Алина Дворецкая - Сон Страница 6

Может быть, подумала Мила, Володя ездит кругами, не зная дороги, невозможно ехать так долго, скорость ведь приличная, и ни души кругом; ну да, да, опять все то же самое она повторяла себе, провинциальный город, люди рано ложатся спать, после десяти улицы пустеют, это Мила знала. Ее первая влюбленность… влюбленность в нее, точнее… в пол-одиннадцатого длинная дорога к дому, пешком, держась за руки, молодые дурачки, так положено (ни одного прохожего навстречу) или на задней площадке пустого троллейбуса. Один еще только пассажир, пьяный грязный мужчина на переднем сиденье, приподнятый над всем вагоном, уткнулся лицом в водительскую будку.

— Может быть, я сяду за руль, — начала Мила, — соображая, как бы повежливее сказать мужу, что все-таки она лучше знает этот город — хотя места вокруг были хронически незнакомы. Понастроили тут за десять лет.

— Да, это будет лучше, — быстро ответил Володя; она выскочила из салона и столкнулась с ним в свете фар; что-то было не так с его пиджаком; и прежде, чем Володя успел опуститься на пассажирское место, она провела рукой по дорогой материи, чтобы отряхнуть или разгладить… рука ее коснулась чего-то мокрого, холодного, липкого…

— Володя?

— Давай, давай, — он уже захлопнул за собой дверцу, и Мила, споткнувшись, зацепившись каблуком за камень какой-то, тоже рухнула в салон… рука ее была измазана чем-то красным… Светом неоновой вывески «Harley Davidson». Только сейчас она увидела, как странно бледен Володя и как искусаны у него губы. Не от злости. От боли.

— Он тебя… задел… ножом? — спросила Мила, боясь распахнуть его пиджак и увидеть…

— Давай, давай, это позже, давай же!

Выжимая педаль, Мила ерзнула на сиденьи и почувствовала, как колготки пропитываются все той же липкой холодной жидкостью.

— О, Боже, — заорала она, набирая скорость, — о, Боже!

— Не кричи, — сказал он.

Боже мой, ее дорогой, ее единственный, ее мужчина, ее ребенок… Секс с ним в ванной, когда ей было нельзя, и секс на большом мохнатом полотенце, и его бедра в ее крови… теперь его кровь на ее бедрах, но… Наверно, я могу сойти с ума, подумала Мила, я уже схожу с ума, это началось там, в баре, и…

— Володечка, милый, только дотерпи, господи, ну почему ты не сказал сразу. Сейчас в какую-нибудь больницу, только быстро, только не говори ничего, тебе нельзя, сейчас в какую-нибудь…

— Истеричка, — сказал он уже ласково, — поезжай за город, ты слышишь, за город! Эти уроды уже наверняка сообщили, что я ранен, они будут искать в больницах…

Белый пиджак уже был пропитан кровью спереди.

— Но это же…

— Ничего страшного. В живот. Если не умер сразу, часок потерплю. Хотя бы выехать за границы области…

Наконец-то Мила начала узнавать места, где они ехали. Старые дачи; те, что в черте города; синие и зеленые деревянные домики, разросшиеся кусты малины вдоль оград. Дальше лес, кладбище и въездная надпись с наименованием города… и все. Мама водила маленькую Милку в лес, на лужайке пили компот из молочной бутылки (Мила захлебывалась и кашляла, мама стучала ей по спине), ели домашнее печенье и дорогие конфеты в блестящих обертках. На обратном пути обрывали малину, свешивающуюся из-за изгородей к дороге («Ту, что за заборами — нельзя рвать», — говорила мама). Однажды из голубой дачки выскочила жирная тетка в безразмерной майке, со страшным криком: «Воры! Милиция! Грабят!» Милина мама остановилась (Миле хотелось бежать, но она храбро держалась за мамину руку) и объяснила с достоинством, что они рвут лишь те ягоды, которые склоняются над дорогой, но ее не слышали, ее голос заглушался визгом оскорбленной добродетели. Дома Мила рассказала о случившемся отцу; тот оделся и ушел, а полчаса спустя вернулся с ведром малины — купил на рынке. «Папа, а мы заведем себе дачу?» — спросила воодушевленная Мила. «Вот еще, — сказал отец, — не хватало нам только в земле копаться. Не занимайтесь лучше глупостями с матерью. Если хочется чего-то, скажите — я куплю».

Мила была уверена, что и сейчас багровые, цвета крови ягоды свешиваются между деревянных планок, светятся в темноте, готовые мягко пасть под колеса проезжающих автомобилей.

— Это дачи? — спросил Володя. — Останови.

Нужно переодеться, сказал он. Переодеться, сменить внешность, насколько можно. И сменить машину. Милиция ищет пару на красном «бьюике» — высокого мужчину в белом пиджаке и длинноволосую девушку в алом коротком платье.

Он так легко взломал замок ближайшей дачи, как будто это было его профессией. Теперь переодеться. И ехать домой. Там их защитят, конечно, защитят. Лучшие адвокаты. Мила вдруг стала спокойной.

