Уильям Стайрон - И поджег этот дом Страница 8

Лючано Ди Лието – лукавое, льющееся имя, имя, которое подошло бы воздушному гимнасту, автору сонетов, исследователю Антильских островов, во всяком случае, заслуживало большего в смысле талантов, чем его обладатель. Поочередно подручный каменщика, дорожный рабочий, торговец эротическими безделушками на местных руинах, карманник настолько умелый, что получил в местной полиции кличку Fessacchiotto – Обалдуй, – этот Ди Лието был гений бесталанности. Однажды в возрасте двенадцати лет он залез неугомонной своей рукой в автомобильный мотор, и вентилятор отхватил ему два пальца. Через несколько лет, в приливе юношеской мечтательности, он задумался на пути у трамвая, получил перелом обеих ног и навсегда повредил локоть. Еще через несколько месяцев, только-только освободившись от гипса, он решил заняться фейерверком на приморской festa[16] и, обратя свой темный безумный взор в жерло «римской свечи», выжег себе правый глаз. Когда я сбил его, ему шел двадцать четвертый год и он был в самой горячке возмужания. Все эти сведения я получил до прихода санитарной машины – может быть, через какой-нибудь час после того, как Ди Лието выскочил передо мной с поперечного проселка на своем трескучем мотороллере, пригнувшись к рулю, как наездник на скачках, – колени растопырены, всклокоченные волосы треплются перед выбитым глазом, рот разинут в радостном вопле, – и я, отчаянно тормозя на визжащих шинах, врезался ему в бок. Казалось, этот радостный крик был частью самого столкновения – предупредил о нем за какую-то леденящую секунду, еще до того, как я увидел Ди Лието, и продолжался после громкого удара, когда мотороллер у меня на глазах отлетел метров на десять по шоссе, и я, все еще беспомощно двигаясь юзом, увидел, как серое пятно комбинезона и всклокоченные черные волосы поднялись в воздух над радиатором. Цепляясь за воздух, он словно завис там на мгновение, а потом, загребая белыми ногами и руками, скользнул навстречу мне по капоту, и ветровое стекло разлетелось в ледяном взрыве. Как повисшая на веревочках марионетка, он проплыл мимо меня и исчез. Наконец машина остановилась на левой стороне дороги, под градом прыгающих теннисных мячей; приемник испортился от удара, но продолжал трещать и пищать.

Опомнившись, я сбросил с колен осколки и на ватных ногах вышел из машины. Я был наедине с Ди Лието, а он лежал навзничь, кровь тихо текла у него из носа и ушей, и на лице его, слегка перекошенном, застыло мечтательное выражение, отчасти гримаса муки, отчасти улыбка, как будто в беспамятстве сбывалось то, о чем он тосковал, и его несло к шлюзам судьбы. Я смотрел на него, оцепенев от ужаса. Он еще дышал, но как-то неуверенно, одна глазница была пустая и розовая – я думал, это моих рук дело, и с замиранием в груди оглядывался вокруг, искал выбитый глаз. Долго – так мне показалось – никто не появлялся, никто не ехал, ни по шоссе, ни по проселку; был знойный летний полдень, гудели насекомые, пахла трава, ястребы, похожие на грифов, кружили в вышине над раскаленным полем. Я без конца топтался вокруг распростертого Ди Лието; меня шатало и приступами била мучительная дрожь.

То, что последовало дальше, казалось фантастическим, нелепым нагромождением событий, лишенных порядка и связи, и у меня остались от них лишь какие-то случайные впечатления, как от забытого кинофильма. Вспоминаю все же, как от горизонта приближалась машина – пыльный драндулет, сонно вилявший; я его остановил, и две помпейские дамы, очень эмансипированные и сильно навеселе, в оборках шуршащего, блестящего черного шелка, с грехом пополам выбрались на дорогу и бессмысленно моргали под ярким солнцем. «Эго что тут такое?» – пролепетали они, наклонившись к Ди Лието, а потом увидели кровь, прижали руки к груди и разразились пьяными мольбами к Помпейской Мадонне. «Santa Maria del Rosario! Povero ragazzo![17] Что с ним случилось?» – кричали они. Одна спросила меня: он упал с дерева? – и от этого нелепого вопроса адская сиена стала еще невыносимее; они сразу захотели облить его водой, перевернуть, перенести. Я пытался сказать им, что его нельзя трогать, и, только когда мой голос сорвался на хриплый, надтреснутый крик, они перестали причитать и затарахтели обратно в город за помощью.

