Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю Страница 8

Кивок головы.

— Ну, вот… И тайна у нас общая, и вина общая. А еще мы хотим, чтобы мама нами довольна была. И счастлива. Ты же хочешь, чтобы мама была довольна и счастлива?

Кивок…

— Умница, Машенька. Правильно. Любая дочка хочет, чтобы ее мама счастлива была. Молодец… Именно так все и должно быть в хорошей семье. Именно так и бывает… Поняла? Ну, иди в ванную, тебе хорошенько помыться надо. Маме — ни звука…

Она и не издала ни звука. Только в себе замкнулась. Ходить стала осторожно, в землю смотреть. Не плакала, но и улыбаться перестала. Напряжение внутри было такое… Иногда казалось, током от страха бьет. А еще неправильной себе казалась, недостойной, стыдной. Будто она была кукла с вывернутым наизнанку поролоновым телом. Была у нее в детстве такая кукла, Лялей звали. Соседский мальчишка ей брюхо расковырял, чтобы посмотреть, что там, внутри… А мама потом Лялю на помойку снесла.

Она очень боялась, что мама догадается. На помойку, конечно, не выставит, но… Это же будет один сплошной ужас, если мама догадается. Потому и терпела дядю Лешу еще, еще… Убеждала себя, что главное — вынести эту пытку, сцепив зубы. Это ж недолго по времени — перетерпеть, когда пытка закончится. Тем более дядя Леша и сам обещал, пыхтя и елозя по ее худосочному тельцу — потерпи, миленькая, я быстро… Вот так, миленькая, вот так…

Нет. Лучше не вспоминать. Только допустишь в себя малую толику того ужаса, как он разрастается внутри… Как же он запугал ее тогда! Еще неизвестно, чем бы эта история закончилась, если б однажды вечером к ним домой классная руководительница не явилась, математичка Татьяна Тарасовна, хорошенькая, только после института, с умными задумчивыми глазами. Мамы дома не было, дядя Леша ей дверь открыл…

Они потом сидели на кухне, беседовали. А ее, естественно, не пустили, из педагогических соображений, наверное. Но она все слышала, сидя, как мышка, в своей комнате.

— Понимаете, меня очень беспокоит ваша девочка, — деликатно понижала голос почти до шепота Татьяна Тарасовна. — Я бы хотела с вами поговорить, так сказать, приватно. Ну, чтобы в школу не вызывать, чтобы не при всех…

— Да, понимаю, — ровным задушевным голосом вторил ей дядя Леша. — И чем же она, позвольте, вас беспокоит?

— Ну… Она какая-то странная стала в последнее время. Вялая, невнимательная. Но внутри, мне кажется, страшно напряженная! Может, у вас в семье что-то происходит? Ведь вы же отчим, да?

— Да. Отчим. Но я…

— Нет, вы простите, конечно, что я так бесцеремонно спрашиваю. Но… Согласитесь, в таких семьях всякое бывает. Раньше Машенька с мамой жила, привыкла, а потом вы появились… Может, Машенька маму к вам ревнует и оттого страдает?

— Да нет, ничего такого у нас не происходит. Живем, дай бог каждому. И ребенка любим, как умеем. Наверное, вам показалось…

— Нет, не показалось. Я же вижу. Она другая стала, она боится всего. Боится дружить, боится отвечать на уроках, вздрагивает, когда ее окликнут. А когда к доске вызывают, как на голгофу идет, честное слово! Встанет, скукожится и двух слов связать не может. Она и раньше, конечно, не из бойких была, но тут… Такие перемены…

— Ну, я не знаю, что вам и сказать. Может, это у нее от природной стеснительности? Вообще-то она у нас скромная девочка. А может, возрастное… Девчонки, когда подрастают, обычно начинают страдать всякими комплексами.

— Вы думаете?

— Ну да… Но в любом случае — большое вам спасибо. Мы с женой обязательно это обсудим. Мы ж не знали, что она в школе такая. Дома-то абсолютно нормальная. Спасибо вам, Татьяна Тарасовна. Все бы учителя такими добросовестными были, как вы.

— Ой, ну что вы… Это же моя работа, мой долг! Давайте лучше так договоримся… Вы ее дома еще понаблюдаете, а я психологу школьному покажу. К нам скоро нештатный психолог раз в две недели по договору приходить будет. Хорошо?

— Да. Да, конечно. Еще раз вам спасибо.

Татьяна Тарасовна ушла, а дядя Леша засуетился. Нет, не по комнате начал бегать, он по-другому засуетился. Страхом. Она это своим страхом почувствовала. Наверное, всегда так и бывает. Достоинство чувствует другое достоинство, любовь чувствует любовь, а страх чувствует страх. Потянула носом — запахло сигаретным дымом из кухни. Ага, закурил! Он полгода не курил. Мама просила, он и бросил. Очень мама гордилась этим обстоятельством, всем напропалую хвасталась.

