Димфна Кьюсак - Полусоженное дерево Страница 8

– Эй, малявка, – окликнул его мужчина. – Подойди-ка сюда!

Кемми вернулся. Ему очень хотелось сказать: «Меня зовут Кемми», но не сказал, а вдруг полиция, узнав его имя, явится и заберет его.

Он никак не мог понять, почему этот странный человек решил, будто его зовут малявка, он не знал, что это означает. Вообще-то он догадывался, но ни разу не слышал, чтобы так когда-нибудь звали детей. Но ведь эти белые – совсем непонятные люди, они называют нас, как им вздумается.

Конечно, лучше уж пускай называет малявкой. Очень плохо не иметь вообще никакого имени. Поэтому он и щенку дал имя сразу, как только они вместе поселились в пещере. Назвал щенка по имени – и он понимает, что имеет хозяина и нужен ему. Главное – знать, что ты кому-то нужен.

Кемми стоял и ждал, хотя по выражению лица мужчины понял, что тот совсем забыл о нем и о его собаке. Щенок сел рядом с мальчиком, навострил уши, завилял хвостом.

Поль застонал, загасил сигарету.

– А, ты все еще здесь? Послушай-ка, парень, – резко сказал он, – я не хочу, чтобы ты вертелся у меня под ногами весь день.

Что-то жаркое вспыхнуло в груди ребенка. Ведь он надеялся, что будет помогать этому человеку, а тот за это будет кормить его и щенка.

– И еще одно. Если я буду спать, когда ты придешь сюда завтра, не вздумай будить меня и не крутись возле машины. Я не люблю, когда на меня смотрят во время сна. Понял?

Мальчик кивнул.

– И скажи своим абос, с которыми живешь, чтобы они тоже здесь не шныряли, а не то им всем не поздоровится, понял?

Мальчик снова кивнул.

– О'кей. А теперь ступай и забери с собой пса.

Кемми ничего не сказал, он повернулся и пошел. В груди его что-то жгло, на глазах заблестели слезы. Но он не должен плакать. Отец говорил, что мальчики-аборигены не плачут, даже когда им бывает очень больно.

Глава восьмая

– Ну вот, наконец-то, избавилась, – сказала себе Бренда, когда мальчик спустился со ступенек магазина. – По крайней мере сегодня он больше не будет беспокоить меня.

Но выражение его лица осталось у нее в памяти. Она старалась не думать о нем. Как она может хорошо выполнять свою работу, если из головы не выходит этот не по-детски смышленый мальчишка-абориген. Кому-то нужно приучать их к цивилизации, но на ней ведь и магазин, и почта. Правда, работа здесь нетрудная, потому что лодки рыбаков заплывают сюда нерегулярно, а рыбаки заглядывают лишь за письмами или переговорить по телефону. Иногда делают почтовые переводы, а попутно покупают в лавке мелочи, вроде сигарет или сладостей. Когда-то почтовое отделение на мысе Голова Дьявола славилось бурной жизнью. Теперь даже тральщики и угольщики больше не заходили на озеро.

Прошло немало времени, пока она научилась понимать рыбаков и изредка посещавших эти места туристов. Она уже не принимала близко к сердцу их легковерные признания. Каждое такое сердечное излияние, серьезное или шутливое, было для нее как жестокое напоминание о том, с какой легкостью отдалась она Дереку. Вспоминая теперь тот год, прожитый вместе с ним, она отметала любые домогательства мужчин и старалась лишь сносно справляться со своей работой.

Временами, из телефонных разговоров она узнавала, что среди местных жителей ее называют «Железная Лошадь». Это ее ничуть не смущало. Уж лучше иметь репутацию сурового и трудного человека, чем сговорчивого и податливого.

С женщинами, время от времени приходившими из-за горной гряды с отдаленных ферм или из рыбацких хижин, она обращалась точно так же. Никто не жаловался на ее неисполнительность или грубость. Наоборот, она временами бывала даже полна сочувствия, если вдруг срочно требовалось вызвать по телефону врача к заболевшему ребенку или позвонить в больницу и сообщить о рождении ожидающему появления младенца.

– Она хорошо знает свое дело и даже по-своему мила, – говорили жители окрестных мест, и это мнение так или иначе достигало ее слуха. – Но с ней никогда никто не сходился близко. Трудный характер. Наверное, из-за неудачного брака. С этим красавцем-летчиком. Говорят, он был маг и волшебник в воздухе, да, видимо, и с женщинами тоже… Неужели вы ничего о нем не слышали? Он женился на ней, когда она работала секретаршей у старого командира эскадрильи на запасном аэродроме под Дулинбой. Он тогда прослыл счастливчиком: многие ребята Дулинбы засматривались на нее. Теперь это даже представить себе трудно, глядя на ее непроницаемое лицо.

