Фабио Воло - Скажи любви «нет» Страница 7

К сожалению, когда он приобрел это заведение, выручка оказалась не такой, как он ожидал. В первое время росли только долги.

Я тогда ходил во второй класс, начиналась вторая половина учебного года. Мы еще несколько месяцев жили в старом доме, а потом переехали в новый. Я закончил год в своем прежнем классе, а на следующий год меня перевели в другую школу. Она была красивая, чистая, в ней зимой, в отличие от моей первой школы, всегда работало отопление, и я мог ходить на занятия без теплого белья под одеждой.

Когда мой отец еще до полуночи работал в баре, свои вечера я проводил с мамой. Я часто просил ее уложить меня спать в родительской постели, и она мне не отказывала. Я засыпал вместе с мамой, а просыпался в своей кровати. Когда отец возвращался домой, он брал меня на руки и относил в мою комнату. Так бывало почти каждую ночь.

Отец, разлучающий сына с матерью, вызывает в сознании ребенка странную цепочку образов. Он становится почти соперником, с которым ему предстоит оспаривать первенство. Ведь ночи, проведенные наедине с мамой, давали мне возможность почувствовать себя единственным в доме мужчиной, который имеет право быть рядом с ней и защищать ее.

После того, как мой отец поменял бар, он, напротив, стал проводить вечера с нами, а я из-за этого начал испытывать гнетущее чувство бессилия и разочарования и видел в нем человека, разлучившего меня с любимой женщиной. Соперник был слишком силен, я был не в силах совладать с ним. Возможно, в дальнейшем в моей взрослой жизни именно эти обстоятельства и подтолкнули меня к постоянному соперничеству с другими мужчинами.

Вечерами за стол мы садились уже втроем, и я, в общем, был доволен, что он с нами, но в то же самое время сильно досадовал, что не могу больше спать с мамой. Мне казалось, что меня оттеснили в сторону, задвинули в угол. Я считал, что это несправедливо. Он затесался между мной и моей матерью. Теперь мы оставались с ней одни только тогда, когда пораньше уходили домой из бара, чтобы приготовить ужин и накрыть на стол. Мне нравилось помогать ей. Она готовила, а я накрывал на стол. Это было единственное, что она не просила меня сделать, я знал, что это моя обязанность.

Однажды я услышал разговор моих родителей. Они говорили, что с началом учебного года в семье увеличатся расходы, и не знали, как с этим справиться. Портфель, ранец, тетради, учебники… В моей голове начала зарождаться мысль о том, что я стал им в тягость и оказался причиной семейных неприятностей. Так бывает, когда родители разводятся, а дети чувствуют себя как бы виноватыми.

Я рос, постоянно испытывая чувство вины, и с детских лет старался вести себя примерно и не причинять хлопот своим ближним.

Я помню, что мечтал о часах, таких же, как у моего отца, но не решался попросить их у него, и тогда я сам сделал себе часы – в виде следа от укуса, сильно впившись зубами себе в запястье. Глядя на эти часы, я не только видел воображаемые стрелки, но и замечал, что не все зубы у меня ровные. Правда, след от укуса продержался недолго. Время тянулось дольше.

У меня никогда не было новых школьных учебников. Мы покупали их или на книжных развалах, или просто с рук, ходили по разным адресам. Мама перелистывала их на глазах у другой матери. Это были семьи с теми же проблемами, что и у нас: начисто лишенные малейшей коммерческой жилки две женщины, скорее, шли навстречу друг другу, чем торговались.

Перед началом занятий мама покупала глянцевую бумагу и обертывала ею учебники. Снаружи они все выглядели одинаково. Чтобы понять, какой это учебник, я наклеивал на обложки бумажки с названиями предметов: история, математика, география. Если мы не находили нужный мне подержанный учебник и были вынуждены покупать новый, то обращаться мне с ним приходилось очень бережно, если надо было что-то подчеркнуть, то я это делал карандашом. Иногда, в разгар учебного года, подержанные учебники разваливались, и, если мама не успевала склеить, я ходил в школу с разодранным учебником без обложки, с голым титульным листом.

Когда от учебников, попавших ко мне через вторые, третьи руки, отлетала обложка, учительница отчитывала меня: «Ну разве можно так обращаться с книгами?»

Эта учительница меня недолюбливала. Я никак не мог понять, за что, возможно, просто потому, что я был бедным. Бедность зачастую становится причиной того, что тебя выталкивают вон, как прокаженного. Я многого не понимал, но жил со странным ощущением: мне казалось, что ко мне относятся без симпатии, не принимают в свой круг, и тогда я погружался в мир своих фантазий. Я отвлекался, переставал следить за уроком, необходимость сидеть смирно на одном месте и слушать то, что мне было неинтересно, волей-неволей уводила меня в мир грез. По утрам в школе я глядел в окно на улицу, рассматривал ветку дерева, торчавшую на уровне нашего окна, и воображал, как я выбираюсь по ней из класса. Придумывал всякие истории о своих странствиях по свету. Мечтал сбежать из школы, вволю наиграться, встретить интересных людей, сесть на корабль и отплыть к дальним странам. Мне страшно любопытно было посмотреть, что по утрам творилось в мире за стенами школы. Потому что тот мир я видел только днем. А мне так хотелось вобрать в себя утреннюю жизнь города, недоступную для меня из-за школы.

Привычка фантазировать, сидя у окна, сохранилась у меня до сих пор, иногда во время совещаний я невольно приподнимаюсь и выглядываю в окно. Я не могу долго усидеть на одном месте.

Прошло много лет, и теперь я могу сказать, что точно усвоил один урок своей учительницы: она научила меня ненавидеть. Я до тех пор ни к кому не испытывал ненависти. Унижая, она учила меня ненависти. Мое тело взбунтовалось: во время уроков у меня часто случались сильные кишечные колики, боль отпускала только тогда, когда мама приходила в школу и забирала меня домой.

В ответ на унижения учительницы я втихомолку устраивал ей мелкие пакости. Одна из них заключалась в том, что я не клал тетрадь прямо перед собой, как все мои товарищи, а сдвигал ее по вертикали, поэтому, вместо того, чтобы писать слева направо, я писал снизу вверх. Из-за этого я немного кособочился. Она долго пыталась исправить мою посадку, но в конце концов у нее ничего не получилось, и ей пришлось махнуть на меня рукой. К тому же почерк у меня был красивый. В таком положении все буквы, особенно заглавные, у меня наклонялись немного вправо, как склоняются на ветру верхушки деревьев. Я и сейчас так пишу.

Другой формой бунта было мое нежелание учиться. А мою маму больше всего волновало, чтобы я вырос воспитанным человеком. Хорошее воспитание значило для нее все. Включая телевизор, она постоянно убирала громкость, чтобы не беспокоить соседей. Всегда со всеми здоровалась, даже с теми, кто никогда не здоровался первым. Эта мания соблюдать внешние приличия настолько въелась в меня, что когда в первый раз я летел самолетом, то на вопрос проходившей мимо стюардессы «Кофе?» я ответил: «Если вы готовите для себя, то и я с удовольствием выпью чашечку».

Мои родители не могли позволить себе отдых всей семьей, но зато несколько раз отправляли меня в летний лагерь. Перед поездкой моя мама нашивала на мою одежду, трусы, носки и полотенца мои инициалы.

В лагере я впервые в жизни поцеловался, с Лючаной. Но самые незабываемые воспоминания о летнем отдыхе у меня менее романтичные. В самом начале моей ссоры с Пьетро, тот вдруг заявил мне:

– Заткнись, тебе здесь вообще не место, деньги на лагерь вам дал дон Луиджи.

Я закричал:

– Это неправда!

– Нет правда, мне это мама сказала, она сама собирала деньги, а вы ничего не платили… Тебя послали на деньги прихода.

Я накинулся на Пьетро и, заливаясь слезами, побил его. Когда нас разняли, я убежал. Потом дон Луиджи приезжал поговорить со мной. В лагере мне было фигово, мне казалось, что обо мне всем все известно и что все косятся на меня.

Я на самом деле уже хорошо понимал разницу между своей семьей и другими семьями. Пока ты сидишь дома, ты как бы варишься в собственном соку, а бедность, она быстрее познается в сравнении. Например в школе. Не говоря о подержанных учебниках, у меня никогда не было папки с наклейками героев из последних мультиков. И тетрадки все были одного цвета, мой отец покупал их на оптовых складах, где приобретал все, что было нужно для его бара. Мешок для обуви мне сшила мама из пары старых джинсов.

К своему месту в школе и к положению нашей семьи я относился как к болезни, как к божьей каре, и, когда однажды в воскресенье дон Луиджи рассказывал нам о Понтии Пилате и его изречении: «Тогда я умываю руки», я подумал, что Господь сделал то же самое с моей семьей.

В те годы я донашивал одежду, которую раньше носили мои кузены, соседи по дому, дети друзей нашей семьи. Однажды в воскресенье мы пошли обедать к моей тете, сестре матери. Когда двоюродный брат, двумя годами старше меня, увидел меня, он узнал свой старый джемпер, который был на мне. Дети обычно быстро забывают о своих вещах, но стоит им увидеть их на чужом человеке, как они сразу же требуют вернуть их назад. Мой кузен с ходу начал кричать: