Евгения Кайдалова - Дело кролика Страница 9

— Ищу, зачем мешаешь, да?!

Платон Бежанович бегал глазами по толпе встречающих.

— Куда пропал, Карлос? Платон приехал выпить с тобой вина! Платон приехал обнять своего друга! Куда пропал, Карлос?

— Карлос, — проговорила я вслух, приноравливаясь к этому имени. До сих пор я знала его как сеньора Вальенте-и-Флорес.

— Вы меня звали, сеньорита?

Я улыбнулась, заигрывают.

— Я сказала «Карлос», а вам послышалось «Ганс».

Заигрывал немец с хорошим испанским произношением. Голубоглазый, блондин, волосы вьются. Немного низковат для истинного арийца…

— Карлос, брат, где был, куда пропал?! — Платон Бежанович отчаянно рвался к нему через толпу, раскидывая руки для объятий.

— Мы сейчас не совсем в Испании, мы в Каталонии, а каталанцы — это немножко другой народ; у нас другой язык, и внешне мы, как видите, бываем похожи на северян. И мы давно хотим стать независимой страной. Когда ваша Литва отделилась от Союза, у нас были большие волнения и предлагалось «литуанизировать» проблему Каталонии.

И, между прочим, всю дорогу из аэропорта обрамляли настенные надписи: «А Catalunya en Catala!»[11]

Комментарий Геворкадзе с заднего сидения: «Куда им еще отделяться, мелким!»

— До начала этого столетия Барселона была небольшим городом — несколько старых готических кварталов, примыкающих к порту. Но в самом конце прошлого века был разработан план расширения города — «Ensanche». Барселона стала подниматься от моря к горам, а новые дома строились в форме квадратов с маленьким патио внутри. Ни один такой дом-квадрат не повторяется, и большинство из них построены в стиле «модерн». Я не хочу хвастаться, но вы сами увидите, что это очень красивый район. Там, кстати, находится наш офис.

Вступает Платон Бежанович:

— Переведите ему, Юля, что наш офис в Москве тоже находится в одном из самых респектабельных и дорогих районов.

— В «Ensanche» находится и гостиница, где я забронировал для вас места.

Геворкадзе, скучающим тоном:

— «Риц»? «Хилтон»?

«Majestic»[12]. И самая неземная роскошь в ней — это душ. Похоже, в летней Испании не имеет смысла жить с одиннадцати часов утра до пяти вечера: можешь трепыхаться, но все равно будешь раздавлен тяжелой жарой. Однако уже шесть, а приветственный ужин — в девять. Пока время терпит, переводчик рысью бросается обходить свои угодья.

Здесь все оказывается моим. Я уже давным-давно привыкла бродить между этих изящных домов, обтрепанных пальм под беспощадно распахнутым небом, и жалко теряющих кору платанов. С того момента, когда во мне забряцали доспехами гумилевские «конквистадоры» и взошла умирающая Луна Лорки, я поселилась в этой стране, и сейчас я впервые разговариваю с ней лицом к лицу.

Немного влево — и на белом здании взметываются истонченно-узловатые колонны — точь в точь паучьи ноги слонов в фантазиях Дали. Еще левее шебуршится рынок, где устрицы, лежащие на льду, в изобилии, как семечки на наших базарах. И тут, забывая ориентироваться, бросаешься влево и вверх… Фантастическая «La Sagrada Familia»[13] возносит к небу тонкие башни, вопиющие черными провалами окон.

Восемь пятнадцать — время подводит меня. В отеле «Majestic» из разоренного впопыхах чемодана я вырываю колготки. В костюме Евы ходить по такой жаре! Но положение обязывает. К тому же, климат начинает меняться в лучшую сторону: я холодею.

Дырка. Чуть выше того уровня, где кончается юбка. Стоит немного пройти, колготки ослабеют, чуть-чуть сползут… Я вытряхиваю из чемодана все его внутренности, но запасной пары, разумеется, нет.

В панике туфли на ноги… И вторая волна холода — снова дырка. Почти на том же уровне, где кончается задник туфли. Се ля ви такая, как говорится у нас, переводчиков.

А делать нечего. Я медленно иду к двери. Ну пусть они лопнут, проклятые, пусть! Пусть расползутся, сгниют, а с двенадцатым ударом часов полетят с моих ног клочками! Это моим шефьям ничего не оставалось бы, как повеситься, случись такое в ресторане с их носками или галстуком. А вот я могу отнестись к инциденту как истинный пролетарий и решить, что ничего не потеряла, кроме своих цепей.

Неужели в этой стране бывает прохладно? Нет, это просто раннее утро, первое утро под новым небом… Нет, просто я еще сплю, и мне снятся сны о родине. Стены вокруг меня разговаривают русскими голосами. Стена справа — вопрошающий мужской голос:

— Слушай, Андрюха, где здесь можно хорошим бельем затариться?

Стена слева — объясняющий женский голос:

— Как пойдешь наверх от Paseo de Gracia к новым кварталам — справа будет магазинчик, в нем полный liquidacion[14] и хозяин уступает белье задешево, тем более, что оптом. Главное, Свет, успеть, пока он не до конца ликвидировался…

По коридору тоже шли голоса:

— В натуре, Леха, пора закупаться — времени в обрез! С конца августа распродаж уже не будет.

Интересно, куда они торопятся в июне? О русский люд, покой вам только снится! Кровь… Пыль… Летят, как табун степных кобылиц — любой ковыль сомнут…

Стоп! Костюм же с вечера мятый… А на сборы остался какой-то куцый час. Гладить, быстро!

Как раненый бык на корриде я метаюсь по коридору. Где же утюг, буржуины? Где уютная ширмочка с гладильной доской? Где мадам-коридорная, чтобы обрушиться с вопросом? И этого меня лишили в цивилизованной стране?

— Что вы ищете, сеньорита?

Снизу на меня радостно глядела старенькая уборщица-китаянка.

— Понимаете, я хочу погладить свой костюм…

Тот же радостный взгляд:

— Нет, это наша гостиница хочет погладить ваш костюм!

Ко мне протянулась сухенькая ручка.

Подождите. Это надо осмыслить. На это нельзя поддаваться сразу! Услуги гладильной включаются в счет за номер, это оплачивает начальство, это меня волновать не должно. Но чаевые? Как не пожаловать этой несчастной китаяночке хотя бы сотню песет на пачку английского «Пиквика»? А костюм надо гладить каждый день, и чай в отеле «Majestic» наверняка любят пить ежедневно… Значит, немалые мои командировочные уменьшатся соответственно. Значит, как минимум, паре моих московских друзей не будут привезены подарки. Останутся они без какого-нибудь грошевого сувенира — тарелочки с видом Барселоны или брелка в форме кастаньет. Не получится у меня «из Испании с любовью»…

— Вы не могли бы показать мне гладильную, сеньора? Я предпочитаю гладить сама.

Пар валит вовсю, а прессы стоят — работать некому. Все за моей спиной. Администратор тоже напрасно выходит из себя — его не слышат; высказывают предположения:

— Сеньорита, наверное, боится, что мы испортим ткань…

— Она, должно быть, уже отдавала вещи в гладильную, и ее не устроило качество…

— Может быть, ткань такая дорогая? Хотя на вид…

Жаль, что никто не сказал: «У богатых свои причуды».

Едем на переговоры в офис Карлоса. Я покашливанием проверяю горло перед работой — вчера ему сильно досталось. Приходилось заглушать и звуки улицы, и яростные танцевальные аккорды, и резвящихся молодых испанцев. Усилитель мне нужен, как и всякому говорильному аппарату.

А ужинали мы на террасе. Огромная Las Ramblas — цепь бульваров, тянущихся из центра города к морю, вечерами изнемогает от ресторанных столиков. Светлый вечер, серо-зеленые платаны возносят над городом бледную Луну, а внизу вьется толпа, пестрая, как цыганская шаль. Музыка — помногу и отовсюду. Сквозь колеблемую морским ветром листву — удивительное изящество домов. Где-где, а в Барселоне не сомневаешься, что только застывшей мелодией и может быть архитектура. Этот город должен был родиться под звуки органа и вырасти под болеро.

Тариэл Давидович недоволен. Шепотом — Платону Бежановичу:

— Послушай, он странный человек, твой Карлос! Как встречает гостей? Приехал уважаемый человек и должен сидеть, как студент, за пластмассовый столик? Или в Барселона нет приличный ресторан?

(В минуты душевного расстройства Тариэл Давидович пренебрегает падежами)

— Не переживай, Тариэл! Закажи что-нибудь дорогое, чтобы люди видели, что ты солидный человек, и не переживай!

Платон Бежанович занят делом: он бережно выковыривает вилочкой мягкую устрицу из ее твердой раковины.

Тариэл Давидович негодующе смотрит на Луну.

А Карлос наклоняется ко мне. Лицо лукавое. Шепот интригующий:

— Хулия, не могли бы вы потом узнать у сеньоров, как им понравился вечер на террасе? Спросите как будто от себя, не говорите, что это я просил узнать. В следующий раз я хочу повести их в бар «Quatro gatos»[15], там собиралась богема в начале века. И сейчас там очень свободная, молодежная атмосфера: вместо стульев сидят на бочках и пьют, в основном, пиво. Думаю, что моим русским друзьям будет приятно забыть о том, что они большие люди в бизнесе и вспомнить студенческие годы.