Туве Янссон - Путешествие налегке Страница 72

— Нет. Полагаю, мне лучше держаться подальше от нее.

— Садитесь. Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, не сегодня. Мне ничего не надо.

После долгого молчания X. высказалась:

— И никакой беседы? Вообще ничего? Ни малейшего утешения несчастной одинокой затворнице?

— Вам эта роль не подходит. Но вы совершенно правы. Во всяком случае, одинокие затворницы меня интересуют. Но они бывают разные.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказала X. — Я знаю точно, что вы скажете. Существует разного рода одиночество. Вынужденное и избранное самим человеком.

Виктория тотчас согласилась:

— Вы совершенно нравы. И нет необходимости развивать дальше эту тему. Но если понимать друг друга без слов, остается лишь, собственно говоря, немного поболтать ни о чем, не правда ли? Такое со мной уже случалось, не часто, но иногда. Уютная тишина — это приятно.

Хозяйка зажгла лампу на столе. Что я делаю, подумала Виктория, не значит ли это быть нелояльной по отношению к Жозефине? Но я ведь пытаюсь больше узнать, исследовать, понять, чтобы помочь.

— Скажите мне одну вещь, — спросила X., — вы человек любопытный?

— Да, может быть. Или, скорее, интересующийся.

— Мной?

— Да. Всем и всеми.

— Вам кажется, что я человек опасный?

— Нет, что вы, нет. — Виктория помедлила немного и сказала, возможно, излишне поспешно: — У меня была скороварка, которую мне кто-то подарил. Чтобы варить, например, кашу. Вот она — опасна, она взорвалась, давление изнутри было явно слишком сильным.

— Весьма правдоподобно, — сказала X. — Это доказывает лишь, что не стоит пользоваться приборами, если не знаешь, как они устроены. Что вы с ней сделали?

— А что я должна была сделать? Она сломалась. Жаль, такой прекрасный прибор.

— Ну вот, она снова за свое, — сказала X. — Опера. Ничего другого у нее нет. Ненавижу оперу. — Музыка из соседней квартиры была на удивление отчетливо слышна. — А вы любите оперу?

— Не особенно, — ответила Виктория, — я больше люблю Новоорлеанский джаз[77]. И еще классический. Когда я вышла на пенсию, я получила в подарок от учеников стереофонический проигрыватель. Я очень хорошо с ним справляюсь.

Виктория вытащила свои сигареты и вопросительно посмотрела на X.

— Пожалуйста, курите, — чуть нетерпеливо произнесла хозяйка дома.

Наступила тишина. Наконец X. снова заговорила:

— Вы в самом деле не знаете, зачем пришли ко мне?

Виктория не ответила.

— Вы производите впечатление человека откровенного. А ведь так легко пойти на поводу у обстоятельств. Но вы пришли не по адресу, будьте осторожны. Здесь для таких, как вы, — опасно.

— Значит, вы полагаете, — медленно сказала Виктория, — что на меня, вероятно, легко воздействовать?

— Приблизительно так.

— И что я не могу занять определенную позицию, решиться на что-либо?

— Вы очень умны, — сказала X.

Виктория вздохнула и, не докурив сигарету, поднялась.

— Я подумаю, — сказала она. — У вас ужасные лестницы, когда поднимаешься. Но спуститься вниз никакого труда не составляет.

Настали сумерки. Виктория подошла к низкой каменной стене, окаймлявшей самую высокую вершину селения, и тут снова увидела красивые голубые дымки, поднимавшиеся в тени горного склона безветренным вечером прямо ввысь. Здешние жители, вероятно, жгли листву и сухие ветви, точь-в-точь как у них дома, весной.

Да, мне нужно остерегаться, нужно знать, чего я хочу, кто они, кого пытаюсь защитить, и от кого?.. Она абсолютно права. Сейчас пойду домой и позанимаюсь испанским. Как сказать: извините, не может ли кто-нибудь помочь мне со стиркой?

Однажды вечером Виктория отправилась совсем в другую сторону, нежели обычно, и побрела куда глаза глядят; проулок вывел ее на тропинку, мало-помалу затерявшуюся среди камней, где росли оливковые деревья; деревья казались неслыханно старыми. Мертвые ветви свисали как попало. Под оливковыми деревьями паслась отара овец, грязно-желтые спины, склоненные головы — все в той же самой смиренной позе жертвы. Виктория споткнулась о какой-то пластиковый мешок и тут же увидела, что случайно оказалась на мусорной свалке одной из тех окраин, которые, само собой разумеется, окружают даже рай, если там живут люди. Нелепо, но она загрустила. И именно в этот момент яркие лучи заходящего солнца прорвались сквозь брешь в горной цепи, и за одну секунду сумрачный пейзаж изменился и раскрылся во всей красе. Оливковые деревья и овцы, которые паслись у подножия, окутались пламенеющей дымкой, и пред глазами Виктории предстала внезапно картина, преисполненная библейской силы и тайны. Виктории показалось, что она никогда не видела ничего столь прекрасного. И ей вспомнился один театральный художник, который однажды заявил: «Моя работа заключается в том, чтобы рисовать лучами света, только и только в этом. Нужными мне лучами и в нужный момент». Прошло совсем немного времени, и солнце скрылось, но прежде, чем краски успели поблекнуть, Виктория повернулась и медленно направилась обратно к своему дому.

