Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю Страница 9

Одновременно я продолжала разорять себя на экспертов в белых халатах, метавшихся из двери в дверь. Но ни один врач, ни один стетоскопический ум не мог толком диагностировать моего сына. Теперь притчей во языцех стало слово «Аспергер».

– Синдром Аспергера – форма аутизма, но на высокофункциональном краю диапазона заболевания, – сообщили мне за 245 фунтов в час. – Люди с синдромом Аспергера, как правило, располагают интеллектом выше среднего. У них меньше проблем с речью, но есть трудности с пониманием и усвоением социальной информации.

Меня расперло от оптимизма. Нам будто повысили класс размещения в самолете. Или амнистировали в тюрьме. Или подавишься в ресторане, а Джордж Клуни сделает тебе искусственное дыхание. Кроме того, выяснилось, что Джереми ошибался. Стоило, стоило просадить столько денег на экспертов. Мой сын, с присущей ему наивной точностью, определил экспертов как врачей, чьи пациенты никогда не болеют по ночам и по выходным.

«Синдром Аспарагуса», как называл его Мерлин, безусловно объяснял, почему, невзирая на уйму признаков аутизма вроде трудностей с распознанием человеческих эмоций или циклического, навязчивого, ритуалистичного поведения, мой сын напрыгивал на меня со страстью щенка лабрадора и клокотал болтовней.

Но восторгам моим не суждена была долгая жизнь. Все эксперты сходились в одном: лишь в маленькой группе и с обученными педагогами может Мерлин реализовать свои возможности. Врачи, воспитатели, учителя, терапевты, социальные работники, образовательные психологи и бюрократы с этим соглашались. Но платить за это было некому.

Я могла лишь перебраться на следующий уровень бюрократов от образования. Теперь я закупала жопоцеловальную гигиеническую помаду контейнерами. И вот, когда Мерлину исполнилось десять с половиной, его имя попало в некий загадочный список. Мы с Мерлином прыгали от радости в серой конторе где-то на мрачных задах Саутуорка, ожидая важного собеседования. «Щщелк!» – сказал электронный замок. Люди метались по лабиринтам коридоров, и лица у них были, как у Белых Кроликов. Наконец мы дождались: нас встретила сорокалетняя дама с унылой физией. На бэдже у нее значилось «Ла–я».

– Тире произносится, – громко объяснила Латирея.

Она проводила нас в бежевенький кабинет, где мы уселись рядом со стажером, вооруженным карандашом. В безуспешной попытке хоть как-то развеять дух исправительного учреждения Ла–я загромоздила свой стол смурфами, «гонками» и плюшевыми зайками. Вот всему этому зверинцу я и объясняла, как восприятие мира у моего сына крутится и переворачивается – на манер подброшенной в воздух монеты. Я хотела, чтобы Унылая Физия, стажер и их смурфы поняли: ум Мерлина – шарманочный барабан цитат из Шекспира, крикетных счетов, музыки, фактов, фигур, дат и чисел, чисел, чисел – но чисел, которые ни во что не сложить.

Все собеседование Мерлин сиял ангельской улыбкой – спокойной, но отстраненной, – и мы разговаривали не через его голову, а, что ли, в обход. Его лепта в разговоре свелась к единственному вопросу: какого цвета станет смурф, если подавится и умрет?

Как-то определить свойство улыбки бюрократессы не представлялось возможным, но Ла–я – с этим своим произносимым тире – могла же прозреть сияющие глубины сквозь непоседливую поверхность сознания моего сына, а? Однако бесцветное тесто ее лица и холодный безразличный взгляд давали ей блестящий шанс на роль второго плана в фильме «Зомби съел моего ребенка».

– Ну что же, спасибо, что пришли, – произнесла она и взглянула на моего сына как на плод загадочного научного эксперимента. – По вашему поводу состоится межведомственное собрание, и мы сообщим вам, как только решение будет принято.

По опыту учительства я знала, что «межведомственное собрание» – это сборище Важных Персон, которые считают, что нельзя ничего поделать в одиночку. И на этом сборище они вместе решают, что ничего поделать нельзя.

– Мы можем участвовать в собрании? – спросила я.

– Нет, боюсь, что нет, – ответила она так, будто это папский эдикт.

– Почему? Даже убийцам дозволено присутствовать на слушаниях.

Ла–я не привыкла к родительскому панибратству. Ее взгляд скользнул по мне, как холодный яичный желток.

– Вам не кажется, что обсуждение вашего сына в его присутствии нанесет ему эмоциональную травму? – Она многозначительно глянула на результат научного эксперимента.

Мерлин выпрямился с примороженным достоинством, подобающим анатомическому препарату.

