Евгения Кайдалова - Дело кролика Страница 8

У метро Лена бросила окурок на асфальт.

— Том, ты поезжай домой, я еще по магазинам похожу. Мне Тариэл в душу наплевал за то, что я опоздала; я отойти должна.

Отводить душу Лена собиралась в районе Петровского пассажа, и в метро нам с ней временно опять оказалось по пути.

— Прикуплю себе чего-нибудь — сразу полегчает. Я когда со своим поругаюсь, тоже всегда в магазин еду. Вечером поругаемся — вечером еду — с последней электричкой. Он все домогается: «На какие шиши у тебя столько шмотья?» «Растет оно на мне», — говорю. Так стал проверять, не у него ли деньги ворую. Сидит по вечерам считает, скупой рыцарь!

Лена злобно закинула ногу на ногу. Лакированный носок туфли качался угрожающе-остро.

Я ему сказала: «Хочешь, чтобы у меня одежды не было, — я в стриптиз устроюсь!» И что за мужики сейчас пошли? То ли дело — раньше, на содержание женщин брали! А тут все сама себе добываешь, и на тебя же еще наехать норовят! А мне ведь и надо-то немного: ну раз в неделю прибарахлюсь основательно, а потом так, по мелочи…

Разбередив себе душу, Лена глубоко втянула воздух и выдохнула с жалостным стоном.

— Я, знаешь, Юлька, со школы ничего не помню, помню только роман про какого-то идиота, как там бабе купец денег немеряно давал, она их в печку кидала, а он только радовался. Ты не помнишь, что за роман? Я когда читала, плакала — какие мужчины раньше были! Лучше, чем в сериалах!

Как не прослезиться в мире ином Федору Михайловичу Достоевскому…

Прежде, чем уехать в Барселону, мои шефья успели по-новому обставить свои кабинеты. Весь офис под служебными предлогами сходил туда на экскурсию. В кабинете Платона Бежановича стол был похож на крышку от гроба. Платон Бежанович заботливо расставлял на нем разнородные безделушки.

— Богато смотрится, правда, Юля? — Платон Бежанович радостно добавил к ансамблю сверкающую болонку из граненого хрусталя. — Вах, Тариэл, заходи, смотри, насколько богаче так стало! Жена мне утром говорит: «Возьми немножко сувениров, Платон, поставь их на стол! Зачем у кабинета будет нищий вид?» А на телевизор посмотри, Тариэл!

На телевизоре стояла черная амфора с золотым рисунком а la Древняя Греция. Из амфоры торчал сумасшедше искрящийся искусственный цветок — продукт куда более поздней цивилизации.

Геворкадзе стоял и завидовал. Его собственный кабинет был обставлен с меньшей помпой и большим вкусом.

Каретели умильно взглянул на сейф и увидел, что на сейфе ничего не стоит. Он забыл о нас обоих и бросился подыскивать то, что смогло бы достойно увенчать его скромные сбережения.

В секретариате уже готовились к обеду. Было минут сорок до официального его начала. Томка кромсала мягкий батон, Лена аккуратно отпиливала кружочки ветчины. На столах были разложены кружевные трусики, лифчики, ажурные колготки. На монитор, как на клетку с попугаем, набросили комбидресс.

Лена имела решительный вид:

— Я, Томка, поняла — мне от него уходить надо. К Зайцеву, или к Юдашкину, или в «Red Stars» что ли! Я нижнее белье буду демонстрировать; я в нем лучше выгляжу, чем в верхнем.

— Курочку пожарю сегодня! — Томка с удовольствием прикусила бутерброд. — Мой любит курочку. Мне все Гербалайф подсовывает, а сам мясо трескает — дай Бог! Ничего, я вечером пивка прикуплю, скажу: какой же с пивом Гербалайф? Это ерш получится. Давай лучше вместе курочку навернем!

Лена двумя пальцами взяла кусочек ветчинки.

— Я вот думаю, Томка, может, в Коньково сегодня рвануть, а? А то я что ни куплю, никак себя одетой, не чувствую.

— Давай, лучше в Тушино! Там и вещевой и продуктовый рынки; я бы мясца прикупила…

Тариэл Давидович, по-партизански бесшумно распахнувший дверь, сейчас с интересом оглядывал секретариат. Лена благополучно сидела к нему спиной с расстегнутой после примерки молнией на юбке, а у Томки, как у только что растерзавшей добычу акулы, кусочек ветчины свисал из уголка рта. Проглатывать его под тариэловским взором она боялась.

Начальский взгляд дошел до занавешенного монитора. Геворкадзе от души сказал: «Тьфу!» и захлопнул дверь. Томка мгновенным движением заглотнула кусок.

— Ю-ю-юль! Помоги! Запить бы чем! — захрипела она.

