Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива Страница 8

1938, Караганда

Предсмертные слова

— Какой актер великий умирает! —Воскликнул перед гибелью Нерон.Палач и шут, он умирал играя.Он проиграл и жизнь свою, и трон.   Но ведь Нерон — безумный император,   Цинический комедиант и лжец.   Что думали другие в миг расплаты,   С отчаянием предчувствуя конец?Вот Август, несравненный и единый,Неповторимый баловень побед.Не омрачили смерти властелинаБеспамятство постыдное и бред.   Ему жрецы курили фимиамы,Он был судьей, вождем и мудрецом,И статуи его сияли в храмахБожественно безжалостным лицом.Он не актер, спасавшийся под гримомОт безобразных пятен и морщин.О чем же в смертный час поведал РимуМогущественный Рима властелин?   Он вымолвил три слова. О, как часто   Их повторяли разные уста.   Слова простые, как «прощай» и «здравствуй»,   Но страшным смысл таила простота.— Commedia finita est[17], — три словаПромолвил Цезарь в свой предсмертным час.Мы к мудрости цинической готовы,Ни перед чем мы не опустим глаз.   Конец триумфам, жреческим служеньям,   Пирам и власти, и всему — конец.   Комедия — победы, поражения,   И кровь, и императорская власть.Актером был и Август величавый,А век его зовется золотым.Но, сомневаться не имея права,Склонился ниц осиротевший Рим.   Предсмертных слов правдивое значенье —   Ведь в этот миг душа обнажена —   Нас одаряет горьким поученьем.   Цена познанья — страшная цена.

1938

Тиберий

В прошедшие века закрыты двери.Мы все живем, в грядущее спеша.Но мне твоя, загадочный Тиберий,Непостижимо родственна душа.   Ты был в любви не римлянин, а рыцарь,   Но отняли навек твою любовь.   Ты стал людей угрюмо сторониться,   Все жаждали твою увидеть кровь.Надменный Август дал тебе наследье,В душе тебя с бессилием кляня.И ожидали злобные соседиИмперии погибельного дня.   — Отец отечества! — воскликнул гнусный,   И льстивый, и предательский сенат,   Но ты сказал с насмешливостью грустной,   Предчувствием трагическим объят:— Сенаторы, я римскому народуХочу слугою быть. И так на век.Но кто познал коварную природу?Меняется нежданно человек.   И титул ваш мне не прибавит славы,   А вас века презреньем заклеймят.   Прошли года, и для тебя забавой   Чужая стала жизнь, и меч, и яд.Любовь погибла. Ужасам развратаТы предался с неистовством немым.Тогда тебя отверженным, проклятымИменовать стал потихоньку Рим.   Душили умиравшего подушкой   Сенаторы, испытывая страх.   Те самые, что жалкою игрушкой   Когда-то были в царственных руках.Меня постигли жалкие утраты,Я знаю цену и добру, и злу.Чудовищный и странный император,Прими через века мою хвалу.

1938

«Я когда-то в век Савонаролы…»

Я когда-то в век СавонаролыЖгла картины на святых кострах,Низводила грешных пап с престола,Возбуждала ненависть и страх.   А потом в убогой темной келье   С дьяволом боролась по ночам.   Бичевалась целые недели,   Кровь лилась по чреслам и плечам.Библии суровые страницыНе могли тоски моей заклясть,Под моей жестокой власяницейБушевала пагубная страсть.   На лицо прислужницы прелестной   Я взирала, грех в душе тая,   Зло во всем: в привычном, в неизвестном.   Зло в самой основе бытия.А наутро, бедной, темной рясойПрикрывая стройный, гордый стан,Грубую веревку подпоясав,Стиснув обожженные уста,   Шла я в храм молиться до экстаза   До истомы дивной и больной.   Но сомненья истязали разум.   И смеялся дьявол надо мной.Вместо лика светоносной ДевыВозникал в глазах Венерин лик.И слова языческих напевовПовторял бесстыдный мой язык.   Торжествуют демоны повсюду,   Не настал еще последний срок.   Папский суд, продажный, как Иуда,   Наконец, на казнь меня обрек.Я в тот миг познала облегченье,Искупила внутренний позор.В том же темном, бедном облаченьеЯ взошла спокойно на костер.

1938

Византийский дипломат

Я теперь неведомый вития.У меня тревожный темный взгляд.В духоте порочной ВизантииЯ жила века тому назад.

Я была коварным дипломатом,Игроком, игравшим в мир и в меч.И любили слушать азиатыВажную замедленную речь.

Расстелю ее ковром цветистымПеред взором хитрых дикарей.Подкуплю сияньем аметистовПолководцев вражьих и царей.

Пусть народы сломленные стонутПод моей жестокою пятой,Пусть цари в истомной неге тонутВ мире, пораженном слепотой.

С помощью монахов и евнуховГинекей выискивает миг,Чтоб меня безжалостно и глухоЗадушить в сетях своих интриг.

Я отверг искания царицы,И она лелеет в сердце месть.Не смягчают яростной тигрицыНи дары, ни вкрадчивая лесть.

И она твердит, что я коварен,В вере слаб и сердцем нечестив,Что по-женски я неблагодарен,И по-женски грешен и красив.

Может быть, она ревнивым взоромУгадала страстный мой каприз.Да. Люблю я юношу-танцора,Пламенного, словно Дионис.

Мне мила угасшая Эллада,Мне постыл монашеский разврат.Я любил бы там Алкивиада,Был бы не придворный, а Сократ.

1938

«Если б жизнь повернуть на обратное…»

Если б жизнь повернуть на обратное,Если б сызнова все начинать!Где ты, «время мое невозвратное»?Золотая и гордая стать!Ну, а что бы я все-таки делала,Если б новенькой стала, иной?Стала б я на все руки умелая,С очень гибкой душой и спиной.Непременно пролезла бы в прессу я,Хоть бы с заднего — черт с ним! — крыльца,Замечательной поэтессою,Патриоткою без конца.…Наторевши в священном писании,Я разила бы ересь кругом,Завела бы себе автосани яИ коттеджного облика дом.Молодежь бы встречала ощерясь яИ вгоняя цитатами в дрожь,Потому что кощунственной ересьюЗачастую живет молодежь.И за это большими медалямиНа меня бы просыпалась высьИ, быть может, мне премию дали бы:— Окаянная, на! Подавись!Наконец, благодарная родинаТруп мой хладный забила бы в гроб,В пышный гроб цвета красной смородины.Все достигнуто. Кончено, стоп!И внимала бы публика виднаяОчень скорбным надгробным словам(Наконец-то подохла, ехидная,И дорогу очистила нам!):Мы украсим, друзья, монументамиЭтот славный и творческий путь…И потом истуканом мне цементнымПридавили бы мертвую грудь.И вот это, до одури пошлое,Мы значительной жизнью зовем.Ах, и вчуже становится тошно мнеВ арестантском бушлате моем.Хорошо, что другое мне выпало:Нищета и война, и острог,Что меня и снегами засыпало,И сбивало метелями с ног.И что грозных смятений созвездияОслепляют весь мир и меня,И что я доживу до возмездия,До великого судного дня.

1953