Анна Лавриненко - Восемь дней до рассвета Страница 7

Мы идем в гостиницу, держась за руки, оставив машину прямо у кинотеатра. Хорошо, что городок маленький и гостиница совсем рядом.

Мы поднимаемся в номер и занимаемся там любовью до самого утра.

У нас обоих это первый раз, но мы знаем друг друга так хорошо, что первый раз совершенен настолько, насколько он только может быть совершенным. Я целую каждую частичку его тела, такого худого и бледного, такого непривлекательного. Но оно не отталкивает меня, а, наоборот, притягивает, как магнитом. Оно вызывает во мне желание, несмотря на свою кажущуюся уродливость. Он целует меня: мои губы, мои руки, мою грудь. Мы чувствуем каждое движение друг друга и полностью растворяемся в своих ощущениях. Нет сейчас на свете людей счастливей нас. Нет на свете и людей красивее нас. Мы друг для друга в своем маленьком мирке самые идеальные. Я смотрю на его тело, на его лицо и с удивлением думаю: как же я не замечала раньше, насколько он красив? Он тоже шепчет мне, как в каком-то полубреду:

“Какая же ты красивая!”.

Утро встречает нас рассветом.

Я сижу спиной к нему, завернувшись в одеяло и обхватив руками колени, курю.

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он, потом вдруг добавляет: – Я люблю тебя.

– И я тебя тоже.

– Хочешь спросить, в чем же дело?

– Я и так знаю. Не получилось бы из нас пары с самого начала.

– Поэтому мы и стали друзьями.

Отчасти мы стараемся успокоить друг друга тем, что у нас нет прошлого, поэтому не будет и будущего. Мы ведь должны расстаться через день-другой, и неизвестно, надолго ли. Но так задумывалось изначально, и мы оба, наверное, слишком трусливые или, наоборот, слишком сильные, чтобы пойти на попятную…

– Ей очень с тобой повезет… – сказала я.

– Кому?

– Той девушке, которую ты полюбишь, с которой будешь вместе.

– Но такого, как у нас, никогда не будет…

– Наверное, не будет, лучшие друзья – это ведь на всю жизнь.

Я продолжаю сидеть спиной к нему и курить, а он лежит, уставившись в потолок, и мы говорим о том, о чем никогда раньше не разговаривали, шутим и смеемся. Он стал частью меня, а я его. Как будто мы сиамские близнецы, или нет, скорее, как один человек. Я понимаю его лучше, наверное, чем себя. А себя, наоборот, не понимаю совсем. Теперь его чувства – это мои чувства, его боль – моя боль, так же как и радость. А все, что мое, – теперь его. Мы просто поменялись этим.

Кажется, что такого не бывает. Но могу сказать с увереннностью, что именно так все тогда и было.

VIII

Машину ведет он. Я не могу – у меня дрожат руки, только что не плачу. С самого начала я обещала себе, что не буду плакать, мы ведь просто расстаемся – ничего в этом такого нет. Я, может, поступлю в какой-нибудь институт на вечернее отделение, пойду работать, чтобы поскорее стать независимой от родителей, буду жить обычной жизнью, которой в общем-то живут все. Будет он у меня или нет – это не так уж важно. Я привыкла быть одна, сама по себе, поэтому одиночество меня не пугает. Да, так я действительно думала, но до того, как мы собрались в поездку. Он ведь сразу сказал мне, что останется на некоторое время в том городе, а может, и вообще никогда не вернется, я тогда так спокойно это восприняла, ну, захотел остаться – так пускай. Дружба, конечно, дружбой, но ведь настоящая дружба проверяется временем и расстоянием. Теперь же что-то изменилось, что-то стало не так, как раньше. В какое-то неуловимое мгновение, – и даже не тогда, когда мы занимались любовью, намного раньше. Я ищу, пытаюсь ухватиться за этот момент, найти его в закоулках памяти, но главное сейчас не в этом. Главное в том, что мы теперь расстаемся, и мне снова придется быть самой по себе. Как и раньше.

– Ты выпьешь за меня пива? Погуляешь в парке, посидишь на нашей лавочке, как всегда? – спрашивает он меня.

Конечно, конечно, я все буду делать, как прежде. Только теперь сама по себе.

Мне не хочется, чтобы наступал рассвет. Я его ненавижу. Ведь, когда рассветет, мы въедем в его родной город. Я это точно знаю, потому что дорога наша рассчитана до мельчайших деталей и не раньше, не позже рассвета мы приедем туда.

Он такой спокойный, как будто совсем не переживает. Просто смотрит вперед на дорогу, освещаемую светом фар. Он устал, он не спал всю ночь, как и я, до этого. Надо бы сменить его, но он отказывается, говорит – так легче. Ну вот, наконец-то хоть что-то… значит, ему все-таки тяжело.

Но с другой стороны, думаю я, ведь это не значит, что он никогда не вернется.

– Наверное, все-таки вернусь, – говорит он.

Неужели я произнесла это вслух? Странно.