– Эмоциональная травма – это ваше исключение нас из процесса принятия решения.

Я тоже глянула на сына. Казалось, само лицо его было ему в тягость. Он мучительно перекомпоновывал черты, складывал их то в улыбку, то в сосредоточенность, словно упражнялся в гуманоидности.

– Допустим, я могла бы прийти одна, – уступила я.

Нос Ла–и, довольно увесистый и слегка изрытый, явно впал в ажитацию.

– Мы регулярно сталкиваемся с ситуацией, когда матери занимаются самостоятельной диагностикой, и это не только не увеличивает ясности, но само по себе является причиной отставания развития у ребенка. Может, причина в вашем разводе? Поведение мальчика может быть простым следствием родительской халатности, – снизошла она до объяснений, слегка приправленных злорадством. – И это, в свою очередь, поднимает вопрос защиты ребенка... – добавила она грозно, подавшись всем своим – и немалым – весом вперед. Для женщины футов в двадцать пять такая биомасса была бы в самый раз.

Мне потребовалось все мое хладнокровие, чтобы не забить ее до смерти каким-нибудь плюшевым бегемотиком.

– Слушайте, я сама – учитель, – взмолилась я, сдерживая тошноту от собственного просительного тона. – Переполненный класс вынуждает приспосабливаться. Дети с аутизмом сложные. Внедрение их в обычную школу не дает результатов. А получить поддержку не проще, чем выиграть в почтовую лотерею.

Но одного того, что мы белые, средний класс, оказалось достаточно, чтобы спустить нас в самый низ ее списка. Я с горечью подумала: какая жалость, что я не одноногая лесбиянка-эпилептичка и агорафобная инуитка, которая, ко всему прочему, еще и боится высоты.

– В Великобритании два миллиона детей, и каждый пятый – с особыми нуждами. – Взгляд на часы означал, что наше время истекло. – Коалиционное правительство считает, что многие из этих детей как труднообучаемые определены ошибочно – для того, чтобы улучшить показатели школы по оценкам, заручиться лучшим финансированием и покрыть скверное преподавание.

Я пропустила этот намек мимо ушей, и тогда она поднялась из-за стола и распахнула дверь.

– Зачастую проблемы детей коренятся в семейных разладах, – холодно заключила она. Эта женщина умела профессионально кривить губы.

В коридоре за дверью нас ждал ряд пустых кресел вдоль стены – как расстрельная команда. После собеседования я просидела, совершенно сдувшись, минут десять, не меньше. Несомненно, новая усовершенствованная любовница моего мужа Одри не потратила бы это время впустую и сделала бы 200 приседаний и 3010 отжиманий от скамейки, но я лишь глядела, как мимо ходят другие отвергнутые матери. У каждой был тот узнаваемый бодрый взгляд, какой присущ облыжно осужденным на пожизненное заключение в конголезской тюрьме. День выдался мрачный и серый, как кладбище. Из-за двери Ла–и доносился неразличимый шелест голосов, решающих судьбу моего сына. Отчаяние подкатывало к горлу. Я подвела Мерлина. В части родительства мне бы стоило носить бумажный колпак с надписью «Стажер».

За четыре недели ожидания бюрократического вердикта я так, знаете ли, расслабилась, что трусы меняла примерно каждые полчаса. Пока мы ждали вожделенного места, минуты ползли мимо на четвереньках, моля о воде.

Когда письмо с целлофановым окошком наконец плюхнулось на коврик возле двери, я нанесла конверту рваную рану. Ослепительным черным по такому же белому мне сообщали, что на этот раз на всех мест не хватило. Я захлопала крыльями. Я заскулила, как брошенный котенок. Глаза драло, подбородок прыгал. Я запихнула Мерлина в наш видавший виды «фольксваген», погнала к Темзе, припарковалась посреди проезжей части и штурмовым манером ворвалась в здание Унылой Физии. Ее кабинет изрыгнул несвежий, спертый выдох.

Ла–я вскинулась от неожиданности.

– Вам назначено?

– Человек с мозгами или даже умеренно одаренный гриб в силах различить, что у моего сына есть особые нужды, – выпалила я, швырнув отказное письмо ей на стол. – Ну только если вы не носите фильтров от аутизма на очках.

– Вам назначено? – повторила, как далек[24], Унылая Физия.

На лице у Мерлина отразилось головокружительное непонимание. Он вперился в даму своим знаменитым прозрачным взглядом распахнутых голубых глаз, потом нахмурился, будто подсчитывал в уме, и впрямь ли e равно mc2. Парнишка мог быть занят расшифровкой генома человека, запросто. Мой сын был на одной с нами планете, но в совершенно ином мире.