Luchiel Dianel - Чувство Страница 8

Втягиваю носом его запах. От него пахнет грецкими орехами.

– Да-да. Я только выпишусь из отеля.

Когда есть доверие все вещи делаются быстрее в миллионы раз. Когда есть ЧУВСТВО все на октаву проще. Даже Лист. Кто он, кстати, такой?

Kapitel 15.

Мы бежим по весеннему Парижу. Я не знаю куда. Я уже заблудился в этих улочках.

Мы бежим, как будто мы куда-то опаздываем. Мы смеемся!

Ты все время роняешь мою сумку. Прямо в лужи. Я не хочу думать, что стало с моими вещами, но это… так неважно. Я бы и рад уронить свою, но в нем мой фотоаппарат. Мой дорогой друг. Друзей не роняют.

Мы бежим по Парижу. Мы бежим ДОМОЙ! И мы смеемся. Мы уже вымазались в грязи как непоседливые дети. Но это вызывает только смех. Разочарования и огорчения – в другой жизни. Не здесь и не сейчас. Удивленные взгляды прохожих – смех. Кто-то крутит пальцем у виска – это тоже весело. Просто потому что весна. Просто потому что мы дома. Просто потому что мы вместе!

Хочется взлететь. Или бежать так бесконечно. У меня уже не хватает дыхания. Я со смехом останавливаюсь и пытаюсь отдышаться. Ты, смеясь, останавливаешься рядом.

– Ты знал, где остановиться, Франс! Мы пришли!

Я поднимаю голову. На меня смотрит угол дома. Плавный, сглаженный, круглый – и не угол вовсе. Три этажа. Приоткрытые окна. Кто-то играет на рояле. Музыка периодически пропадает за шумом проезжающих мимо машин.

Эрик улыбается.

– Это играет Лоренс. Шуберт. Маленький негодяй, я же наказал ему играть Шопена!…

Бежим!!! Не отставайте, Монсеньер!

И мы снова пускаемся в бег. Ты подхватываешь заляпанную грязью сумку, и мы перебегаем дорогу на красный свет. Что-то нежно проходится по нервам. Эту улицу я слушал изо дня в день, из года в год. Два года.

Вот этот самый перекресток. Такой широкий. Вот проезжает карета с двумя туристами. В самом деле – кто еще станет ездить в Париже весной на лошадях?! По Парижу нужно бежать! Бежать сломя голову! Сливаться с городом!

Этот прекрасный перекресток. Я как будто знаю этих всех людей. Я даже вижу их лица, когда они проходили мимо трубки свисающей на длинном проводе из окна на третьем этаже.

Смеюсь и догоняю Эрика. На третий этаж по узкой лестнице. Ключ проворачивается в замке, дверь распахивается, приглашая внутрь. Навстречу рвется свет после полумрака нескольких лестничных пролетов. Теплый солнечный паркет. Аккуратный половичок с надписью по-французски. Перешагиваю через него и вхожу.

Эрик смеется.

– Там написано "Вытирайте ноги!" Я улыбаюсь, возвращаюсь, вытираю ноги и снова вхожу.

Что за странная тишина? Ах, ну конечно… бледный мальчик стоит в конце коридора.

Эрик спешит к нему и, обнимая за плечи, подводит ближе ко мне. Я почему-то начинаю волноваться и пытаюсь пригладить волосы и отряхнуться от грязи хоть как-то.

Наверно я выгляжу смешно, потому что он улыбается. Улыбка слабая и прозрачная, но она освещает его лицо изнутри. Сразу видно. Что он не привык улыбаться.

Наверное, этим мы с ним похожи. Я тоже к этому не привык.

Но пытаться придать волосам хоть какой-то вид бесполезно. Рыжие, не слишком короткие, они все равно торчат во все стороны.

– Это Лоренс, мой ученик, маленький Шопен! – легкий румянец заливает его щеки. Я улыбаюсь. Я много слышал о нем. – Это Франс, гроза всех прекрасных видов! – Эрик многозначительно тыкает пальцем на камеру, висящую у меня на груди. Мой черед смущенно улыбаться.

Лоренс кивает. У меня мгновенно зарождается в душе это неповторимое ощущение – перед моими глазами снимок. Когда я вижу красоту, мне хочется увековечить ее и передать другим, показать и поделиться.

Этот мальчик красив. Изящен, миниатюрен, утончен, хрупок. Маленький Принц начала 19-го века.

Черт подери, иногда мне кажется, что в Париже существует феномен временных дыр.

В некоторых районах города часы на веки остановились. Там до сих пор рождаются Принцы и Аристократы. Там до сих пор носят фраки и цилиндры. Там до сих пор живет Лоренс. Эту изящную неповторимость, эту грацию можно объяснить только королевской кровью… Да.

Вокруг него витала странная аура в теплом светлом коридоре. Аура простоты и величия. Счастья и грусти. Что-то совершенно невообразимое. Резкий запах его характера. Яркий свет пронизывающий насквозь копну длинных светлых волос. Мягкий взгляд фиалковых глаз глядящих прямо в мои через легкую вуаль челки. По-детски пухлые губы слегка растянутые в полуулыбке.