«Дорогая Хильда, передаю тебе всего лишь привет, потому что мне так радостно сегодня вечером. Твой испанский пейзаж — нечто, это гораздо выше моего понимания, и я погружена в мечты гораздо сильнее, чем когда-либо прежде. Не можем ли мы побыть здесь немного вместе, когда ты поправишься? Я не уверена в том, что мы правильно организовывали наши совместные путешествия, и это — прежде всего — моя ошибка. Не нужно спешить, рваться то туда, то сюда, как это делала я, теперь я приобрела большой опыт. Ты понимаешь, можно просто жить, смотреть вокруг, пока в самом деле не увидишь, не увидишь все иначе, можно ведь и говорить об этом, говорить о чем угодно и чувствовать себя свободно друг с другом. Разве не слишком мы торопимся, когда молоды? Что ты об этом думаешь? Обещай мне, что мы сделаем новую попытку увидеть мир, почему бы нам это не сделать?

Крепко обнимаю. Виктория».

Наступило воскресное утро, Виктория проснулась под звон колоколов, далеких манящих церковных колоколов. Надо бы пойти в церковь — неплохая идея и полезная, подумала она. Хотя бы один раз. Но, собираясь надеть туфли, она заметила свои ботинки, предназначенные для дальних странствий, стоявшие в углу, и подумала: какое красивое утро! И в самом деле было бы глупо не выяснить, куда ведет та проселочная дорога, большая проселочная дорога внизу. А когда пасмурно, можно ведь зайти и в церковь. Итак, Виктория надела ботинки для дальних путешествий, а в сумку положила бутылку соку, сигареты и разговорник. Если прогулка окажется утомительной, приятно будет почитать, лежа в траве под апельсиновым деревом.

Теперь и в полдень было еще прохладно и приятно. По обеим сторонам дороги росли большие фруктовые деревья, ветви их клонились к земле под тяжестью апельсинов и лимонов; абсолютно райские сады — но они были огорожены забором. Никто даже не шевелился там, среди деревьев, трава была высокая и совершенно нетронутая. Калитка наверняка заперта. Но можно попытаться, подумала Виктория, пролезть между перекладинами забора под ветки и, словно в зеленом гроте, спрятаться там от всего мира, время от времени срывать апельсин и, естественно, совать кожуру в карман…

По дороге из селения шла женщина, женщина в черном. Это была X.

— Доброе утро! — закричала Виктория. — Вы идете вниз, в город? Не пойти ли нам вместе?

На какой-то миг X. остановилась.

— Нет, — ответила она. — Не сегодня.

— Я чуточку поразмышляла… — начала было Виктория, но X. отвернулась от нее и пошла своей дорогой вниз в долину. Словно черная ворона, озаренная солнцем, пролетела кружась мимо. Виктория почувствовала себя оскорбленной; во всяком случае, между ними состоялся как бы абсолютно конфиденциальный разговор, в котором X., без сомнения, одержала верх. Разумеется, она могла бы быть повежливей.

Девочки, подумала Виктория, обременительны, начиная с самого первого класса школы. Мальчики — лучше, всегда знаешь, с кем имеешь дело.

Усевшись у обочины, она вытащила бутылку соку и разговорник и подумала о том, как пойдет обратно, в гору. Снова становилось жарко; все время то страшный холод, то чрезмерная жара.

Но вот из селения выехал автомобиль; он остановился и загудел, дверца хлопнула, и из машины вышла Жозефина со своими собачонками; она шаталась из стороны в сторону и, смеясь, уселась у обочины проселочной дороги.

— Миссис Виктория! — закричал кто-то из машины. — Едемте с нами на фиесту. На карнавал! Скорее! Поспешите, быть может, он уже начался.

Маленькое лицо Жозефины, окаймленное двумя длинными косами, сплетенными из ее удивительных рыжих волос, казалось еще меньше; на голове у нее был бант, вокруг шеи — жемчужные бусы, и, насколько Виктория понимала, она нарядилась индианкой. На поясе у нее — нож. Жозефина воскликнула: