Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю Страница 8

К семи годам он пожелал узнать, может ли он плакать под водой. В восемь он знал наизусть большую часть Гамлетовых монологов и убеждал меня, что если б у Макбета был «разговорный доктор», он бы не убил Дункана.

– Почему люди называют психиатров «врачами»? Их надо звать «правдачами», – сообщил он мне со всей серьезностью.

Сестрин сын-подросток Дилан поинтересовался, можно ли ему поспрашивать Мерлина о Шекспире – для школьного сочинения. Мерлин не возражает? Спрашивать Мерлина о Шекспире все равно что просить у гемофилика пинту крови. Он истек информацией. Три часа спустя мой племянник, шатаясь, выбрался из комнаты Мерлина, хватая ртом воздух, умоляя о пище и первой медпомощи.

К девяти годам энциклопедическая мания Мерлина переключилась на «Битлз», Боба Дилана, Биг Боппера, Биг Билла Брунзи и Бадди Холли[23]. Ему о них было известно больше, чем их собственным матерям.

К девяти с половиной у него развилась маниакальная зачарованность историей крикета. Мой сын был ходячей Википедией. Я бросила вести дневник: фантастическая память моего сына могла воспроизвести, где я была в любое время любого дня любого года. Но тот же мальчик не мог запомнить, как поджарить тост, как почистить зубы. Он к тому же проникся истерическим ужасом перед насекомыми. По его воплям и метаниям при виде крупной мухи можно было сделать вывод, что на него пикирует бомбардировщик. Паника и неистовство, которыми по-прежнему сопровождались облачения Мерлина, могли говорить лишь о том, что я вымачиваю его одежду в кислоте. Поверх всего у Мерлина был пунктик с прятками в чулане. Шкаф для белья стал его любимым приютом раздумий. Я частенько находила его среди наволочек и простыней – свернувшись калачиком, он писал числа от одного до бесконечности. Он объяснял, что прячется от солнечного света: вдруг мозги расплавятся. Диспраксия – эдакая физическая дислексия – означала, что он не может выстраивать последовательность действий. Выданные инструкции превращались у него в голове в кашу, в китайскую грамоту. Включить чайник или выключить отопление было для него непосильной задачей. Несчастный ребенок постоянно впадал в такую растерянность, что начинал биться головой об пол, до крови. А напряжение сливал на меня. Он то дрался и кусался, то вцеплялся в меня, как тонущий в открытом море. И, в общем, с нами так оно и было. Без руля и без ветрил несло корабль Ее Величества «Аутизм», подмоги не ожидалось, берега не видно.

Но стоило признать, что мой ребенок умственно неполноценный, он вдруг потрясал меня своим кругозором:

– Почему нет синонима слову «синоним»?.. От лука вот плачут, а есть ли овощ, от которого счастье?.. Арфа – это голое пианино?

Таковы были типичные мерлиновские вопросы. Воспитатели и учителя в саду и школе регулярно оценивали IQ Мерлина ниже среднего, Мерлин же постановлял: «Мои разговорные способности превосходят таковые среди моих сверстников».

Иными словами, я не беспокоилась за сына совсем все время – только в те дни, когда всходило солнце.

Жизнь с Мерлином – хождение по минному полю. Никогда не знаешь, где рванет. Впадая в возбуждение, мой сын говорил быстрее, чем аукционный торговец на амфетаминах. Потом тревожность хищником пробиралась к нему в душу, и Мерлина смывало селевым потоком слез, а за ними следовали часы онемелого горя. В один неудачный день, когда ему было около девяти, он попытался спрыгнуть с подоконника. Я заманила его обратно, после чего навесила на все окна замки, и дом наш окончательно превратился в тюрьму. И моя другая забота – ползучее одиночество – от этого только усиливалась.

Сестра-стюардесса и мама-бродяга дома бывали от случая к случаю, и я пробовала чаще видеться с друзьями. Но если дети друзей процветают, преуспевают, получают пятерки, ездят на лыжные курорты и проходят практику в «Вог» и крутых адвокатских конторах, общение с друзьями слишком похоже на кончину от голода под дверью банкетного зала – из-под нее доносятся ароматы, от которых можно свихнуться.

Что же до друзей Мерлина, здесь я попросту торговала собственным сыном. Я подкупала детей из домов победнее бесплатными билетами в кино, тортами, поездками в зоопарк и катаниями на карусели. Я завлекала их к нам домой батутом, настольным футболом и лимонадом без ограничений. Частенько Мерлин в итоге играл рядом с этими детьми – «параллельно», как говорят специалисты. Он не смотрел в глаза и почти все время сидел и раскачивался, но возникала хотя бы видимость дружбы.

