Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 72

— Ты чего это вдруг? — изумилась Вера. — Кому мне сейчас завидовать?

— А ты посмотри по сторонам, — заныла летучая мышь, — какой прекрасный город! Вот чего бы нам с тобой не переехать сюда лет десять назад? Сейчас-то понятно, что поздно. Сейчас нам всё поздно…

Мышь давно объединила себя и Стенину в неделимое целое — подчёркивала, что и не думает покидать нагретое местечко. Да что там местечко! Целые хоромы — с бассейном, с подземным гаражом!

— Нам поздно, — гундела мышь, — а Лидия живёт припеваючи, ходит по филармониям! В Эрмитаж может хоть каждый день!

— У нас тоже неплохой город, — попыталась спорить Вера, — похорошел в последнее время. И рестораны любые есть, и магазины.

— Ну да, конечно. Плюнь в глаза — божья роса!

— Отстань от меня! — крикнула Вера, и встречный мужчина поднял на неё изумлённые глаза.

Мышь бурчала, пока Стенина не вышла наконец из метро — и не увидела Степана Ильича: он описал себя точно, не хуже, чем Стенина описывала боль. Высокий, в серой куртке, с блестящим чемоданчиком-«дипломатом», каких Стенина не видывала с девяностых и даже слегка обрадовалась, как при встрече с добрым знакомым. Степан Ильич был похож на белого медведя и ещё, как ни странно, на Сарматова — физическое сходство отсутствовало, но общий для всех коллекционеров озабоченно-безумный вид считывался с первого взгляда.

— Давайте отойдём в сторону, — сквозь губу сказал коллекционер. Они сели на скамью, и Степан Ильич открыл чемоданчик так, что ни один прохожий не увидел бы содержимое. После этого Вере с трепетом были предъявлены ценные конверты в заклеенном пакете. Она вскрыла пакет, пересчитала конверты, передала Степану Ильичу деньги. По ногам бежал страх, снизу вверх — как мурашки. Неизвестно чего она боялась, скорее всего, на неё воздействовал шпионский антураж.

— Уходим по одному, — шепнул Степан Ильич и стартовал первым, небрежно насвистывая. Вера посидела на скамейке пару минут, умудрившись за это время выкинуть из головы коллекционерскую чушь и сосредоточиться на главном.

Зависть, как обычно, пыталась перетянуть всё на себя — но Вера почувствовала, что впервые в жизни может дать ей отпор. Странно, что она столько лет сидела на ящике с сокровищами и не догадывалась в него заглянуть. Учитель, «стульчак», консультант… Почему ей раньше не приходила в голову светлая мысль стать экспертом? Да не таким, чьи решения подвергаются сомнениям, а то и судебным разбирательствам! Эксперт-искусствовед В. В. Стенина никогда не допустит ошибки, а юная Лара станет её верной помощницей, продолжательницей семейной традиции. Естественно, для начала нужно будет получить диплом искусствоведа (и снова — «Здравствуйте, господин Курбе!»), потому что ни один нормальный клиент не поверит историям о «говорящих портретах» и «пахнущих натюрмортах»: в лучшем случае припишут к странностям, в худшем — Сибирский тракт, областная психбольница. Диплом прикроет все Верины секреты и Ларины заскоки надёжно, как щит!

В таких приятных мыслях Вера дошла почти до самого дома Лидии Робертовны и вдруг вспомнила — у них нет ни молока, ни хлеба. Поезд — завтра вечером, Ларе можно будет сварить молочный суп на обед, она его любит. Тогда нужна ещё мелкая вермишель, «паутинка». Вера повернула на соседнюю улицу к магазину — и вдруг увидела знакомое лицо. Среди фотографий эстрадных артистов, отфотошопленных до состояния вечной молодости, висела элегантная чёрно-белая афиша с автопортретом Бори Б. — того художника из юности.

Крик чайки, два тела, похожих на трупы в прозекторской… «Выставка работ Бориса Б. Автопортрет и другие истории в галерее Горячевой», — прочла Вера. Если верить афише, открыто у них до восьми, а галерея Горячевой — рядом с магазином.

Купленные продукты Вера спрятала в сумку, порадовавшись, что взяла с собой такую вместительную. Разве что пакет молока не давал закрыть «молнию» и упирался в подмышку.

В галерее Горячевой — чистом и пустом, не считая охранника и картин на стенах, помещении — бродил единственный посетитель, мужчина в возрасте за сорок, от которого даже на расстоянии долетал затхлый запах одиночества. Мужчина медленно переходил от холста к холсту, и Вера, чтобы не столкнуться с ним, пошла в обратном направлении. От новых работ — к ранним.

