Филипп Майер - Сын Страница 61

– Плохо выгляжу? – хмыкнул он.

– Видал я и похуже.

– Это точно. Скоро и я буду выглядеть похуже. – Он сплюнул. – Тиэтети. Какая дурацкая смерть.

– Сильные всегда выживают.

– Это так белые говорят?

– Ага.

– Врешь.

– Может, и нет.

– То-то и оно, что может. – Он вновь прикрыл глаза. – Это недостойно.

Я не понял, о чем он – о моем вранье или о болезни.

– Когда я был молод, – заговорил он, – сын параибо[102] сильно заболел. Он и без того был маленьким, а тут начал худеть и чахнуть с каждым днем, и каких бы лекарств ему ни давали, лучше не становилось. В конце концов параибо спросил, не могу ли я оказать ему услугу. Он провел ритуал очищения, вымыл и одел своего сына, как для битвы, дал ему свой собственный щит, щит вождя, и мы пошли в горы, и сын вождя сражался с нами и погиб. Вот так мы обратили бессмысленную смерть в подвиг.

– Я не собираюсь убивать тебя.

– Ты и не сможешь, – усмехнулся он. – По крайней мере, пока.

– Но когда-нибудь… – Я не собирался делать ничего подобного, но знал, что ему приятно это слышать.

– Иди сюда, если не противно.

Я присел рядом на землю.

– От тебя пахнет, – сказал он.

– Цветок Прерий только что умерла.

– Ах, Тиэтети, – он взял меня за руку, – мне очень жаль. И ты еще слушал мои глупости. – Он заплакал. – Прости, прости меня, сынок, бедняжка мой. Прости меня, Тиэтети.

Похоронив Цветок Прерий, я начал обходить остальные типи. Царство смерти. Писон умер в тот же день, и я помогал сыну похоронить его. Через неделю я хоронил его жену, а еще через две – сына. Целые семьи уходили в одну ночь, и теперь я бродил от типи к типи, застегивая наглухо пологи тех, где похоронил уже всех. Похоронил Красную Птицу, Жирного Волка, Жуткую Лентяйку – я целовал ее мертвое лицо, представляя, что на нем нет этих жутких струпьев, – Ленивые Ноги и двух его рабов. Хрен Отыщешь, Два Ковыляющих Медведя, Вечно-В-Гостях, Хисуу-анчо и трех его детей, чьих имен я не знал, Солнечного Орла, Споткнулся-Навернулся. Черного Пса, Маленькую Гору с мужем. Опять-Потеряшку – она умерла на руках Большого Медведя, кото рый не был ее мужем. Я похоронил Хукияни и В-Лесу. Хумаруу и Рыжего Лося. Пиитсубоа, Белого Лося, Кетумса. Имен остальных я не знал или уже забыл.

Ночевал я в своем типи, но дни проводил рядом с Тошавеем. И он, и обе его жены болели, лежали втроем на одном ложе. Запаса дров хватало, им было тепло.

– Подойди поближе, Тиэтети, – попросила Ситетси.

Я подошел. Сел ногами к огню, спиной к ней, и она гладила меня по голове. Я прикрыл глаза. Ватсиванну уснула, она ослабела больше остальных, и конец ее приближался. Тошавей бредил. Не знаю, понимал ли он, что я рядом. Но чуть позже он пробормотал:

– Тиэтети, когда ты уйдешь в другое племя, то если с ними случится такое же, прошу тебя, скачи к бледнолицым, расскажи военным, где стоит лагерь, и скажи, пусть захватят с собой горные гаубицы. Понял?

– Да.

– Это приказ. Твоего военного вождя.

Я кивнул.

– Ты теперь вернешься к бледнолицым? – спросила Ситетси.

– Нет, конечно.

– А у белых бывает такая болезнь?

– Да, но они научились делать лекарство, и оно предохраняет их от заразы.

– И с тобой тоже такое проделали? – спросил Тошавей.

– Еще когда я был ребенком.

– А что ты скажешь про лекарей команчей? – И он хрипло рассмеялся, Ситетси тоже засмеялась вслед за ним.

– Ты отведешь наших людей в хорошее место, – сказала она.

– Не забегай вперед, – вмешался Тошавей и приподнял голову. – Сначала он должен копать. Это сейчас твоя единственная работа, Тиэтети. Ты должен копать.

Многие из пленников бежали, увели лошадей и исчезли среди равнин. Ни у кого не было сил остановить их.

А я копал. Все костяные лопаты затупились, и я копал уже древками копий, кольями от типи, всем, что мог отыскать. Казалось, я рою землю уже много недель или месяцев, похолодало, ночами подмораживало, но днем солнце отогревало землю, – и я опять копал. Те из команчей, кто сумел оправиться от болезни, начали мне помогать, на лицах у них остались светлые пятна. Кое-кто из выживших охотился, чтобы мы могли работать, остальные просто ждали смерти, а если не умирали, то присоединялись к нам.

