Валентин Черных - Свои Страница 63

Ужинали мы молча. Потом она поплакала. Я ушел к себе домой. Больше она о беременности и ребенке не заговаривала — меня, вероятно, только тестировали, как я отнесусь к женщине, беременной от меня. Внешне в наших отношениях ничего не изменилось. Я по-прежнему ночевал у нее по субботам и воскресеньям, но я знал, что если у нее возникнет вариант с замужеством, вариант даже не самый перспективный, она меня бросит.

ПОДВОДЯ ИТОГИ

В моей жизни наступило затишье. О фильме все забыли.

За последние месяцы произошло столько событий, которые требовали осмысления. Мать писала, что Жорж совсем плох, и я решил съездить домой. Семьсот километров одолел за десять часов: выехав рано утром, во второй половине дня я подъехал к лесничеству.

Жорж сидел на веранде в кресле-качалке и курил. Он резко похудел. Мы обнялись.

— Прощаться приехал? — спросил Жорж.

— За советом приехал.

— Что случилось?

— Многое чего.

— Не рассказывай. За столом расскажешь.

Пока мы с теткой собирали на стол, она шепотом мне рассказала:

— Совсем плох, но курит еще больше. И выпивает. Я колю ему обезболивающие, но трудно доставать.

— Надо покупать.

— Покупаю. Но эти лекарства строгой отчетности. Я пытаюсь достать наркотики, в районе нет ни одного наркомана.

Через десять лет, когда я приезжал в родные места, местные руководители потребление наркотиков в области считали проблемой номер два, после бытового алкоголизма.

Жорж выслушал мой рассказ об аресте, освобождении и закрытии уголовного дела.

— И ты ничего не подписал?

— Ничего.

— Насколько я понял, это было предложение о замужестве?

— Конечно. Но только вначале изнасиловали, а потом предложили выйти замуж.

— А везде вначале насилуют, — философски отметил Жорж. — Переходишь в другую школу — обязательно отлупят, и в армии ломают, и в супружеской жизни, и в спецслужбах. Насилие для многих — это лучший выход для собственных сомнений. Да, они сильнее, да, у них такие правила: будешь соблюдать — получишь конфетку, не будешь — получишь по заднице. И каждый решает: соблюдать или не соблюдать.

— Ты соблюдал?

— Я всегда выбирал.

— А где ошибся, если оказался в лесничестве?

— Я не ошибся. Это был сознательный выбор. Я приехал сюда через полгода посте возвращения твоей тетки. Мне не рекомендовали приезжать к ней.

— Почему?

— У нее появились знакомые среди русских эмигрантов во Франции. Ее попросили информировать о настроениях в этой среде. Она отказалась и почти демонстративно продолжала встречаться с ними. Ей это не простили и, когда вернулась, не разрешили преподавать в школе. Я приехал к ней и на какое-то время остался здесь, я должен был пройти более тщательную проверку. Мы подали заявление о регистрации брака. Меня предупредили, что я с такой женой никогда не буду работать в разведке.

— И ты выбрал жену?

— Да. И этого мне никогда не простили.

— А на меня обратила внимание контора глубокого бурения с твоей подачи?

— Нет. Тогда всех поразило, что ты вдруг заговорил по-немецки. У тебя явные способности к языкам. Тогда на тебя и обратили внимание. Контора всегда испытывала эти трудности, в разведке нужны не только преданные, но и способные к языкам и к перевоплощению сотрудники. Со мною советовались…

— Твой прогноз на ближайшее будущее?

— Думаю, что ты приедешь месяца через три меня хоронить. Приезжай обязательно. Сестрам без мужика будет трудно.

— Ладно вам про смерть. Этот ваш прогноз, я надеюсь, не оправдается.

— Хотелось бы, но… А перемены будут. И скоро.

— Как думаешь, Горбачев далеко пойдет в своих реформах?

— Я думаю, недалеко и недолго. Его сбросят, как Хрущева. А на его место придет Ельцин.

— У нас в политику не возвращаются.

— Во всем мире возвращаются, будут возвращаться и у нас. На сегодня Ельцин — самая сильная личность среди нынешнего окружения. Судя по западным комментариям, он станет руководителем государства. И обязательно отомстит Горбачеву за все унижения.

Прогнозы Жоржа оправдались. Я приехал его хоронить через три месяца. Я помнил прогноз Жоржа по Ельцину, но пока было время Горбачева. Он снимал секретарей обкомов, министров, начались выборы в новый Верховный Совет.

Я понимал, что за меня многое определяет Организация, в которой решили, что мне необходимо защитить диссертацию. Наверное, если бы я отказался, за меня эту диссертацию написали и убедили, что в диссертации мои мысли, их только обработали, обрамили, придали научную убедительность.

