Туве Янссон - Путешествие налегке Страница 73

— Я похищаю профессора!

Виктория поднялась и спросила — настоящий ли это карнавал?

— Самый большой в году, — заверила ее Жозефина. — Все делают всё, что душе угодно, и плюют на все запреты, все доступно, понимаете, доступно! Поторопитесь, у нас есть еще время. Мы погудели у ваших ворот, но вас дома не было… Это — Мейбл, это — Эллен, а это — Джекки. Вот, глотните немного, и нам пора на праздник!

Это снова было виски. Машина мчалась вниз с головокружительной скоростью. Одна из подруг Жозефины запела. Виктория со страхом высматривала, не идет ли где-нибудь X. Нехорошо, если X. увидит ее, перебежчицу во вражеский лагерь, вместе с Жозефиной… Она вся сжалась, пытаясь сделаться как можно более неприметной, и ожесточенно подумала: что я имею в виду под словом «перебежчица» — перебежчица в какую сторону? Если бы Жозефина увидела, как я бреду по дороге вместе с X., что бы она обо мне подумала? А собственно говоря, разве это так важно, что они думают и полагают?..

Они были уже внизу, в селении, и встречала их музыка.

— Еще один маленький глоток, Виктория, — сказала одна из колонисток.

— Нет, спасибо, пожалуй, не сейчас.

Выйдя из машины, они медленно продвигались сквозь толпы людей, так и кишевших на тесных улицах. Жозефина держала Викторию за руку и шутливо восклицала:

— Дайте дорогу! Дайте дорогу! Я похитила настоящего профессора!

Это было крайне неловко и неприятно.

Повсюду — толпы людей, воздушные шары, крики, смех. Маленькие дети ехали верхом на плечах у своих пап; тут был и громко поющий херувим в светло-желтом парике, и рогатый крохотный дьявол, и Зорро… и завесы из конфетти, взметающиеся ввысь над площадью.

— Милая мисс О'Салливан! — молила Виктория. — Оставьте меня в покое, мне незачем подходить ближе…

Но ее все-таки проталкивали вперед, вплотную к необычайному шествию, в самую гущу фиесты, в смешение красок и жестов, под дождем оливковых ветвей и цветов. На многих из плясавших были маски — ужасающие маски, выражавшие презрение, восторг, невыносимую боль; движения плясавших казались Виктории хаотичными, их красочные наряды излишне кричащими, — но вот к ним приблизились вплотную тесные молчаливые ряды разодетых ребятишек. Виктория не сводила глаз с маленькой серьезной девчушки, и наконец, вспомнив, с дрожью в голосе она прошептала про себя: «Да это же инфанта Веласкеса[78], это она. Так красива!»

Мимо, под аркой, украшенной цветами мимозы и камнеломки, прошествовали и инквизиторы, в сопровождении Самой Прекрасной из Всех. Виктории показалось, что у Самой Прекрасной из Всех испуганный вид. Вот прошли фигурки-паутинки из Мертвого Леса, затем прогулочным шагом — несколько бутылок из-под виски. Виктория обернулась, чтобы улыбнуться Жозефине, но та уже исчезла.

Надо попытаться описать все это Хильде, напишу ей сегодня же вечером, это подбодрит ее. Смотрите, смотрите, у скольких людей исполняется их мечта. Сколько всего можно вообразить себе и наконец-то стать кем-то другим… Это удивительно… почему у нас не бывает карнавалов, они, право, были бы нам нужны… Вот женщина… она наверняка мечтала стать отважным Робином Гудом, взгляните только на эти длинные перья на ее шляпе! Взгляните на этих веселых мужчин… они наверняка, танцуют танец своей мечты — мечты о том, чтобы стать женщинами! Взгляните, какая у них прекрасная грудь!

Музыка не смолкала, Виктория увидела Тореадора и его быка, они яростно сражались друг с другом, люди громко кричали и рвались вперед… Да, это была великолепная фиеста!

Появилась машина с бандитами. Перед ней в пустом пространстве обнажившейся улицы танцевала X., такая же черная, как машина, которой правят бандиты. Она размахивала длинным блестящим ножом. На самом деле это был кухонный нож. Заиграла музыка. И в следующий миг Виктория увидела, как на середину улицы ринулась Жозефина, в руках у нее тоже был нож.

— Жозефина, — закричала она. — Остановитесь! Вернитесь обратно!

Обе женщины кружились одна вокруг другой перед бандитским автомобилем, делали внезапные выпады, потом отступали назад, публика кричала «браво» и хлопала в ладоши в такт музыке. Виктория снова закричала:

— Остановитесь! Pericoloso![79] Это опасно!