В пять лет я обеспечила Мерлину «постановление», то есть отдел образования постановил, что он – ребенок с особыми нуждами. И хоть мне были почти невыносимы все эти энтомологические исследования его пунктиков, «постановление» обещало ему «удовлетворение образовательных потребностей». Местные педагогические шишки решили, что это означает внедрение моего сына в обычную школу, где ему полагается спецподдержка в виде трех часов в день в исполнении неквалифицированной двадцатилетней ассистентки с IQ комнатного растения. Единственная ученая степень, которой девица могла похвастать, была в области Продвинутой Подводки Глаз, и она, возможно, исхитрилась не ошибиться в постановке всех точек над «i» в заявлении о приеме на работу, но школа наняла ее – потому что дешево.

В общем, «внедрение» свелось к тому, что Мерлина сунули в класс, и без того переполненный детьми из неблагополучных семей, где царила атмосфера диккенсовской долговой тюрьмы. Сорок других огольцов, многие – дети беженцев, не владеющие английским, трое – тоже с особыми нуждами (дисфазия, афазия и диспраксия – ни дать ни взять русские фотомодели объединились в поп-трио), а к ним – еще три бестолковые ассистентки, итого сорок четыре человека в крошечном кабинете. Сардины впали бы в клаустрофобию. Без лубриканта не протиснешься.

Преподаватель, пытавшийся как-то мобилизовать хотя бы начатки сомалийского, хинди, заирского, румынского, русского, тсвана, арабского и, может быть, слово-другое из клингона, явно метил в дурку. К своим десяти годам Мерлин преуспел по единственному предмету – «отпрашиванию по болезни». Тут он точно был отличником.

И все равно были у нас свои радости. У Мерлина получалось быть невероятно и нечаянно комичным. От его описаний пылесоса как «метлы с пузом», а гусеницы как «червяка в модном платье» или дискуссии с преподавателем по изо, что «сиреневый – это розовый с претензиями на пурпур», я ржала в голос.

Но его спальня превратилась в испытательный полигон. Каждое утро мне приходилось добывать вопящего и драчливого Мерлина из пижамы и выволакивать в школу. Каждый раз мы планировали выйти из дома в 7.15 – и каждый раз, как по часам, оказывались на крыльце в 8.35. Мой сын ненавидел школу с такой силой, что отказывался выходить из машины. Даже если бы можно было удалить автомобиль хирургическим путем, думала я, сидя на бровке, схватившись за голову, Мерлин все равно был приварен к креслу.

– Не хочу я на уроки. «Урок» означает «порча», «сглаз». Мне такого не надо. Мне от них нехорошо. Это пыточная для детей. Как ты можешь меня оставлять в пыточной на целый день? – выл он, полыхая синими газовыми горелками глаз.

Смятение и недоверие каждый день впечатывали испуг ему в лицо. Единственный человек, которому он доверял, загонял его туда, где его травили за инаковость и колотили так, что однажды пришлось накладывать швы. Как-то он вернулся домой с приклеенной к рюкзаку бумажкой: «Двинь мне, я придурок». Защищать его от такого все равно что не давать льду таять в пустыне Гоби. Но ничего другого мне не оставалось.

Обучать ребенка с особыми нуждами в обычной школе столь же бессмысленно, как купать рыбу. Очередь на обучение в специализированных школах была такой протяженности, что сейчас в первых рядах были кроманьонцы. Годами я упрашивала и умоляла местные власти «удовлетворить образовательные потребности» Мерлина. К тому времени бестолковая ассистентка Мерлина почти все время проводила на больничном – или, как я предполагала, в наркодиспансере, – денег на новую у школы не было из-за сокращений бюджета, и мой сын проводил долгий школьный день молча, стараясь не выходить из тени. Другие дети усердствовали в математике и грамматике. Мой сын усердствовал в невидимости. Если бы придумали экзамен по просиживанию на задней парте и устроению театра теней на стенке, этот малец был бы чемпионом школы, точно вам говорю.

Довольно скоро стало понятно, что «постановление» было не чем иным, как ловкой писулькой, кучерявой клюквой, которая обещала с три короба, но ничего не меняла. Система обильно оснащена «лежачими полицейскими», чтобы семьи не шибко разгонялись. Я пустила в расход кубометры целлюлозы на заявки и ходатайства, повидала батальоны образовательных психологов. Технически это все и есть «забег по инстанциям». Я поцеловала такое количество жоп, что губы потрескались. Бюрократы – вторые после маммологов в рейтинге мучителей.