Я не знаю, одного меня выделили или было несколько киноактеров, которых тоже разрабатывали по этому варианту.

В жизни ничего не бывает случайного. Я уже понимал, что мне помогали люди, связанные с Организацией: и Жорж, и Афанасий, и ТТ, и Большой Иван, но пока еще не понимал, как я буду расплачиваться за эту помощь.

На титульном листе научным руководителем я оставил Афанасия.

В день защиты Классик был оживлен, громко смеялся, и я понял, что он будет выступать против моей диссертации. Он не упустит подвернувшийся шанс расправиться со мною. Классик ведь понимал, что если я защищу диссертацию, то меня могут пригласить преподавать в институт, и я приду на кафедру, которой он руководит. А он очень не хотел, чтобы я оказался рядом.

Началась защита. Зачитывались внешние отзывы. Все отмечали мою самобытность как молодого ученого. Заметили, что давно в диссертациях не было такого основательного исторического анализа.

Когда встал Классик и сказал первую фразу, в ректорском зале, где шла защита, стало очень тихо.

— Никакая это не диссертация, — Классик выдержал паузу, — это пасквиль на советское кино и на все советское.

Все годы наша взаимная неприязнь, а потом и вражда накапливались. Классик никогда не выступал против меня в открытую, понимая, что, когда мастер выступает против ученика, он подвергает сомнению свой авторитет. Мастер должен быть снисходительным и прощать или уничтожать. Мастера должны бояться.

Классик мне даже показался мощнее и выше ростом. Голос его гремел. Он уничтожал не мою диссертацию, а меня, который рискнул сравнить две тоталитарные системы: советскую и немецкую. Конечно, концентрационные лагеря были у нас и у них. Но у них все-таки страшнее. Мы не сжигали отравленных газом в печах, потому что технически всегда отставали, но тоталитаризм мышления был почти адекватным. Классика задело, что в диссертации без ссылок на его самый знаменитый фильм пересказывался сюжет испанского фильма, где тоже была гражданская война и где не белые расстреливали красных, а республиканцы франкистов, и те под прицелами винтовок пели воодушевляющую песню.

Классик закончил свое выступление и сел в полной тишине.

Я не спорил и не возражал Классику. Со стариками спорить бессмысленно. Переубедить их невозможно. Я поблагодарил всех и стал ждать результатов голосования.

Результат меня удивил. Против меня проголосовали только двое. Одним из них был наверняка Классик. Я понял, что Классика не любили даже больше, чем меня. На банкете я об этом сказал Большому Ивану.

— А чего тебя любить или не любить? — не согласился Большой Иван. — Не любят, когда слишком высовываются. Ты еще не высунулся. В классики не рвешься. К тому же в ученом совете есть еще те, с кем дружил Афанасий. А то, что ты не сменил научного руководителя, тоже твой плюс. А Классика давно не любят и не уважают за рьяное служение. Рьяных не любят, потому что уж очень они истовы. Ну и, конечно, многие хотели продемонстрировать свою смелость, а чего не продемонстрировать, когда голосование тайное. Ты вроде бы, как говорит ТТ, укусил за жопу советскую власть, хотя сегодня кто ее только не кусает, а она уже и не власть, если позволяет себя кусать.

Ректор на банкете мне сказал:

— Приходите работать в институт.

— Не пройду ученый совет, — ответил я. — Я еще не величина в кино, чтобы учить.

— Но почему же не величина? — возразил ректор. — Для вашего возраста вы достигли немалого. У вас есть актерские работы, вы — режиссер двух художественных фильмов и, я надеюсь, намерены снимать фильмы и дальше.

— Может быть, когда-нибудь… — ответил я.

— Опоздаете, — сказал ректор. — Даже классики не вечны.

— Вы предлагаете свести счеты с Классиком?

— Я ничего не предлагаю. Но когда со мною поступают так, как с вами поступал Классик, я обычно не прощаю.

Теперь, через много лет, я профессор, заведую кафедрой. Выяснилось, что я хороший педагог, некоторые считают, что даже великий педагог. Во всяком случае, на мои юбилеи министр по кино, а теперь и Президент, присылая телеграммы, желают мне успехов в творчестве и обязательно добавляют «и в педагогической деятельности». И никто и никогда меня не спрашивает, почему я стал педагогом. Я не вру, но и не говорю правды, что в аспирантуру я поступил потому, что после окончания института я никуда не мог устроиться работать и поэтому стал учиться дальше. А преподавать пошел, чтобы отомстить Классику.