Ринат Валиуллин - Где валяются поцелуи Страница 7

— Похоже, ты все знаешь про Венецию, — вернулся из ванной уже чистенький Павел.

— Нет, что ты. Просто я люблю красивые города. В них всегда есть чем поживиться: будь то молотые кафе, ветреные набережные или реки людей, по которым можно плыть в лодке симпатии от одного островка к другому, пока не причалишь или лодка не прохудится.

— А как же природа: леса и поля? В полях тоже есть свое очарование: выпустишь взгляд пастись до самого горизонта, и дои потом молоко воспоминаний хоть вечность.

— А если оно прокиснет?

— Сделай из него сметану или масло, чтобы хватило на всю жизнь, айда намазывай, когда грустно.

Фортуна усмехнулась и снова открыла книгу на случайной странице. Лицо ее вспыхнуло.

— Как можно объяснить языком то, что чувствуешь?

— Целуя.

— Твое чувство так сильно ослепляет, что за этим блеском я не могу понять, люблю ли я тебя, — стояла Лучана рядом с аквариумом в одной тонкой рубашке, сквозь которую на меня глядели ее удивленные соски. — И чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что мне необходимо всегда видеть твое лицо. Почему я вижу его так редко?

— Потому что оно в маске. Впрочем, как и твое.

— Может быть, им тоже надо маски купить? — включила подсветку аквариума Лучана.

— Рыбы-дайверы? Не сходи с ума, Лучана. Хватит с них того, что они немые. Поздно уже, давай спать.

— Подожди, сначала угадай, что я хочу тебе сказать, — подошла она к кровати, в которой я давно уже ждал ее.

— Спокойной ночи?

— Возлюби ближнего! Дай мне напиться тобой за ночь!

— Пусть даже с утра постель пуста, сушняк, и не с кем поделиться счастьем?

— Пусть. В этой жизни мне для общения хватило бы трех слов.

— Пей до дна! — выпалил я, не дожидаясь продолжения.

— Я тебя люблю.

— Тогда мне двух: я тоже. Все остальное время мы могли бы посвятить Его Величеству Сексу.

— Нет, не все. Иногда мы будем потягивать искренность, словно коньяк, и дело даже не в вечере, что вытащил из-за пазухи луну и пытается загнать ее как можно дороже, не в моем состоянии, не в твоем понимании. Просто дело всей жизни.

— Дело заведено давно, — попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные разговоры.

— Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?

— По Фрейду, — взял я ее за руку.

— Глупости.

— Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.

— Ты на что намекаешь?

— Что я тоже без ума от тебя.

— А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?

— Любить.

— Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.

— Скуку я беру на себя, — положил ее руку себе на плечо.

— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом, особенно в сугробах простыней.

— Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? — начал я закатывать ее в белую метель постели.

— Русская классика, помню, — отпихивалась от зимы ладошками Лучана.

— И ты неловко так побрилась…

— Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, — бросилась на меня Лучана, чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:

— Дама, что вам от меня нужно?

— Ничего. Мне от вас нужен только ты.

Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род; где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно, где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.

— Как-то ты резко, — вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их, словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо, где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.

— Теперь понимаю: совсем не обязательно быть гением, чтобы возносили. Достаточно просто любимым, — глядел я в потолок через несколько минут, скатившись с любимого холма и переводя дыхание.

Лучана все еще была не со мной, где-то там, в стране благодати, откуда я вернулся чуть раньше.

— Меня всегда удивляла твоя способность молчать.

— Это не способность, это недостаток… слов, даже не слов, а воздуха. Я умираю от счастья, — вздохнула она глубоко, будто хотела набраться воздуха впрок.

— Тебя спасти или оставить в покое?

— Что там такое? — улыбнулся Павел, наблюдая за этим пожаром.

— Постель, — захлопнула книгу Фортуна.

— Ну и что?

— Слишком откровенно, чтобы читать в твоем присутствии.

— Ну, если бы вслух.

— Эта тема личная.

— И что лично ты об этом думаешь?

— О чем?

— О сексе.

— С вами? В смысле с тобой?

— Нет. Вообще.

— Зачем мне думать о нем вообще, если я сплю только с одним человеком. Мне кажется, это очень по-мужски: все время думать о сексе. Для женщины секс априори подразумевает любовь. Иногда я даже завидовала женщинам, которые были способны на секс без любви.