Но никто не обращал на нее внимания, а обе женщины начали притопывать ногами, они все приближались друг к другу, они кружились и снова, танцуя, отходили в сторону, именно сейчас их танец был единственным, что привлекало интерес зрителей. Жозефине было трудно держаться на ногах. Кто-то за спиной Виктории сказал, что они притопывают неверно, что это вовсе не настоящие испанки. Виктория обернулась и прошипела:

— Осел! Замолчите, вам этого не понять! Речь идет о жизни и смерти.

Процессия медленно двинулась дальше, и Виктория последовала за ней, протискиваясь вперед без всяких извинений. Она увидела, что Жозефина пошатнулась и выронила нож. X. подобрала его, отдала Жозефине, и они продолжали кружиться одна возле другой, словно кошки на заднем дворе. Собачонки Жозефины бегали туда-сюда перед X., насколько им хватало храбрости, и лаяли как одержимые, а музыка продолжала греметь. Но вот шествие замедлило ход, а вскоре и вовсе остановилось. Жозефина качнулась к радиатору бандитской машины и крепко уцепилась за него обеими руками.

X. медленно направилась к ней, и Виктория закричала:

— Нет!

Рука X. с ножом поднялась, несколько быстрых движений — и X. отсекла рыжие косы Жозефины, а затем, презрительно бросив их на дорогу, пошла прочь. Люди расступились, пропуская ее, и все это произошло чрезвычайно быстро. Мелодия сменилась на «Never on a Sunday»[80], и внезапно плотная толпа людей преградила дорогу Виктории, а ей хотелось только скорее попасть домой. Мало-помалу ей удалось свернуть с площади на совершенно пустынную улочку, она села возле кафе передохнуть. Какой-то господин подошел к ней и сказал:

— Извините, что мешаю. Я американец. Это вы обозвали меня ослом?

— А вы осел и есть, — устало ответила Виктория. — Если топаешь ногами, ровно ничего не значит, по-испански это или нет: топают ногами от злости. Как по-вашему, где мне найти такси?

— У меня машина за углом, — сказал тот. — Я из Хьюстона, штат Техас.

Всю дорогу к селению он рассказывал ей о своей семье и о своей работе. Они обменялись адресами и обещали присылать друг другу открытки.

Вытянувшись на кровати в прохладной темноте, Виктория пыталась составить верное представление о том, что произошло. Вендетта — очевидна и явно завершена в драматическом ключе. А теперь, подумала Виктория, теперь ничего худого уже не произойдет, кроме того что Жозефине придется поменять прическу, а X. будут еще больше порицать и она окажется в еще большей изоляции. Она проиграла, она вела себя недостойно. Я должна попытаться быть справедливой. Естественней всего, вероятно, держаться в стороне от происшедшего, но что общего между сочувствием и справедливостью… Ведь я обещала помочь Жозефине. Но сейчас X. интересует меня больше — я не объективна. С учениками было столь же трудно, — как они следили за тем, на чью сторону я встала! Они доводили меня до отчаяния, разделяя все на белое и черное… Где, собственно говоря, то, что абсолютно, абсолютно с позиции «либо — либо»; каким-то образом все оказываются правы, и это понятно, и тогда ты становишься нерешительным и скромным и пытаешься относиться терпимо ко всем… Но все те вечера, что я устраивала для учеников, были, во всяком случае, попыткой, предположим, неуклюжей, а быть может, и трусливой, но попыткой без больших потерь вывести ребят из их компаний и всем вместе стать более дружелюбными, научиться слушать других и по возможности чуточку больше их понимать. Мои методы были правильными. Я думаю, надо попытаться еще раз и здесь. Может, устроить праздник для всей колонии? Нет, только для Жозефины и X.

Телеграмма пришла чуть позднее вечером: «Мама умерла сегодня утром просто заснула но это кажется невероятным не беспокойся скажи Хосе если крыша начнет протекать не беспокойся Элисабет».

В первую минуту Виктория решила, что ей надо срочно вернуться домой, чтобы помочь Элисабет. Но может, все-таки не надо… Она села у стола и стала снова и снова перечитывать телеграмму; что там с этой крышей, почему она должна протекать… так странно… Через некоторое время она вышла на балкон и вылила на крышу несколько ведер воды. Вниз ничего не потекло.

И вдруг, на удивление мучительно, Виктория начала горевать о своей умершей подруге юности Хильде — та никогда не понимала, как легко она становится в тягость другим.

— Выброшу-ка я эту ужасную каракатицу из холодильника! Занесу в дом блюдечко для молока; ведь эти кошки не пьют молоко, во всяком случае, эти испанские кошки — даже кошки здесь не такие, какими должны быть!