– То есть я не знаю, когда, но когда-нибудь… слушай, а может, даже через месяц… или через два. И мы с тобой снова будем гулять по нашему парку, или валяться на кровати и слушать “Guano Apes” и Бон

Джови, помнишь, как раньше? Ты мне веришь?

– Верю, конечно, – говорю я. Но вру: и себе и ему. И он, и я это знаем.

И… солнце над головой. Солнце, еще только восходящее: медленное и ленивое. Солнце сегодня необычайно нежное. Оно раскидывается над еще спящим городом, который тоже по-своему красив. Мне он вдруг становится неприятен. Я не видела его никогда раньше: ни на картинках, ни по телевизору, но в своем воображении я уже явственно рисовала его улицы и дома, его кафешки и одну пиццерию. Здесь нет даже “Макдоналдса”. Я живо представляю себе парочку самых популярных музыкальных магазинов: почти таких же, как и у нас, в полуподвальчиках, с разноцветными афишами на стенах, представляю даже продавцов в этих магазинах. Где-нибудь через месяц-два они уже будут знать моего друга по имени и даже специально оставлять для него интересные диски, если вдруг такие будут появляться в эксклюзивном виде. Это я точно знаю. Он, похоже, ничего еще не предвидит. Он смотрит на город радостно и с какой-то надеждой.

Впереди у него – новая жизнь.

– Если все получится, – сказал он мне перед отъездом, – возможно, я даже пойду куда-нибудь учиться…

Мы держимся за руки, смотрим на город, и в горле у меня стоит комок.

Сама не замечаю, как по щекам текут слезы. Первый раз в жизни.

Сначала я даже не понимаю, что это такое. Он же, кажется, вообще забыл про меня и про мою руку в его руке.

– Езжай домой, – говорит он мне, – это все. Приехали.

– Но мы так не договаривались! – отвечаю я, вот так вот вдруг, как упрямый ребенок. – Я никуда без тебя не поеду, ни-ку-да!

– Глупенькая, – говорит он, – ну, скажи, что нам теперь делать с тобой вместе?. Нам теперь в одном городе не ужиться. Кто мы? Друзья?

Любовники? Враги? Бывали моменты, когда я ненавидел тебя до безумия, а бывали, когда любил больше жизни.

– Но, может, мы могли бы начать все сначала, а? Как будто мы не знаем друг друга? Как будто не было ни этого бармена, ни той девицы на каблуках, как будто не было Кати и того парня с татуировкой, ни нашей с тобой ночи!

– Не получится, – говорит он.

И тут я начинаю рыдать и никак не могу остановиться, пробую на вкус соленые слезы и не могу понять, нравятся мне они или нет.

– Ты найдешь себе еще кого-нибудь… ведь это у нас не любовь, ты не думай, – шепчет он, пытаясь успокоить, сам даже не понимая, что говорит не те слова, которые я бы хотела сейчас услышать.

– А друга найду? – спрашиваю я. – Может, и не любовь, но наша дружба…

– А была ли она? – спрашивает он. – Мы оба были отверженными.

Некрасивыми, чудаковатыми ребятами, мы не слушали их музыку, не носили такие, как они, вещи. Они ненавидели нас, и только поэтому мы сблизились. А будь у тебя куча подруг или у меня два-три друга, думаешь, у нас бы была наша дружба?

– Была бы… я знаю…

– А я знаю, что нет. Да ты даже не обратила бы на меня внимания.

Я перестаю плакать нескоро. Он начинает осторожно вынимать свои пальцы из моей руки, но я сжимаю их еще сильнее.

– Нет, не помню ничего… и не хочу помнить, я никуда-никуда тебя не пущу… И не договаривались, ты сказал – только погостить, ты не говорил, что навсегда…

– Я все равно уйду, пойми…

Больше я не плачу и не уговариваю, я знаю, что он уйдет. Все-таки иногда он очень упрямый. И я сажусь в машину, оглядываюсь, завожу мотор и трогаюсь с места. В зеркало вижу, что он неотрывно смотрит на меня, может быть, даже плачет. Мне тоже хочется заплакать, но глаза устали и не могут больше пролить ни единой слезинки. Это странно – ехать без него. Все время слышится его смех, чувствуется его запах. По радио играет все та же песня. Я проезжаю обратно тысячи разговоров: о его матери, о моей семье, о любви и дружбе, о танцах и звездах, о “Radiohead” и “Blur”, я проезжаю обратно бутылки мартини, литры пива, несколько коктейлей и не сосчитать уже сколько пачек сигарет. Я проезжаю обратно тысячи вывесок и рекламных щитов, одних и тех же, или просто похожих друг на друга, я проезжаю всех тех знакомых, все в тех же городах, где мы когда-то останавливались, номера в отелях, но никогда не беру те, где мы когда-то с ним останавливались, я проезжаю закусочные, где мы когда-то обедали, завтракали, ругались или смеялись. Я могу часами сидеть в них: пить противный кофе, один за одним, уставившись в окно. И снова никому нет до меня дела. И мне тоже ни до кого нет дела.