Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана Страница 62

Талант, разумеется, был от Бога, творчеством распоряжалась Варварек, а его жизнью — двойник. Даже Мамона пытался понукать им? А каким фарсом обернулось его светлое чувство к Даше, которая на самом деле оказалась искусной ведьмой?

Неожиданно рядом с Иваном Где-то завизжал ржавыми тормозами милицейский «уазик». Из него почему-то первым выпрыгнул Степка Лапшин и больно вывернул поэту руку.

— Думал, что мы тебя не поймаем? Просчитался, сссука! — пыхтел Степка, поджидая, пока грузный капитан Хорьков выгружал свои телеса из машины, доставал наручники и сковывал ими Ивану Петровичу руки.

— Теперь ты от нас не уйдешь, — вторил Степке капитан и довольно, даже, можно сказать, счастливо улыбался.

Для Ивана Петровича не была секретом причина ментовского счастья. Варварек обещала за поимку «проходимца» крупную сумму — и она уже шелестела в воображении Хорькова. Не было секретом и то, что они задумали организовать ему несколько лет заключения, чтобы замочить на зоне.

Однако полной неожиданностью стали преступления, в которых обвинял его Хорьков. Иван Петрович, как выяснилось, распространял в общежитии Литературного института тяжелые наркотики, чему есть подтверждение нескольких студентов и обнаружение пакетика с героином весом 0,2 грамма у него при задержании. Но главное преступление состояло в том, что он зверски и в извращенной форме изнасиловал там же гражданку Дарью Черткову. Услышав это, Иван Где-то расхохотался так, что у капитана Хорькова заползали мурашки под кителем.

Задержанного поместили в одиночную камеру площадью один на два метра, с крошечным зарешеченным окошечком в железной двери. Иван Петрович присел по зэковски — на корточки спиной к стене — и задумался над тем, что делать дальше. Разумеется, в его силе было заставить продажного капитана немедленно освободить его. Или заставить его еще раз потренироваться в строевом шаге. Но это ничего не значило, поскольку освобождения в более широком смысле не давало.

Не от желания, а скорее по привычке нашел в своем супервиртуале капитана Хорькова, который с папочкой шагал к начальству. Майор Семиволос разговаривал с участковым Триконем, когда капитан вошел к нему.

— Ну-ну, — сказал Семиволос, то самое «ну-ну», переполненное руководящим сомнением, которое так озадачило Василия Филимоновича.

Увидев перед собой Хорькова, Семиволос прекратил разговор: никто не должен был знать, где находился Триконь.

— Товарищ майор, мы его в конце концов взяли! — воскликнул капитан.

— Кого?

— Да этого, Лжеивана.

— А-а… Извини, а за что?

— Как — за что? Вот! — и капитан раскрыл перед начальником папку.

Семиволос полистал бумаги. «Опять эти 0,2 грамма! Скольких же он посадил за них? Лепит каждому, кто попадает к нему в руки!» — возмутился про себя Семиволос, а Иван Петрович, услышав его мысли удивился: как же так, начальник только отмечает подлость подчиненного, и не в силах поставить лепилу на место?

И словно в ответ на это Семиволос, поморщившись брезгливо, вернул часть бумаг капитану с замечанием:

— Не пройдет. В прокуратуре и в суде твои 0,2 грамма уже надоели.

«Как это — надоели?! — возмутился про себя Хорьков. — Не хочет Семиволос опять стать подполковником?»

— А это — что? — тыкал пальцем начальник в остальные бумаги. — Заключение экспертизы без даты, заявление потерпевшей и показания свидетелей — тоже. Твоя цидула также без даты! Ну, знаешь, я впервые рассматриваю документы об изнасиловании с открытой датой!

И Семиволос бросил папку капитану. «Да он не в подполковники, а сразу в старлеи метит!» — возмутился Хорьков, но опять промолчал.

— Если на него ничего нет, то придется освободить, — сказал Семиволос, но без твердости в голосе.

— Как это — отпустить?! Я его столько ловил, Варвара Лапшина звонит каждый день, грозит настучать начальству.

— Тогда поступим так. Пусть он посидит в одиночке. Поработай над документами. Никого к нему не допускай. Пока сам его не допрошу. Он — известный поэт, нам пресса такую головомойку устроит!

Тут Иван Петрович сканировал мысль начальника: «Хорьков может в общей камере и потасовку устроить. С летальным исходом для задержанного».

— Да какой он поэт? Он — мошенник.

— Это ты со слов Варвары баешь. А она дама с фантазией. Разгружусь — позвоню. Свободен.

Иван Петрович не сомневался: Семиволос готов сам подставиться, чтобы помочь ему. Но такую жертву с его стороны поэт принять не мог. Поэтому и стал искать выход из создавшегося положения.

А капитан Хорьков стал названивать Дарье Чертковой. Ее на работе не было, домашний телефон тоже не отвечал.

Иван Петрович в течение многих недель запрещал себе даже думать о ней, а тут вдруг захотелось узнать, а что же стало с любительницей так называемого пирсинга, точнее — бесовских брильянтов в пупке?

Пошло «кино». Она — в библиотеке, она — на панели, она — с тремя чертями, теми самыми, в черных шляпах, с упоением занимается групповым сексом…

Иван Где-то задержал свое внимание на сцене посещения психиатра господина Тетеревятникова. Было не совсем прилично поглядывать за дамой, пусть даже и бесовкой, когда она откровенничала с врачом. Но Иван Петрович извинил себя на том основании, что его нынешнее искусство тоже, судя по всему, требует жертв.

— Понимаете, доктор, меня с некоторых пор преследуют приступы сильнейшего стыда. На работе стыжусь клиентов. В общественном транспорте вдруг начинаю краснеть. Не только заливаюсь краской, но и стесняюсь как барышня времен Тургенева, — рассказывала она психиатру, и лицо ее при этом пылало ярким румянцем.

— Позвольте спросить, а кто ваши клиенты?

— Читатели библиотеки.

— А точнее?

— Не без этого, дорогой доктор. Подрабатываю и на любовном фронте.

— Вот и я подумал: такая фактура и прозябает в книжной пыли?

— Вы не только психиатр, но и психоаналитик! Так как же мне преодолеть стыдливость и застенчивость?

— Должно быть, вы недавно весьма согрешили. Пойдите в церковь на исповедь. Может, и поможет. Но если разобраться, это вам сильно мешает?

— Но я же краснею на каждом шагу, извините, как дура.

— Позвольте категорически не согласиться. Дарья, Дарья… — господин психиатр искал глазами отчество пациентки в ее истории болезни.

— Люциферовна, — подсказала она.

— Необычное отчество. Вы из лютеран? — ляпнул господин психиатр.

— Ага, — насмешливо ответила дама.

— Так вот, Дарья Люциферовна, позвольте не согласиться с вами. Стыдливость и застенчивость, алый румянец, который то и дело вспыхивает на ваших щечках, придает вам изумительный шарм. Тут не лечиться надо, а бояться, чтобы это не пропало! — с неожиданной резвостью и игривостью воскликнул господин психиатр и решительно встал. — Вы не против, если мы закроемся на ключ? Не стану же я с вас брать деньги!

— Да, офицеры, в том числе и запаса, с дам денег не берут, — заметила язвительно Дарья Люциферовна и поинтересовалась, ей можно уже раздеваться?

— Не можно, а нужно, мадам. До чулков. Я люблю в чулках. Но терпеть не могу колготок.

И они дружно и похотливо захохотали.

Иван Петрович хотел было вырубить «кино», но тут явилась к нему вполне стоящая идея. И господин Тетеревятников с ужасом осознал, что он занимается сексом с древней, костлявой дамой, обряженной в невообразимо старые и прогнившие до запаха обноски. Ржавая коса, прислоненная к запертой двери, была тут же. Господин психиатр совсем растерялся, не зная, как ему быть. Если прекратить отвратительные телодвижения, как их называл Кант, то это может не понравиться даме, и она, чего доброго, не получив оргазма, пустит в дело знаменитое орудие своего труда. Но и продолжать эти телодвижения у него никаких технических возможностей, причем навсегда, уже не было.

«Хочу к своей бабушке!» — неожиданно подумал Иван Петрович, которому надоела сцена совокупления с костлявой. Никакой своей бабушки он не помнил, никогда в прежней жизни не хотел к ней. Но вот возникло, вырвавшись из глубин человеческого существа, такое желание.

Вероятнее всего, строил он догадки, ему захотелось к своей тетке, которая вдруг нашлась и выхаживала его в больнице. Странным было то, что он, обладая возможностью путешествовать во времени и пространстве, в том числе и гиперпространстве, ни разу не поинтересовался своими родителями и предками. Откуда он родом, как жил до того, как осознал себя Ваней со странной фамилией Где-то.

Не на небесном же сервере были блокированы эти сайты. Просто у него атрофировалось чувство семьи и рода, он превратился в Ивана, не помнящего родства? Подумалось о том, что в таких Иванов превращаются десятки тысяч детей, брошенных матерями-кукушками, сотни тысяч сирот, обитающих на чердаках, в подвалах, канализации. Круглых сирот при живых родителях.