Никто не знал всей правды о ней, и ей было спокойнее в одиночестве.

Сейчас она вспоминала Дерека таким, каким увидела его впервые, когда он стремительно вышел из самолета, как какое-то яркое чудо, опустившееся на взлетную дорожку, и когда первый раз сел на край ее письменного стола и глаза его горели таким огнем, что мгновенно зажгли ответное пламя. Они, как два пожара, неотвратимо шли навстречу друг другу. Она не противилась, когда на следующий день, уходя, он наклонился и поцеловал ее. Она жила мечтой до следующей недели, когда он снова прилетел и снова поцеловал ее. Теперь она не прощала себе своей слабости. Она не имела права ссылаться на молодость. Ей было уже двадцать три, а в двадцать три года большинство девушек в Дулинбе уже были замужем и сами решали свою судьбу.

О нет, это не было ошибкой молодости. В то время она не задумывалась, что ж это было такое, а сейчас уже невозможно объяснить те чувства, которые бросили ее в объятия Дерека. Поэтические мечты, наполнявшие ее в школьные годы, обрели реальность.

Теперь она оценивала прошлое хладнокровно, словно рассматривала далекие миры, такие далекие и чужие, что трудно связать их с реальностью.

На лице командира эскадрильи она читала тогда предостережение. Ведь это он выбрал ее для работы в своей конторе, потому что за ней укрепилась репутация серьезной и сдержанной девушки. Мать и отец с тревогой поглядывали на нее.

– Будь осторожнее, – предупреждала миссис Браун. – В войну мой старик служил в штабе летной части. Он говорит, эти летчики – как моряки. У них на каждом аэродроме жена.

Бренда смеялась над этими разговорами. Что могли они знать, ведя такое унылое, замкнутое существование! Её отец всю свою жизнь занимался лишь марками да почтовыми отправлениями; мать вообще ничего не видела, прикованная к инвалидной коляске, в которой провела долгие годы. Разве дано им что-нибудь понять? Откуда им было знать, что Дерек отдал ей всего себя, ничего не оставив для другой, на другом аэродроме? В этом-то ее не стоило разубеждать. Дерек сам говорил ей об этом. Вопрос о женитьбе встал как-то сам собой, когда его остановки на аэродроме в Дулинбе увеличились до двух дней и трех ночей в неделю. Она пыталась убедить, что не может оставаться с ним на всю ночь в его комнате на аэродроме. Это бы означало публично раскрыть отношения, а этого она не могла допустить. О себе она не задумывалась. Она могла бы с высоты колокольни объявить о своей любви к Дереку. Но преданность родителям не позволяла ей вести себя так, чтобы доставить им страдания. Что и говорить, у них устаревшие взгляды, но все равно они были милыми стариками, и она не могла их огорчать.

Дерек ушам своим не поверил, когда она отказалась остаться с ним на всю ночь. Он даже зло засмеялся.

– Странно видеть в тебе такую ханжу. Значит, в лесу можно, а здесь нельзя, потому что узнают другие?

– Вот если бы мы были в большом городе.

– Или были бы женаты… Конечно, если бы мы были женаты, то все было бы чинно и благородно. Да?

Она нерешительно кивнула.

– О'кей, – подхватил он. – Давай поженимся. И тогда будем иметь право, не задергивая занавесок, сбрасывать с себя одежды. Я не намерен терять по три ночи в неделю, сидя в этой удручающей дыре и не находя ни в чем утешения.

Она была счастлива. Их любовь станет вечной. Ведь он не из тех мужчин, кто мог переметнуться к другой, когда его переведут на другой аэродром.

Радостным весенним днем они поженились. Она видела себя в новом белом платье. В местном магазинчике никогда не имелось ничего нарядного, но миссис Малланд позвонила в Ньюкасл и получила оттуда красивое платье. Она почувствовала на себе его мягкий шелк, вспомнила его белизну, шуршание длинной, до пола, юбки и короткой развевающейся при каждом шаге фаты. До чего же она была глупа, заплатила огромные деньги за платье, которое ровным счетом ничего не символизировало.

Выйдя на паперть маленькой деревенской церкви, она подняла голову – от гордости и от демонстративного неповиновения, потому что знала, о чем шепчутся обыватели. Слишком хорошо знала она Дулинбу и ничуть не сомневалась, что им все известно. Она ловила понимающие усмешки и еще выше поднимала голову. Ну и что же из того, что всем известно, какие отношения были у них до свадьбы?

Она радовалась своей неслыханно удавшейся судьбе. Да, теперь уж ничего не привязывало ее навечно к Дулинбе. У Дерека были крылья, в один из дней она тоже упорхнет вместе с ним.