Ворох грязной рабочей одежды валялся на пустой безматрасной кровати с металлической сеткой. Миле достались старые голубые джинсы, истертые, в ошметках земли понизу (быстренько счистила) и растянутый темно-зеленый свитер, прожженный сигаретой на рукаве.

— Помоги мне, — сказал Володя.

Он затягивал свою рану каким-то тряпьем, грязными бело-желтыми рубашками, рубашками цвета его лица. Запах крови и пыли. Мила потянула в стороны рукава рубашки.

— Сильнее!

Она сжала зубы, физически чувствуя его боль.

— Вот так! Хорошо. Хватит.

Она помогла ему натянуть защитный камуфляжный костюм, брюки и куртку, получился крупный такой стриженый мужик с большим животом… Мила опять боялась смотреть, вдруг светлые рубашки уже потемнели от крови. Он одел какое-то бесформенное кепи, выпрямился, пошатнулся.

— Твои волосы.

О, господи! На табурете лежали садовые ножницы, на подоконнике стояло треснутое зеркало. Мила быстрыми движениями (какие острые ножницы!) откромсала волосы по плечи.

Ничего не изменилось. Она все та же. Может быть, из-за челки? Два взмаха ножниц — полусантиметровый ежик волос надо лбом — уже другое лицо, высокий чистый лоб, глаза стали глубже…

— Дай сюда, — сказал Володя.

Так тоже бывало во снах — незадачливый парикмахер в ответ на просьбу Милы «общую длину ту же» вдруг быстро-быстро начинал срезать волосы над ушами…

— Это же… ужас… только не смотри на меня, Володя… ну что ты наделал?

— Милиан Фармер, — сказал он. — Вылитая. Идем.

Повернувшись резко, она смахнула зеркало с узкого подоконника. Замерла.

— К несчастью.

— К счастью, —   сказал Володя.

Оставалось одно — найти машину. Миле было так жаль своего «бьюика», блестящего, сильного, живого… хотя Володя, несомненно, был прав. В этом свитере и в этих джинсах и в этом «бьюике»… любой дурак, не мент даже, а всякий встречный решит, что она его угнала.

К черту. Если сейчас все обойдется, у нее будет еще куча таких машин.

— Ну и где мы найдем другой автомобиль? — спросила она со вздохом.

— Вон там, в кустах. Грузовик. Почему, ты думаешь, я велел тебе остановиться именно здесь? Чудный грузовичок, как раз под наш колхозный вид.

Пока он взламывал замки грузовика и перекручивал «наживую» проводки сцепления, Мила стояла рядом, прижимая к груди комок красного версачевского платья, переполняемая нежностью. И надеждой. Ее мальчик. Ее мужчина. Он такой умный, сильный, он все продумал, все предусмотрел. Теперь они выберутся, конечно, выберутся, и все будет хорошо, он так крепко держится на ногах, значит, рана не опасна, он доживет, рана неглубокая, и все будет хорошо, иначе быть не может, иначе несправедливо, иначе зачем все? Они вернутся домой, и будут жить, долго и счастливо, и больше никогда… что никогда?

— Теперь гони, — сказал он.

Мила, отныне коротко стриженная пацанка, выжала сцепление, ух, она за рулем грузовика, да нет, все не так сложно, ужасная какая панель приборная, вот смешно-то, кто бы подумал, она ведет грузовик, только не плакать, ну, она временно поменяет стиль, и ее рыжий кожаный пиджак будет очень смотреться, если подровнять стрижку…

— Володя! — вдруг вскрикнула она. — Там остались мои волосы!

Он тупо посмотрел на нее, и она все прочитала в его взгляде: «Идиотка, истеричка, я тебя люблю, но ты не в своем уме».

— Так же можно навести порчу на человека, — шептала Мила, изо всех сил упираясь ногой в сцепление, — взять его волосы, и можно делать что угодно, ведь хозяева дачи будут злы, что мы взломали замок, они могут пойти к какой-нибудь бабке… Мама, когда меня в детстве стригла, всегда собирала все волосы и клала в конверт, а потом запечатывала и писала дату, когда стригла, я знаю, где она хранит эти конверты…

«Провинциалка», — сказал ей Володин взгляд. Надо гнать, гнать, он уже не хочет говорить, он уже понял, что нужно беречь силы… ну потерпи, потерпи, милый, еще чуть-чуть, немножко, я люблю тебя, я спасу тебя…

Лес закончился. Начиналось кладбище. Их квартира в Питере была в доме у кладбища. Нужно было выйти из подъезда, обогнуть дом и пройти мимо еще одного дома. Там, через дорогу, располагалось кладбище, но оно было другим. Мила всегда боялась могил; когда они с мамой гуляли в лесу, она с опаской поглядывала на сужающийся просвет деревьев. «Мама, мы вышли к дачам?» — «Да, а куда еще?» — «А не к кладбищу?»