Алексей Колышевский - Афера. Роман о мобильных махинациях Страница 8

– Хорошо, я зайду прямо сейчас, – сказал я так, словно делал ей легкое одолжение.

– Подожди минутку, у него там Бирюков в кабинете, я спрошу…

Бирюков – начальник нашей службы безопасности. По моему мнению, просто тупой кретин. Строит из себя секретного агента на пенсии: носит пиджак в мудацкую елочку, а на лацкане пиджака у него значок: щит и меч – символ Лубянского братства, которое в богемных кругах принято именовать не иначе, как «кровавая гэбня». Я никогда не сталкивался с ним. С такими, как этот супермен, у меня никогда не было ничего общего. Моя фамилия Картье, видите ли. Никакого отношения к ювелирному дому, просто однофамильцы. При царском режиме мои предки были инженерами и преподавали в гимназиях. Но доказать это чекистам, которые с 1937-го по 1945-й держали в холодных сибирских пределах мою бабулю, встретившую там моего деда – русского физика Льва Неменова и зачавшую в заключении мою маму, было невозможно. Они посадили ее из-за фамилии. Ведь не такая, как у всех. Выделяется. Отдает аристократическим, контрреволюционным сионизмом. Впрочем, мотив у них все же был: отец моей бабушки, мой прадедушка, был мобилизован в 1915-м в чине полковника инженерных войск царской армии.

Контрреволюционная фамилия моей родни приносила беды вплоть до 1945-го, а потом моего деда вызволил из концлагеря сам Курчатов. Он сказал, что не представляет себе, как будет работать над бомбой без моего деда, которому на тот момент исполнилось уже пятьдесят два года. Бабуля была дедушкиной последней страстью, и он, выпятив вперед бородку клинышком, заявил, что без своей Ирочки (так звали мою бабушку) выходить из лагеря не собирается. Их освободили. Я помню, как бабушка любила рассказывать о своем последнем дне в лагере. Как вызвал ее начальник лагеря, вот такой же «Бирюков». Как заставил стоять перед ним, уже беременную, на седьмом месяце. Как долго и тяжело молчал, нагоняя ужас, лениво листал бабушкино «дело», курил папиросы «Казбек», многозначительно покашливая. И вдруг так неожиданно, резко, прямо в лицо:

– Что, сука, подстелилась? Как это у вас баб все так ловко получается, особенно на раздельном режиме? Это еще расследовать надо, налицо преступный сговор. Знала, что ли, под кого подстелиться-то?

– Вам не понять, товарищ чекист, – храбро ответила бабушка.

– Это почему же? – нахмурился майор – начальник лагеря. – Почему же это я, офицер НКВД, не смогу понять, как такая троцкистская сволочь провела товарища Неменова? Я-то как раз все очень хорошо понимаю. По ошибке ты выходишь, Картье, по чьей-то большой ошибке…

– А вы, товарищ начальник, изложите свои соображения письменно и пошлите лично товарищу Сталину. Это по его приказу нас с мужем досрочно освобождают из вверенного вам учреждения. Вот вы ему и напишите, что он, дескать, ошибся. Знаете, мне кажется, ему бы это не понравилось. Товарищ Сталин ошибаться не может.

Далее бабушка изображала рожу этого майора, которая сначала стала цвета свеклы, а потом побелела, словно бумага. От него запахло чем-то очень неприятным, словно майор наложил в штаны. И… бабушку выпустили.

И вот подобные рассказы я слушал и впитывал в очень молодом возрасте. И я, так сказать, с младых ногтей усвоил следующее правило: «Никогда не имей ничего общего с Системой. Она сама по себе, ты сам по себе». Не то чтобы ненависть, но очень осторожное, неприязненное отношение ко всякого рода людям в погонах было растворено в моей крови, присутствовало на генном уровне. Бабушка не поменяла свою фамилию в силу того обстоятельства, что именно из-за нее она угодила в концлагерь. Из гордости не поменяла. Она считала это неопровержимым аргументом в пользу того, чтобы не брать при замужестве фамилии деда, у которого к тому же была первая семья и в ней уже взрослые дети. Не желая носить клеймо «детей врага народа», они поспешили от дедушки отказаться, и дедушка сказал, что не намерен давать своей дочери, моей матери, свою фамилию:

– Чтобы не пришлось больше отказываться от родного отца, – говаривал он, бывало, топорща свою бородку клинышком, а-ля всесоюзный староста товарищ Калинин.

Вот такой неслабый экскурс в историю. А как объяснить иначе мою неприязнь к этому Бирюкову? Я его и всерьез-то никогда не воспринимал и не разговаривал с ним и, кажется, даже не здоровался…

– Здравствуйте, гм… – откашлялся я, вспоминая, как там, черт побери, его зовут, Бирюкова-то. И не вспомнил.

– Привет, Макс, – бросил я Кирсанову и, не дожидаясь приглашения, сел. – Вызывал? У меня утром были траблы с тачкой. Зато теперь все хорошо, тачки нет и траблов нет соответственно.