И как Эрик смотрелся рядом с ним. Высокий, статный, с гордой осанкой. Темные волосы столь же непослушные, как и мои, только лишь длиннее. Черные глаза как тлеющие угли. Смешинки в уголках глаз, в уголках губ. Горящий, алый, хотя алого в нем ничего не было. Однако алый – это то самое слово, которым можно его описать.

Протектор. Защитник. Отец и господин. Так на него смотрел Лоренс.

С восхищением – так я смотрел на них обоих.

Ах, если б я только был художником, я бы написал их портрет – вот так вот вместе.

Иногда фотография просто не способна передать мои чувства. Ей не хватает души… души, которую художник вкладывает в каждый мазок краской. Ей не хватает этой легкой расплывчатости писаного портрета. Его загадочности и быть может выразительности.

О, если я когда-нибудь сделаю фотографию, которая заменит портрет – я буду знать, что достиг совершенства!

Я стряхиваю оцепенение и разуваюсь. И как будто подул резкий ветер – все завертелось и закрутилось в тысячи раз быстрее, как пылинки в солнечных лучах.

Суета сует, суета сует, венгерские танцы.

– Вещи положи туда, ванна сюда, кухня там, тебе пока сюда, вот полотенца, иди в душ, потом придешь туда, потом сюда, потом оттуда… Все запомнил?

Смеюсь.

– Слушаюсь и повинуюсь.

В душе меня снова настигает рояль. Непроизвольно тороплюсь выйти. Мне хочется посмотреть, посмотреть, как играют. Заглянуть под крышку рояля и посмотреть что там. Постоять рядом с роялем и узнать как это.

Внезапно приоткрывается дверь.

– Тебе ничего не надо? – смущенно прикрываюсь полотенцем.

– Нет, все в порядке.

Где-то за дверью обрывается не доигранная мелодия.

Kapitel 16.

Все на свете когда-нибудь кончается. Пусть даже лишь для того, чтобы начаться снова. Этот миг, эта ночь – квинтэссенция боли. И боль отчищает, потому что так повелось еще со времен распятья Христа. Это он искупал грехи болью. Жизнью. Или смертью. Пусть чужие грехи.

И мы снова и снова получаем свою ночь боли между концом того, что было и рассветом чего-то нового. Рассвет неизбежен. Я ведь знаю… все будет хорошо.

Обязательно. Когда-нибудь. Но теперь меня ждет долгая-долгая полярная ночь. Ночь отчищающей боли. После нее от меня не останется камня на камне, и я буду строить себя заново. Может быть лучше, может быть выше. Хотя я сомневаюсь. Единственное, что я могу делать сейчас – это держаться за эти слова – все будет хорошо – и ждать рассвета в который я, сказать честно, не очень-то уже и верю.

Я убираю руки с теплых клавиш Луи. Хватит. Это снова бессмысленно.

Резкие тени черных клавиш на белых. Такие четкие.

Прощайте.

Я вытираю глаза. Нельзя позволить слезам капать на эти прекрасные клавиши.

Нельзя плакать. Это бессмысленно.

Часто мне кажется, что мне и рождаться на этот свет было бессмысленно. Кому я нужен здесь? Отцу? Матери? У них свои жизни. Наполовину прожитые. Свои проблемы.

Друзьям? Навряд ли. Я слишком легко заменим. Слишком легко. И все… Вот и все.

Бесцельность собственного существования обрушилась и погребла меня под обломками…

Задыхаюсь.

– Лоренс, что случилось?

Хватаю ртом воздух.

– Я плохо себя чувствую… я пойду домой, Мсье Розетт.

Ненавижу это обеспокоенное выражение лица. Какая мерзкая маска.

– Конечно, иди. Позвони мне, когда доберешься домой, чтобы я знал что с тобой все в порядке.

Я не позвоню. И навряд ли вы это заметите, Мсье Розетт. Все что вам нужно сейчас это ваш дражайший друг. Мне не место здесь. Здесь я задыхаюсь.

Обуваюсь, накидываю куртку. В коридор выходит Франс. Он встревожено смотрит на меня и открывает рот, чтобы что-то сказать. Не надо ничего говорить.

– До свидания.

Я выхожу, не оборачиваясь, и поспешно закрываю за собой дверь… Я даже не взял с собой ноты. Зачем они мне теперь?

Волна абсолютной безысходности и ненужности. Слезы по лицу. Струна фортепиано обмоталась вокруг сердца и затягивается все туже и туже. Я ничего не слышу. Я ничего не вижу.

Если бы у меня только были деньги, я бы купил билет на поезд и уехал бы далеко-далеко… туда где… туда, где никого нет. В пустоту.

Обидно. Все продолжают жить. Все продолжают жить, когда я умер. Для них весна. А для меня ничего нет. Потому что я не тот.

Мне нужно было совсем чуть-чуть. Человек, для которого я важен. Человек, для которого важна моя музыка. Увы, Мсье Розетт, это не вы… Уже не вы. Вы предали меня. Вы предали мою музыку. Ради чего-то мне совершенно непонятного и недоступного… Я просто не достоин… я ужасен. Кто я вообще? Я не знаю. Зачем я здесь? Я заблудился. Я потерялся. Я совсем один. И никто не возьмет меня за руку, никто не покажет путь…