…Пустынен и тих Ленинградский проспект в рассветные часы… Только так высокопарно и хочется говорить, стоя под сенью мощных бледно-желтых зданий сталинской породы. Спокойно дремлющие, не разбуженные еще ни вечной суетой пешеходов, ни слабым на заре ручейком машин, они донельзя напоминают мне замки с книжных страниц, те замки, которые никем никогда не были построены и которые создавало лишь воображение художника. Тем более, что стоят они на проспекте, названном в честь не существующего ныне города — Ленинграда.

А Барселона… что будет в этом имени? Оно своенравно: и бурлит на языке и тихо льется, оно пока что рождает загадки; и неизвестно чем станет для меня этот город — ведь новые города всегда становятся чем-то для каждого…

— Юля, садитесь!

Это — реальность, мои шефья, которые и должны были подхватить меня на Ленинградском проспекте по дороге в аэропорт. Я застаю самый разгар их дорожной беседы:

— Я серьезно говорю, Платон, надо менять секретарш. О чем они думают? О том, чтобы покушать, — Тариэл Давидович прямо-таки по-английски выплевывает «п», — покушать, погулять, поспать на рабочем месте и купить на себя какую-нибудь тряпку. Я не против! Я им достаточно плачу, чтобы они скупили хоть… хоть все Лужники; но почему не подумать о работе?! Хоть немножко!

Платон Бежанович глубокомысленно кивает. Видимо, он соглашается, хотя, по-моему, он сладко дремлет. Тем более, что в момент кивания машина притормозила на светофоре.

Тариэл Давидович замолчал, повернулся к окну, и некоторое время его взгляд оценивающе бежал по проспекту.

— Хорошо построили Москву, Платон! — проговорил он с одобрением. — Есть, где развернуться.

Платон Бежанович снова кивнул.

— В Барселоне нам предстоит огромная работа. Юля, — заранее усталым тоном предупредил меня Тариэл Давидович, — от ее результатов будет зависеть весь остальной год.

В очереди к шереметьевскому таможеннику Геворкадзе уныло смотрел в свою декларацию. Затем он с надеждой заглянул в декларацию Каретели. Уныние его усугубилось.

— Вах, Платон, мы с тобой бедные люди! Что мы везем? Э, ерунда, ерунда, Платон, посмотри! Вот — человек! Вот он что-то везет.

Указанный человек раскрывал перед таможенником спортивную сумку. Геворкадзе потянул шею вперед.

— Посмотри, Платон, совсем еще не старый человек, а уже что-то имеет в жизни. Люди делают дела, Платон, им есть что возить через границу.

Каретели успокоительно зевнул:

— Э, зачем говоришь?! Ты везешь через границу свою голову, Тариэл; она дороже брильянтов, которые хочет увезти этот джигит.

Из сумки «джигита» таможенник извлек свернутые в рулон картины. Наметанным взглядом искусствоведа он начал определять их художественную ценность. Через пару минут посредственной арбатской мазне был дан зеленый свет.

Геворкадзе увидел, вздохнул, отвернул голову. Ошибся в человеке.

В самолете Тариэл Давидович и Платон Бежанович заняли бизнес-класс, и мы разлучились на четыре часа. Мне было отведено место в экономическом.

Боже мой! Эти каждый раз чарующие облачные горы, долины, расселины, легкая перистая конница, летящая поверх них… Небо над небом. Уже второе. Может быть, и седьмое нам суждено увидеть? Хотя Тариэл Давидович и Платон Бежанович там, скорее всего, уже побывали. Если же спросить их об этом, на обоих лицах наверняка будет пренебрежение: «Ничего особенного. Юля, но съездите ради интереса».

За час с лишним до конца полета показался юг Европы. Умиляла и трогала ее скученность: занят каждый клочок земли, заняты предгорья и холмы, реки едва находят себе дорогу в этой тесноте и плутают бесконечным количеством извивов… Тариэл Давидович взметывает руки и восклицает: «Вах, Платон, как здесь делать дела? Здесь нет размаха!»

Впрочем, я этого не видела. Меня мучает телепатия.

Словно подводные камни, из облаков поднялись сияющие вершины Пиренеев. Мы пересекали границу Франции с Испанией. Слышались звуки хоты и стук каблучков Кармен.

— Где наш испанец. Юля? Почему он не встречает нас? Вы правильно сказали ему номер рейса?

— Правильно.

— А время вылета?

— Правильно.

— А название аэропорта, куда мы прилетаем?

— В Барселоне один аэропорт.

По лицу Геворкадзе пробежало желание сплюнуть. «Э, что за город, как вести дела?»

— (С тоской) Ты ищешь его, Платон?

— Ищу, зачем мешаешь, да?!

Платон Бежанович бегал глазами по толпе встречающих.

— Куда пропал, Карлос? Платон приехал выпить с тобой вина! Платон приехал обнять своего друга! Куда пропал, Карлос?