Потом было долгое ожидание, и все время я ощущал за спиной давящую громаду Везувия. Я сидел на бампере и смотрел на Ди Лието; он мужественно дышал, слегка подергивался и ждал помощи – и она наконец явилась, хлынула потоком. Останавливались легковые машины, грузовики и повозки; будто по жадному наитию на место катастрофы прибыла деревня в полном составе – кто в пеших колоннах, кто вскачь по пыльному полю, они стекались со всех четырех сторон света. Пустынное место сразу наполнилось шумной жизнью, люди со всей округи явились сюда, словно повинуясь тому же инстинкту, который приводит к дому перелетных птиц. Я помню, как сидел на бампере, подперев голову руками, а они толклись вокруг, наклонялись к Ди Лието, прикладывались ушами к его груди и объявляли о своих выводах. «Сотрясение мозга, и все», – сказал один. «Нет, – возразил другой, голый до пояса старик крестьянин, коричневый, как мумия, – спина сломана. Поэтому трогать его нельзя. Смотри, как ноги дергаются. Первая примета, что сломана спина». Толпа шаркала ногами и гудела – важно, но при этом восторженно; многие пришли с недоеденными завтраками; вид у них был удовлетворенный, они жевали хлеб с сыром и передавали друг другу бутылки с вином. Кто-то мягко спросил меня, как я себя чувствую, не ушибся ли; еще кто-то дал глотнуть коньяку, от которого меня тут же стало выворачивать. «Fessacchiotto, – донесся до меня сквозь собственное кряхтение и из вертящейся синевы угрюмый голос, – доигрался-таки Обалдуй». Потом я увидел, что у перекрестка затормозили двое полицейских на мотоциклах, в каких-то космических шлемах. Они шуганули толпу к кюветам, словно кур, и тотчас же расположились лагерем; они величественно измеряли мой тормозной путь, ходили вокруг машины и выясняли разные подробности.

– Пожалуйста. Вы ездите эту машину? – уважительно спросил один.

– Я говорю по-итальянски.

– Allora, va bene.[18] Когда произошло столкновение, мотороллер выезжал на шоссе справа или слева? – Полицейский, очень вежливый и, видимо, добросовестный человек в тесной поплиновой рубашке, начал заносить сведения в блокнот величиной с амбарную книгу.

– Он выехал слева, – ответил я, – мне кажется, это нетрудно понять по положению мотороллера. Я не мог не сбить его. Но это не моя вина. Между прочим, человек умирает. Вы не могли бы сказать, где «скорая помощь»?

– Nome?[19] – благодушно спросил он, оставив мой вопрос без внимания.

– Питер Чарльз Леверетт, – раздельно произнес я.

– Nato dove е quando?[20]

– В Порт-Уорике, Виргиния, 14 апреля 1925 года.

– Dove Порт-Уорик, Виргиния? Inghilterra?[21]

– США, – сказал я.

– Ah, bene. Allora vostro padre? Nome?[22]

– Альфред Леверетт.

– Nato dove e quando?

– В Саффолке, Виргиния, США. Год точно не помню. Поставьте 1886-й.

– Vostra madré?[23]

– О Господи Боже мой, – сказал я.

– Che?[24]

– Флора Маргарет Макки. Сан-Франциско, Калифорния, США. Напишите 1900-й. Вы можете мне сказать, когда приедет «скорая помощь» – а если не приедет, нельзя ли положить его в какую-нибудь из машин или в грузовик и отвезти в Неаполь? Мне кажется, он в тяжелом состоянии.

Договариваться с ним было все равно что бросать в океан бутылки с письмами. Добродушный, вежливый, невозмутимый, он продолжал писать в книге, проверять мой паспорт и документы, а солнце палило безжалостно, толпа на обочинах шаркала, колыхалась, гудела, словно перед ней совершался какой-то языческий ритуал. Центром его был Ди Лието: раскинувшись в жертвенном покое, он лежал с мечтательно полуоткрытым глазом и сложным выражением на лице – мученического восторга и освобожденности, – и к нему слетались мухи. А в Калифорнии, жизнерадостно продолжал полицейский, дядя его жены живет, кажется, в Калифорнии, место называется Вилькис Бари, и он хорошо зарабатывает в шахте. Знаю я это место? А далеко оно от Голливуда? А что касается этого человека, который лежит, продолжал он, пытаясь меня успокоить, я и сам, наверно, понимаю, что у меня были бы очень большие неприятности в суде, если бы мотороллер выскочил справа, а не слева – а по всем признакам – и по следу моих шин, и по положению пострадавшего и самого мотороллера – выскочил он именно слева; так что я свободен и могу уехать когда угодно при условии, что мне удастся завести машину, и при условии, что я дам ему мой следующий адрес в Италии (это формальность, и в суд меня определенно не вызовут, поскольку все данные решительно говорят в мою пользу), а что до самого Ди Лието – «Fessacchiotto», – он десять лет на это напрашивался (мне еще не успели рассказать про незадачливого воришку – про пальцы, про трамвай, про глаз?) и, если умрет на месте, пусть пеняет на себя, хотя человек он, по правде говоря, не злой и смерть горька in verità[25] даже идиоту.