Виктория Платова - Stalingrad, станция метро Страница 67

— …Соня, мать твою, — сказал божественный инопланетный дельфин, обращаясь к Дамочке в плаще. — Я, что ли, должна разбираться с этим тварями? Кондиционер у них, видите ли, сломался в самый последний момент! Совсем оборзели, мрази. Иди, разрули ситуёвину! И учти, я в этой теплухе без кондея не поеду. Что за ублюдский город, ёпрст…

Конечно же, это он. Он!

Голос.

Он странный, этот Голос.

Он — река и лодка одновременно.

Он нежный и злой.

И на самую обыкновенную, ничем не примечательную Елизавету Гейнзе свалилось вдруг великое счастье. Ей оказана почти королевская (нет — королевская без всяких «почти») милость — ступить на борт лодки и отправиться на ней к устью реки, к тому месте, где она впадает в океан…

Вот это и произошло.

Инопланетный дельфин остановил свой взгляд на Елизавете Гейнзе! Смотрит прямо в глаза, секунду, другую, тре…

— А это что еще за толстая жаба?

Аэточтоещезатолстаяжаба? А.ЭТО.ЧТО.ЕЩЕ.ЗА.ТОЛСТАЯ.ЖАБА??????

ТОЛСТАЯ-ЯЯЯЯЯ ЖАБ-АААА

— А это что еще за толстая жаба? — с оттягом спросила ТТ.

— Дочь моего старинного друга, — после недолгой паузы бестрепетно ответила Дамочка в плаще. — Твоя поклонница, между прочим. Ты ведь поклонница, Елизавета?

— В шею поклонниц. В урановые рудники. На лесоповал. Достали, ёпрст…

Днище у лодки, в которой Елизавета устроилась несколько мгновений назад, оказалось ненадежным. Его и вовсе нет — днища! Вместо него под ногами Елизаветы расстилается бездна. Она кишит омерзительнейшими тварями, достойными средневековых описаний спрутов, морских дьяволов и чешуйчатых, свивающихся в огромные кольца существ по имени Draco.[27] Она зловонна, в ней плавают ошметки водорослей, тина, рыбья требуха. Стенки лодки тоже не лучше: дерево прогнило насквозь, местами превратилось в труху; в трухе копошатся черви и личинки. Снуют туда-сюда черные блестящие жучки.

Лизанька, Лизанька!.. Скорее вон из этого ужаса, из этого тлена! Где твоя купальная шапочка, где твой круг в виде утенка? Выплывай на безопасное место, к песчаной отмели, к прозрачной воде — туда, где ждет тебя Тусечка с надежной пенопластовой доской! Быстрее, быстрее, перебирай ножками, молоти что есть силы ручками, вот так!..

Молодец!

— Что это с тобой? — Праматерь затянулась и выпустила дым из ноздрей. — Прям лица на тебе нет. Случилось чего-нибудь?

— Все в порядке. У той бабы напротив газ в зажигалке кончился. Извини.

— Да решили мы проблемы с огнем. Вот, уже вторую пахитоску докуриваю. И последнюю на сегодняшний день. Давайте досвиданькацца, что ли.

— Давайте!

— Тогда начали. По старшинству.

Первой к груди отъезжающих припала Муся, оросив люрексовые и бисерные нити Праматериной блузки старческими — тихими и просветленными — слезами. Аркадию Сигизмундовичу от Муси достался поцелуй и (сюрприз, сюрприз!) стостраничный «Каталог чешуйчатых Средней Азии и Казахстана», издание АН Казахской ССР 1958 года.

— Ну, Муся, у тебя совсем кукуша потекла, — попеняла старухе Праматерь. — На хера ребенку эта пакость?

— Пусть изучает. Может быть, вырастет ученым, выдающимся зоологом. Но на пустом месте, с бухты-барахты, с кондачка, ничего не получится. Ребенка необходимо заинтересовать с младых ногтей, приучить к научным изысканиям. Взять, к примеру, меня. Мой дед был известным энтомологом, отец — крупнейшим в СССР специалистом по амфисбенам или двуходкам.

— Муся, ты охерела? Ты же не ругалась никогда, тем более — при детях, — нижняя челюсть Праматери отпала и опустилась едва ли не на грудь. — Какие, нах, двуходки?

— Это второе официальное название амфисбен. Двигаться вперед могут как головой, так и хвостом, отсюда и двуходки… И когда передо мной встал вопрос, чем заниматься в жизни, я выбрала не музыку, как мне кое-кто прочил, а науку…

— Да знаем мы про тебя все… Чего воздух сотрясать?

