Юлия Винер - Смерть в доме творчества Страница 8

Писатель встал и перегнулся через стол, пытаясь дотянуться до своей бедной, испоганенной книжки, забрать ее подальше от этих толстых пальцев, стереть жирные пятна и унести, скрыться вместе с ней в безопасном месте.

— Ну-ну, ну-ну, — рокотал Беляков, сгребая все страницы вместе, — сейчас мы все почистим, сейчас наведем порядок…

— Дайте мне, — молил писатель, тянясь за ускользающими листками, — дайте я сам!

— Сейчас, сейчас, — повторил Беляков, словно успокаивая нетерпеливого ребенка.

Он высыпал листки себе на колени, снял с шеи салфетку и начал тереть ею по кучке хрупких, рассыпающихся страниц.

— Ну вот, ну вот и чисто, и ничего, — сказал он с удовлетворением. — А теперь, Миша, сложите все аккуратненько, по порядку.

Миша осторожно взял растерзанную книжку, положил перед собой на стол и начал тасовать измятые страницы. Писатель вышел из-за стола, обошел его кругом и стал у Миши за спиной. Беляков оберегающе вытянул вокруг спинки Мишиного стула свою грубошерстную руку, не давая С. подойти вплотную.

Миша быстро и ловко закончил свое дело, положил сверху обложку с неровной надписью красными буквами: МАЕВКА В ОКТЯБРЕ — повесть Н. С-ва. И внизу, меленько: Станок и Плуг, Москва—Петроград, 1924.

Поверх всего расплылось большое жирное пятно с крошками приставшего творога.

С. снова протянул руку за книжкой. Беляков, по-прежнему отгораживая его от стола и от Миши локтем, прогудел укоризненно:

— Не будем, не будем так торопиться. Дайте же и другим поглядеть, вы не один тут. А еще лучше, Миша, всем ведь любопытно — почитайте-ка нам вслух отрывочек.

— Дайте мне книжку, Миша, — попросил С. — Пожалуйста, дайте мне ее.

Миша полуоглянулся на писателя, взял книжку в руку. Беляков похлопал Мишу по плечу:

— Читайте, читайте! Ну? Где откроется, все равно. Вот хоть отсюда!

Он ковырнул книжку указательным пальцем, и она открылась посередине.

— Ну? Прямо с абзаца и начинайте.

Миша пожал плечами и сказал негромко:

— Говорил же я вам, С…

— Дайте, Миша, дайте…

— Да вы что, стыдитесь, что ли? — криво усмехнулся Миша.

Толстый беляковский локоть мягко, но тяжело уперся писателю в живот, отжимая его от стола.

Миша прочел:

…Обезмыслевшего в жару, с проскользью потелой по плечам и спине, обняла. Опахнула домотканью, закреплыми грудями огвоздила скудное безмясое тело фабричного, прогортанила взадрём: Тошшенькай… изголодал-си… Вскинулся, завозился жиловатыми сухими ногами, сдирал когтями чугунную накипь жара со лба, спихнуть с себя норовил оголтелую вместе с лихорадкой: Пусти! Пусти-и… Жгут ведь они его, глоты… Жгут зерно… Пудовыми локтями вдавилась в плечи, лбом в распяленную яму рта, коленями сдобными примащивалась, прилаживалась, тискала горячечные ребрастые бока: Пущай их… а ты лежи знай… тошшенькай!

— Отлично! — воскликнул Беляков. — Отлично читаете, Миша!

— Продолжать? — спросил Миша.

— Да! Читайте дальше! — раздалось вокруг стола.

— Будет, будет, — прогудел Беляков, по-прежнему оттесняя С. от стола правой рукой, а левой забирая у Миши книжку. — Надо и совесть знать. Дайте поесть человеку, все стынет. Вот, Миша, котлетки картофельные нынче очень удались…

— Отдайте же ему книжку, — негромко сказал восточный человек.

— …и соус к ним грибной, превкусный!

— Отдайте книжку автору!

— Да-а, — задумчиво протянул Беляков, откидываясь на спинку стула и легонько смахивая зажатой в руке книжкой хлебные крошки со скатерти. — Автор… Автора я, поверите ли, лично знал…

— Мне кажется, и я вас теперь припоминаю, — неуверенно проговорил писатель, и что-то неясное мелькнуло в голове, но тут же исчезло.

— Ах, что за малый был, — продолжал Беляков, — ничего не боялся, лез в самую гущу жизни, в эту, знаете ли, бучу, боевую, кипучую… и писателем обещал стать недурным. Вот она, заявочка! — он помахал книжкой.

Миша перестал есть и с любопытством смотрел на Белякова. Бритый восточный человек вытер губы салфеткой, встал и подошел к писателю.