Выставка состояла из двух частей — это были автопортреты и… мальчики. Вера начала с мальчиков и почти сразу же поняла, кого напомнили ей эти полуодетые дети, пойманные в сомнительных позах. Бальтюса с его «лолитами»! Колорит, сюжет, та же умышленно-театральная композиция. Только вместо Бальтюсовых котов у Бори были собаки, а вместо «лолиток» — мальчики. Один из них, в рубашке, но без штанов, томно выгнувшись на стуле, сказал Вере то, что она и так уже поняла:

— Ну да, я нравился мастеру, а что такого?

Борино искусство вытащило наружу предпочтения, так тщательно скрываемые в юности. Неудивительно, что ночь с Верой стала для него испытанием — а тот крик чайки… вдруг это был плач?

— Вряд ли, — зевнул мальчик с другой картины и снова уткнулся в компьютер, где мерцала заставка с Бориным лицом.

Автопортреты, к которым Вера перешла с облегчением — педофильские полотна показались ей омерзительными, хотя сделаны были мастерски, и это расстраивало ещё сильнее — охватывали последние двадцать лет Бориной жизни. Он, как вспомнила Вера, и начинал, кажется, с автопортретов: своё лицо было ему интереснее всех прочих. Во всей истории искусств, пожалуй, только Рембрандт писал такое количество автопортретов — и Фрида Кало. И Дюрер.

От работы к работе Боря всё молодел — это потому, что Вера шла по выставке неправильным маршрутом. Первый на пути — недавний, судя по датировке, — представлял одутловатого лысого мужчину, уже ничем не напоминавшего подростка, каким Боря выглядел лет до тридцати. Парафиновый мутный взгляд, под носом — жёлтые усы, похожие на клок тюфячной ваты.

— Ты тоже не особо выглядишь и поправилась, — огрызнулся Боря-с-портрета. Вере не хотелось с ним разговаривать, к тому же одинокий посетитель был от неё на расстоянии метра. Она кивнула постаревшему художнику и перешла к другой работе — здесь Боря был запечатлён с посмертной маской Пикассо в руках. Боря с котом, Боря — в рифму — на берегу моря, сразу три Бори в образах Геры, Афины и Афродиты (и как это Стенина проглядела его женскую сущность?). Автопортреты лопотали и бурчали, и, поскольку голоса у них были примерно одного тембра, звучание складывалось в спетый хор.

Одинокий посетитель поравнялся со Стениной — этого любителя искусств можно было без всяких кинопроб утверждать на роль убийцы. Тяжёлый взгляд, меховые брови, рот, словно застёгнутый на «молнию»… К тому же шёл он как-то странно и шевелил пальцами, как будто разминался перед нападением.

Вера оглянулась на охранника — но тот всем своим видом воплощал безмятежность. До выхода было рукой подать — и всего три недосмотренных портрета на стене. Боря в чёрной шляпе, Боря верхом на стуле и …Боря с Верой Стениной.

Она сразу же узнала себя в перепуганной девочке с румяными щеками, которая сидела на диване, поджав под себя ноги. Боря, закинув ногу на ногу, внимательно вглядывался в шахматную доску — она лежала между ними как меч в средневековом романе. Из фигур выложено слово: «Нет».

— Привет, — пискнула Вера-с-картины.

Реальная Вера не успела ответить, потому что в галерее Горячевой завыла сигнализация, — и едва ли не громче закричал человек.

— Убери его от меня! Убери! — вопил срывающимся голосом подросток, и Вера не раздумывая бросилась к картинам с мальчиками. Человек с меховыми бровями снял штаны и всем телом прижался к портрету, будто к живому существу. По лицу нарушителя разливалось блаженство — как краска из опрокинутой банки.

Охранник вскочил, выронил из рук чашку, зачем-то начал её поднимать… Владелица галереи, кем бы она ни была, любила сэкономить рублик — охранник был старым, толстым дедушкой. Не охранник, а сторож.

Стенина размахнулась, как юный Давид, и ударила сумкой с продуктами по носу «убийцы» — хотя какой уж он там убийца, обычный извращенец… Пакет с молоком, разумеется, лопнул — и на любителя мальчиков пролился белый дождь. Извращенец поскользнулся, упал и даже не пытался встать — поджал под себя ноги в грязных ботах, закрыл рукой голову. Покорно ждал, пока начнут пинать в живот… Удивительно много молока помещается в стандартном пакете — хватило на любителя мальчиков, залило пол и, к сожалению, картину. Мальчик молчал: портрет был испорчен.

Зато сторож пришёл в себя — трясущимися пальцами набирал какой-то телефонный номер, кричал, как перепуганный попугай. Вера смотрела на человека, лежащего у её ног, чувствуя к нему жалость и отвращение: в равных пропорциях это было почти непереносимо.