Запах Праматери — цветочный и травяной — успокаивает. Заставляет если не забыть о нанесенной Елизавете страшной ране, то хотя бы — не думать о ней. В ближайшие пять минут, ближайшие пятнадцать. Непонятно, что делать потом, когда Праматерь с Аркадием Сигизмундовичем скроются в вагоне и состав отойдет от перрона. Без музыкального сопровождения, ведь для вонючих дополнительных поездов оно не предусмотрено. Больше всего Елизавете хочется уехать с Праматерью в Удомлю, к церквухам, монастырским обителям и вереницам воздушных змеев над яблоневыми садами (информацию про воздушные змеи Елизаветино воображение выдало только что). Разве это было бы не счастье — немедленно оказаться под защитой Праматери? А других защитников и утешителей у нее больше нет. Теперь она сама вынуждена защищать и утешать. Да нет —

не вынуждена.

Никто ее не вынуждает. И сейчас, проводив Праматерь, она отправится вместе с Мусей на Чкаловский проспект, к лежачей больной Ляльке-жилатье (до него все-таки романтическое Vór- und Zúname,[28] трудно поверить, что принадлежит оно какой-то страшно ядовитой твари!). И, в довесок к Ляльке и Мусе, еще к трем старухам — вздорным, капризным, но таким прекрасным и трогательным. А пока они будут добираться, Елизавета попросит Мусю рассказать ей историю жизни жилатье, и историю эволюции агам, и историю любви каскоголовых сцинков к влажным тропическим лесам Новой Гвинеи.

Или где там обитают каскоголовые сцинки?

В двух или трех местах на планете, а может — только в одном. Но они все равно есть, хоть их популяция неуклонно сокращается.

…А инопланетного дельфина не существует.

Существует ТТ — она хорошая певица. Собственно, этот факт не ставился Елизаветой под сомнение и после завершившейся столь плачевно встречи на вокзале. А ее последствия… Они не стали катастрофическими, как можно было предположить. Там, на перроне, Елизавета пережила клиническую смерть и какое-то время находилась в коме, но потом дела пошли на поправку. И обошлось — что совсем уж удивительно — без ее обычных полуночных грез относительно будущего. В которых она, уже не княгиня Монакская, а… а… уффф… кто? кто?.. не канцлер же Германии, в самом деле!.. тогда кто? некая богатая… некая знаменитая, очень богатая и и очень знаменитая… тухляк! цирк на проволоке, как выражается Праматерь. Или вот еще: она — супермегакосмический детектив с лицензией на убийство. Детектив выполняет деликатные поручения сильных мира сего по обе стороны Атлантики, по обе стороны Тихого океана, а также Черного и Азовского морей… Но теперь он занят исключительно тайной фотографии, на которой изображен его покойный друг и одна известная особа…

Господи, какая херь!

Она — Елизавета Гейнзе, сотрудница хосписа. И больше никто. Не богатая, не знаменитая, не канцлер и не детектив. И даже не толстая жаба, что бы не утверждали некоторые просветленные, якобы умеющие стоять на краю крыши на руках.

ТТ никогда не делала этого.

И множество других вещей тоже. Ей, например, и в голову бы не пришло заглядывать в чужие светящиеся окна, представляя, что за жизнь там протекает. Она не останавливалась в дешевых гостиницах на одну ночь — только в дорогих; и попробуй поставить ей в номер гладиолусы вместо ирисов — ваза с цветами тотчас полетит тебе в голову. Добровольно встать под дождь она может лишь в одном случае — когда это необходимо для съемок клипа… Она не сочиняет новые тексты для книг, в которых сохранилось только название.

И она — не путешествует.

То есть она наверняка путешествует, посещая самые экзотические уголки планеты: для этого фрахтуются самолеты и корабли, заранее бронируются коттеджи и бунгало, заранее прорабатываются ресторанные меню.

Но когда Елизавета говорит «путешествует», она имеет в виду «странствует». А странствия недоступны ТТ, для странствий нужно быть совсем другой.

Der anderer.[29] Или все-таки die?..

Такой, как Праматерь Всего Сущего. Как Карлуша. Как Илья, каким он был на капитанском мостике счастливого дирижабля. Как мальчики и девочки, которых Елизавета время от времени провожает к автобусной остановке. Она никак не может привыкнуть к пути по цельнометаллическим улицам и всячески пытается расцветить их: пока получается не очень, но она старается. Можно ли назвать этот путь «странствием»? Наверное — нет. Странствия были до и будут после, а цельнометаллические улицы — всего лишь неизбежность, и ее нужно каким-то образом пережить. Для того и существует Елизавета Гейнзе, — чтобы помочь пережить.

Наверное, и ТТ помогает кому-то что-то пережить.

Она — действительно хорошая певица. Тогда почему Елизавету не покидает ощущение, что она лжет? Катя Дрель — не лжет, и все другие надувные динозавры не лгут. Они такие, как есть, и не стараются казаться кем-то иным.