Копая могилу для Тошавея и Ситетси, далеко от лагеря, в месте, которое я присмотрел несколько недель назад, я нашел маленькую глиняную черно-белую чашку. А чуть глубже наткнулся на плоский камень, а под ним еще один, и чем дальше я копал, тем больше камней находил, пока наконец камни не превратились в стену, а потом показался угол, образованный двумя стенами, а потом я остановился.

Ни команчи, ни апачи, которые жили здесь прежде нас, не строили каменных домов; и люди, которые проводят жизнь в седле, не делают посуды из глины. Каддо и осаджи никогда не жили так далеко к западу, точно так же как бледнолицые или испанцы. Я понял, что наткнулся на следы какого-то древнего народа, который жил в городах, – народа, исчезнувшего так давно, что никто и не помнит о нем.

Я хотел взять чашку и спросить Дедушку, но он умер, потом я подумал, что мог бы расспросить Тошавея, но и он мертв, и уже хотел положить чашку на место, но не смог; я все вертел и вертел ее в руках, а потом догадался почему – потому что она лежала тут тысячу лет или больше и по сравнению с ней Тошавей и все остальные казались совсем юными; а если ты молод, то у тебя есть надежда.

Двадцать девять

Джинни Маккаллоу

1945 год

Мужчина, которого представил Финеас, походил на издольщика – обожженное солнцем лицо, высокие скулы и в целом диковатый изможденный вид. Если бы не залысины, его можно было принять за индейца-полукровку Он стоял, прислонившись к секретеру, и, поприветствовав Джинни равнодушным кивком, вновь повернулся к Финеасу Было что-то в его манерах, заставлявшее предположить довольно близкие отношения с дядюшкой. Возможно, именно из-за этого парня Джинни никогда не удавалось пожить в дядином доме. Нет. Он ей не понравился.

– Хэнк – бурильщик, – сообщил Финеас. – И он ищет работу.

Хэнк еще раз кивнул ей, но руки не протянул. Они с Финеасом продолжали разговор о минералах, регистрации скважин и прочих скучных вещах. Она прохаживалась по комнате, слушая беседу краем уха, но мужчины все говорили и говорили. Непонятно, зачем ее вообще сюда позвали; ей уже надоело разглядывать фотографии Финеаса с родственниками, Финеаса со знаменитостями. Белая рубаха и темные брюки бурильщика были чистыми и отглаженными, но определенно знавали лучшие дни, а на ногах рабочие башмаки – видать, приличных туфель нет. Но почему-то хочется, чтобы этот тип обратил на нее внимание; было в нем что-то эдакое, притягательное. Ты просто слишком долго живешь одна, пыталась она себя урезонить.

С другой стороны, не так много на свете мужчин, держащих себя с Финеасом на равных; этот бурильщик как раз из таких, хотя и непонятно почему. А бурильщик (Хэнк, она решила называть его про себя так) по-прежнему не обращал на нее внимания. Появилась секретарша – как и все девушки, работавшие у Финеаса, темноволосая, с молочно-белой кожей, а все ее активы эффектно подчеркивало узкое зеленое платье; наливая кофе Хэнку, она как бы невзначай коснулась его руки, но Хэнк словно и не заметил. Джинни тут же простила ей броскую внешность и утвердилась в мысли, что между парнем и ее дядюшкой определенно что-то есть. Наконец мужчины закончили и Финеас развернулся к ней.

– Мы нанимаем Хэнка, – объявил он. – Прямо сегодня он поедет с тобой.

В МакКаллоу-Спрингс они отправились на стареньком пикапе Хэнка, шумном и душном. Джинни надеялась, что спутник не заметит, как она вспотела. Он просто бурильщик, успокаивала она себя. И не такой уж красавец, и вообще никак не ровня ей. Нос у него какой-то сплющенный – может, чей-то кулак постарался, а может, от природы такой. Дворняжка, как сказала бы бабушка. В нем чувствовалась неподдельная уверенность в себе, какую она замечала в лучших из вакерос, но помимо этого еще нечто вроде высокомерия – как будто он точно знал: что бы вы или кто-то еще ни сделал, он все равно сделает лучше. Этим он напоминал Клинта: человек, которому все дается легко, у которого получается все, за что бы ни брался.

Хэнку было двадцать четыре, и всю войну (и вообще всю жизнь с самого раннего детства) он искал нефть вместе со своим отцом, который недавно умер. Когда-то они были миллионерами, но несколько последних вложений оказались неудачными, а потом отец погиб при взрыве газа, и Хэнк остался на мели. У него была собственная буровая установка и шестиколесный вездеход «Интернэшнл», а на примете дюжина толковых работяг, но сейчас едва хватало денег на бензин.