— Почему завидовала?

— Потому что секс всегда был хорошим средством борьбы с одиночеством, но в отличие от любви не эффективен на расстоянии. А ты любознательный.

— Нет, я любвеобильный.

— Тогда мне уже точно пора, — не хотела никуда уходить Фортуна. — Может, проводишь меня до остановки?

— Смотря что ты собираешься там ждать.

— Автобус.

— Я думал, приключений.

— Думаю, на сегодня достаточно.

— Ты же хотела любовных.

— Любовь сама придет, когда захочет.

— Нет, любовь сама не приходит, приходит автобус. Хотя уже поздновато для автобуса, — как самая преданная тварь, два раза прокомментировала опасения Павла кукушка. — Можешь остаться у меня, либо я вызову такси.

— У тебя точно не останусь. Не люблю ночевать в гостях. Мне лучше как-то все это пережить дома.

— Хорошо. — Павел взял телефон и заказал такси.

— Может, ты мне покажешь свою квартиру, пока машина не приехала.

— Квартира однокомнатная, там кроме книг показывать нечего.

И действительно, когда Павел включил свет, их встретили три стены книг. Создавалось даже такое впечатление, что сейчас они вдвоем сами стали заложниками одной большой книги. Постепенно в поле зрения Фортуны попали и другие предметы: окно, спрятанное под тяжелым бежевым занавесом, деревянная кровать, укрытая пледом, письменный стол с компьютером, кресло-качалка и система с колонками.

— Здесь невольно чувствуешь себя героиней одного из этих романов. Как тебе здесь спится? Персонажи не мешают? — взяла Фортуна одну из книг со стола и стала по инерции перелистывать иллюстрации.

— Ну, здесь художки мало, в основном это книги по истории. Истории Востока. Мама увлекалась. Вот и изучаю по наследству.

— Истории — это, наверное, интересно?

— Интереснее, когда они происходят с тобой.

Фортуна положила книгу обратно, подошла к окну и посмотрела за занавеску. Это окно тоже выходило во двор.

— Кажется, такси подъехало, — нежно перевела она взгляд на Павла, у которого действительно зазвонил телефон.

— Да, пятая парадная, сейчас спустимся, — ответил он в трубку. — Ты была права. А книгу можешь взять с собой. Вдруг будет не уснуть, почитаешь. Читается очень легко.

Когда они вышли из дома, машина уже ждала у самого подъезда. Павел открыл дверь авто, и Фортуна юркнула на заднее сиденье, пожав на прощание руку:

— Спасибо за клубничное варенье. Утром непременно тебе позвоню, сообщу о своем решении, — сказала она, в потемках души понимая, что решение уже принято.

— До завтра, — отпустил Павел ее руку, улыбнулся и захлопнул дверцу. Машина, фыркнув на прощание двигателем, медленно проплыла по двору и нырнула под арку.

Домой возвращаться не хотелось. Павел еще долго терся щекой о холодный ночной ветер, прогуливаясь вокруг дома. Нюх его обострился до собачьего, будто эта встреча разбудила в нем давно уже уснувшие порывы. Весна источала безумие, ее запахи раздирали ноздри. Он прошел рядом с песочницей, от нее несло детством, свободой — от кошки, которая перебежала дорогу, феминизмом — от женщины, что смотрела на него высокомерно с рекламного плаката. От домов веяло квартирами, звездами тлело небо, космос пропах планетами. Он понюхал свою руку, в которую уже въелся запах ее духов, ее женственности. «Как же, прикоснулась сама Фортуна», — усмехнулся он.

Фортуна утопала на заднем сиденье автомобиля, в который раз убеждаясь в том, что для кардинальных изменений в жизни необходимо вызвать огонь на себя. Нельзя ждать, иначе вместо любви действительно будут приходить одни автобусы. Некоторое время она следила за огнями города, которые, словно спички, вспыхивали, когда машина равнялась с уличными фонарями, и гасли, когда та оставляла их позади. Потом достала из сумочки книгу, открыла наугад и начала разбирать строчки в полумраке салона. Она всегда предпочитала книги именно так: не глотать их, а надкусывать, пытаясь ухватить что-то вкусное, если повезет, и уже потом препарировала от корки до корки.