Макс на мое приветствие не ответил. Он смотрел на меня и покусывал губы. И молчал. И Бирюков тоже молчал, но молчал выжидающе, ожидая команды, и он ее дождался.

– Юрий Владимирович, начинайте, – попросил Макс. – Я думал сам, да у вас, верю, лучше получится. В конце концов, это ваша работа.

– Спасибо, Максим Филиппыч. – Бирюков почтительно поклонился хозяину. Послушный пес, на тебе за службу медаль из кружка колбасы.

– Ну что, господин Картье, – обратился ко мне Бирюков, и под правым глазом его задергалась голубая прожилка. – Желаете, быть может, сами? Не дожидаясь, так сказать, вещдоков?

– Не понимаю… – промямлил я, чувствуя, как разливается в желудке противная, холодная, густая жижа. Так рождается ужас. Он наполняет изнутри, а потом выходит наружу сквозь поры и называется «холодный пот». Я не ждал, что все это случится именно так. Получается, что меня застали врасплох, не дали сосредоточиться, подготовить оборону.

– Как видите, Максим Филиппыч, клиент поплыл, – потер руки довольный Бирюков, и под глазом у него перестало дергаться. – Господин Картье, мой департамент, разумеется негласно, работал по вам два последних месяца. И, признаться, не напрасно. Удалось выяснить, что живете вы, мягко говоря, не по средствам.

– Хватит вам, – устало отмахнулся я. – Прекратите тут красоваться. Тоже мне монолог Чацкого. Мои средства вас не касаются. Макс, освободи меня от этого рыцаря плаща и кинжала, прошу тебя.

– Старичок, ты уже сам себя освободил. От всего. – Макс горько усмехнулся. – Твоими стараниями холдинг переплатил рекламным агентствам такую сумму, что тебе ее, по моим подсчетам, должно хватить до старости. Нагрел ты меня крепко, сволота, – вдруг рявкнул Макс и саданул кулаком по столу.

Все это было хорошо отрепетированным спектаклем. Они давили на меня вместе и каждый в отдельности. Макс улыбался иезуитской улыбочкой и на короткое время впадал в ярость, вновь принимался стучать кулаком, орать. Поведение психопата. Бирюков гвоздил меня теми самыми «вещдоками», поэтапно, факт за фактом озвучивая длинную цепочку моих преступлений. Я, молча, слушал, безучастно смотря перед собой. Отпираться было бессмысленно. День продолжался, он стал точкой, в которой сошлись все лучи моей неправильной жизни, словно они прошли сквозь призму моих грехов. Какая циничная и строгая физика!

– Здоровье-то у вас крепкое, господин Картье, – рассуждал Бирюков, – как бы вам его часом не надорвать.

– Деньги нужно будет вернуть, Виктор, – Макс щелкнул гильотинкой, срезая кончик сигары. – Иначе…

– Что иначе? – встрепенулся я. – Грохнешь меня? Ты чего тут фарс устроил? Или считаешь себя честным человеком? Да ты сам вор, каких еще свет не видывал! В гольф он играет, видите ли! Лакей у него в перчатках, ковры персидские! «Роллс-Ройс» под задницей! Откуда все это?! Честно заработал, скажешь? Ах ты! Меня пугать не надо, сейчас не то время. Ничего я не верну! Мне нечего возвращать! Этот, – я ткнул пальцем в сторону Бирюкова, и тот оскалился, словно зажатый в угол волк, – бредит наяву! Он же сумасшедший, у него мальчики кровавые в глазах!

– Скажите мне, товарищ Бирюков, – обратился я к чекисту, решив, что терять мне уже нечего, – у вас реально горячее сердце, холодный мозг и чистые руки? Особенно меня руки интересуют. Они что, действительно чистые? Или кровь на них имеется? Вы меня одним своим видом оскорбляете. Ненавижу таких, как вы. Псы-опричники. Руку хозяйскую до кости зализать готовы. Homo servus, человек служивый. Ха! Такие, как вы, мою родню на каторге гноили. Моя фамилия Картье, я аристократ: белая кость, голубая кровь, и не намерен терпеть издевательства со стороны такого субъекта, как вы!

Набрав в легкие побольше воздуха, я, вспомнив повадки офицеров Белой армии, заорал что есть мочи:

– Молча-а-а-ть!

Это была самая настоящая истерика, я выкрикивал оскорбления в адрес Бирюкова, проклиная всех чекистов и его персонально. Наверное, выглядело это омерзительно, но возымело действие.

– Пошел вон отсюда, – неожиданно спокойно сказал Макс. – Иди, иди, я тебя отпускаю. Живи своей жизнью. Только бабло ты все равно верни, по-хорошему. Тебе Юрий Владимирович предъявит цифру, и ты уж ему все передай из рук в руки, а то я, при всем к тебе расположении, ничего не смогу сделать.