Потом она стала невольным свидетелем другого разговора, уже дяди Леши с мамой. Можно сказать, не сходя с места, этим же вечером. Мама пришла веселая, кудрявая, только-только из парикмахерской, с задорными химическими кудряшками на голове. Тряхнула ими кокетливо:

— Леш, мне идет? Ну же, посмотри на меня, Леш!

— Послушай, Ань… Нам серьезно поговорить надо. Терпел, терпел, не могу больше… Совесть замучила.

— А что такое, Леш?

У нее екнуло сердце, душа оборвалась страхом. Неужели… он сейчас все ей расскажет?! Даже оглохла на секунду, голову в плечи вжала.

— Понимаешь, не получится у нас с тобой ничего, Ань. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.

— Да почему?! Почему, Леш? Ты что, любимый мой, родной, не пугай меня…

— Да постой, Ань… Не лезь с поцелуями. Давай по порядку разберемся. Сядь, послушай!

— Слушаю, любимый…

— В общем… Черт, даже не знаю, с чего начать! Давай начнем с того, что в первую очередь ты мать, ведь так?

— Ну… И что?

— А это значит, в первую очередь должна о своем ребенке думать, ведь так?

— Да при чем здесь…

— При том, Аня, при том! Ты что, не видишь, что Машенька не принимает меня? Какая она в последнее время ходит, ты видишь? Вялая, невнимательная, а внутри страшно напряженная. Я уж и так и сяк… Нет, не принимает. Она ревнует тебя ко мне, Ань… Ты же ей мать, самый близкий человек. Нельзя ребенку психику ломать, не дело это. Представляешь, что из нее тогда вырастет?

— Леш… Да ты что такое говоришь, Леш… Да как тебе в голову пришло, глупости такие…

— Все, Ань! Я знаю, что говорю, не хочу брать греха на душу! Вот и учительница говорит, что это от ревности… Жалко, Ань, но что сделаешь. Не судьба, видно.

— Леш, да ты что… Да я… Да я вмиг ее заставлю! Да она у меня… Где она? Дома? Да она у меня по струночке, по одной половичке…

— Стой, погоди! Уймись, Аня! Понимаешь, именно этого я и боюсь. Не надо ее заставлять, ломать не надо. У тебя же одна дочь, другой не будет. Это мужиков может быть сколько угодно. И все, Аня, не плачь! Не люблю я этого! Лучше вещи мои собери! Сама!

— Не-ет…

Дядя Леша снова ответил что-то — она не разобрала. Тихо ответил, злобно. Слышно было, как мама сначала ойкнула испуганно, потом заплакала, будто заскулила. А потом начала вещи собирать. Так и скулила, пока все в чемодан не собрала. Дядя Леша к ней даже попрощаться не зашел… И на том спасибо, а то бы она не выдержала, тоже от напряжения скулить начала бы. Тем более что она еще и описалась тогда, сидя на стуле… Даже сама не поняла, как это случилось. От страха, что он зайдет, наверное.

Мама, как и следовало ожидать, ей не простила. Нет, не ругалась, просто появилась в ее голосе после ухода дяди Леши особенная какая-то нотка, раздраженно-досадливая. И во взгляде тоже. И все время хотелось руками закрыться от взгляда, от голоса. Сгинуть. Исчезнуть навсегда. А однажды она слышала, как мама жаловалась на кухне соседке тете Лиде, зашедшей «раздавить» на двоих воскресную бутылку красненького:

— Еще ведь хотела аборт сделать, понимаешь, Лид. Тихоня тихоней, а все по-своему постановила, эгоистка. Думаешь, я от нее в старости стакана воды дождусь? Ага, щас. Всю жизнь мою сожрет, не подавится. И мой последний стакан сама выпьет. Волчонок…

— Да не, Ань, зря ты так, — увещевала маму умная и добрая тетя Лида. — Маруська у тебя славная девчонка, только немного нервная. А что молчит все время и волчонком выглядывает… Так она скорее на зайчонка похожа, Ань, чем на волчонка. Вот, ей-богу, уж не наговаривай на девку-то. Ты бы ее лучше врачам показала, психологам там всяким.

— Так уж показывали ее в школе психологу, хватит.

— И что?

— Ну… Дали бумагу, написали ерунды всякой. Я уж не помню сейчас, названия все какие-то мудреные. Да и не верю я… Нас вон никто в детстве по психологам не таскал, и ничего, выросли, живы-здоровы, тянем свой воз. Я думаю, это в ней отцовские гены сидят, малахольные. Он мне, помню, тоже про свои первородные страхи толковал, про тонкую ранимую психику… Однако ж не остановила его психика-то, подлеца! Маруська еще и родиться не успела, как он сбежал! Да ну его, и вспоминать не желаю…

С годами она привыкла к себе, научилась лавировать в предложенных жизненных обстоятельствах. Определять инстинктивно, как больная кошка — здесь выживу, здесь не выживу. Например, если после школы в родном городе останусь, рядом с мамой, в одной квартире, точно не выживу… Хоть и страшно, а надо в другой город ехать, в институт поступать. Впрочем, мама и не против была такого ее решения.