «командировка».

Сержант Ржавин объяснил это так:

– У этих пацанов – мохнатая лапа. Родители их – богатые тузы. Одни придурки отмазываются от службы, отстёгивая на лапу военкому. Эти же поступили умнее. Они договорились с командиром части. По всем документам их сыновья служат в армии, так сказать «отдают долг Родине», а на самом деле сам видишь, что происходит. Это жизнь, пойми, Дробь, это жизнь. Хотя, я вполне допускаю мысль, что они действиельно спортсмены. Играют там за какой-нибудь армейский дивизион. Надо ж кому-то честь Неньки-Украины отстаивать.

Ещё Дробышев в списке вечерней поверки услышал знакомую фамилию:

– Таран? – задумчиво сказал Сергей. У него в памяти всплыло белобровое широкоскулое лицо нескладного солдатика. – Со мной в роте в учебке был один Таран. Он как раз сюда, в Говерловск, направлялся для дальнейшей службы. Уж не он ли?

– А твоего Тарана как звали? – понитересовался Вдовцов.

– Тарас.

– Так и наш Тарас.

– Лошара, каких еще свет не видывал! Чмырь, – с презрением плюнул Арбузов.

– За что ж ты его так?

– Потому что он – чмырь голимый. Он старым сапоги чистил. А к таким уже не может быть нормального отношения. Их чмырить надо, давить, как клопов…

– А где ж он сейчас?

– В госпитале, сука, зашарился. С сентября. Два месяца уже лафу гоняет. Как уехал в отпуск по семейным обстоятельствам, так и не возвращался.

Таран был земляком Сергея. Тараса призвали из села Солонки, расположенного в четырех километрах от Львова, со стороны Автовокзала по дороге на Стрый.

Сергею захотелось увидеть Тарана, пообщаться.

– Я больше, чем уверен, что Таран в госпитале не лежит. Зашарился дома, – высказал свое предположение Вдовцов – Что тут неясно? Его мамуля на лапу начальнику госпиталя отстегнула и всё пучком.

Дробышев из разговоров с Тарасом знал, что у него совсем недавно от рака умер отец; мать, простая доярка из колхоза, осталась одна с двумя сыновьями. Тарас был старшим, младшему брату было лет двенадцать. Жили они за счет домашнего хозяйства: держали коз и овец. Тарас еще с тринадцати лет работал в колхозе, пару лет назад отец его выкупил у председателя трактор-развалюху, собрал его по частям, привёл в порядок. Тарас научился все делать сам. Он был нескладным, нерешительным в жизни парнем, стеснялся девчонок, ни с одной до армии не встречался, но был необычайно добрым, послушным сыном, исправным помощником матери.

Каждую вечернюю поверку проверяющий в книге ставил рядом с фамилией Таран отметку «Г», что означало госпиталь.

Зная о домашней ситуации в семье Таранов, Дробышев не осуждал Тараса, но мыслями своими он ни с кем не делился.

Глава 4

Дробышева зачислили служить на ГСМ. Сергей поначалу подумал, что ГСМ – это название одной из специальных армейских машин, задействованных на аэродроме во время полётов. Но какого же было его разочарование, когда он впервые прибыл на ГСМ. Оказалось, что это был склад горюче-смазочных материалов и в обязанности личного состава входили: заправка автотранспорта бензином и дизтопливом, раскачка приходящих по железной дороге цистерн, во время проведения полётов подача реактивного топлива в заправочные агреаты 3А-500 на взлетно-посадочную полосу. И ещё куча мелких работ, связанных с авто и авиационными маслами, антиобледенительными жидкостями и т.д.

Каждое утро на ГСМ прибывали машины. Солдаты, переодевшись в утепленную – на вате – подменку черного цвета (штаны и бушлат), вытаскивали из кладовой тяжёлый ручной насос, тащили его к закопанным в землю ёмкостям, с хранившимся в них бензином или дизтопливом.

Территория складов ГСМ была огромной, в несколько гектар. Ёмкости с бензином находились в одном месте, с соляркой – метрах в ста пятидесяти.

Когде Сергей впервые увидел насос, Иван Вдовцов пояснил:

– Это наше основное оружие труда. БКФ – бескомпрессорный, клапанной, форсированный насос. Им мы перегоняем бензин или дизтопливо из ёмкостей в бочки. Бочки закатываем на склад. По идее одно движение – или один качок – должен заливать поллитра. Но он чуть больше. Короче, расчет простой: сорок литров бензина – это 75 качков.

…После первого дня работы на ГСМ у Сергея ломило спину; он буквально валился с ног. В кубрике перед ужином ему страшно хотелось рухнуть на койку и уснуть. С завистью глядя на лениво лежавших дедов, он, утешая себя, думал: «Ничего, прийдет и на нашей улице праздник. Вы уволитесь, и над нами никого не будет».