— Но так ничего из него и не вышло. Жизнь его смяла, скрутила и раздавила. Превратила в нич-то, — твердо закончил Беляков.

Восточный человек сказал громко:

— Беляков, автор давно просит отдать ему книжку!

— А? — невозмутимо откликнулся Беляков. — Шутники у вас в Казы-Балдуе! Автора-то, молодой человек, давно уж в живых нет.

Писатель даже засмеялся от облегчения:

— Да нет, жив я. Это так, слух, кажется, был. А я вот он. Живу все.

— Давно в живых нет, — как ни в чем не бывало повторил Беляков. — Погиб. В одну из трудных эпох нашей истории.

— Да нет, — крикнул С., — вот он я! Я выжил, товарищ Беляков!

Беляков тяжеловесно повернулся к С. всем телом и впервые за весь вечер посмотрел на него в упор.

— Ну, выжил. Велико дело, выжить-то, — медленно проговорил он. — Вон мы и все тут выжили. Что же вам теперь, орден за это дать?

— Нет, почему же орден, — растерянно бормотал С., протягивая руку к книжке. — Просто это я, это моя книжечка, а у меня первого издания…

— Как это — ваша? Книжка библиотечная, принадлежит дому творчества.

— Да, конечно, но вы сейчас дайте, а я потом их попрошу… заплачу, если надо… Все-таки, знаете, авторское тщеславие, — С. стыдливо хихикнул, — первое мое произведение…

— Что значит — ваше?

— Да, поразительно, — радостно улыбнулся С., — такая редкая удача, я и не чаял совсем… Спасибо Мише, что заприметил…

— Если я правильно понимаю, — хмурился Беляков, — вы претендуете на авторство этой книжки? Что?

— Ну да, ну да, — закивал С., — вон же там так и стоит: Н. С-в, я то есть.

— Во дела! — Беляков повернулся обратно к столу и слегка развел в стороны толстыми руками. — Вот это дела так дела! К чужой славе примазаться захотелось, что? Поздно теперь, почтенный, поздно, свою надо было зарабатывать! Вон Беляковых-то Иванов тоже полно на свете. Этак любой Иван Беляков придет и скажет, что он мои книги написал! Матушка, — обратился он к жене, грузно отодвигаясь от стола вместе со стулом, — полно жевать-то! Или не накушаешься никак?

Старушка торопливо сглотнула и спросила:

— А чаю?

— Чаю дома напьемся.

Беляков с женой заворочались, выпрастываясь со своих сидений, и писателю пришлось отступить назад, освобождая им проход.

И снова что-то смутное стукнуло в мозгу при виде беляковского красного лица с нависшими бровями, но думать об этом писателю было некогда, слишком ошеломило его происходящее. Он стоял и ничего не мог понять. Беляков уходил из столовой, унося с собой его книжку, про которую сказал… что же он сказал? Будто бы он, С., хочет присоседиться к чужой славе… Что за нелепое, обидное недоразумение!

— Это какое-то недоразумение, — сказал он, заступая Беляковым дорогу.

— Извините, нам надо идти, — сказала старушка, легонько отстраняя писателя жирной ручкой, — муж после ужина должен прилечь.

— Товарищ Беляков, это недоразумение! — умоляюще повторил писатель. — Вы думаете, мне только сейчас это пришло в голову… Увидел, мол, любопытную старую книжку, автор тезка… Но я могу доказать, что это я…

— Что вы — что? — равнодушно спросил Беляков, обходя писателя.

— Что это я, что я — это…

— Что вы это вы это вы, — хмыкнул Беляков, направляясь к двери. — Вон я тоже я.

— Нет, я могу доказать… Я, еще когда не знал, что книжка здесь, говорил Мише…

— Ну, доказывайте.

— Я еще раньше сказал Мише, что написал такую книжку, вот он подтвердит, правда, Миша?

Беляков приостановился у двери и слегка поднял бровь в сторону Миши.

— Верно, он что-то рассказывал мне, — промямлил Миша, ковыряя картофельную котлету.

— Что именно?

— Что-то из времен революции… Из своей молодости…

— Из времен революции… Что же, он и тогда цветочки под пулями собирал, э? На обслуживающий персонал произвело впечатление. Он вообще, видно, любитель рассказы рассказывать. Писс…ссатель! Так пусть же он вам еще порасскажет, а вы послушайте.

И Беляков ушел со своей старушкой.

Писатель рванулся было следом, но восточный человек удержал его за руку.

— Не стоит, — негромко сказал он, — не унижайтесь перед этим…

— Но я должен…

— Да погодите минутку. Вы скажите лучше — это действительно ваша повесть? Вы ее написали?

У С. потемнело в глазах. Ничего не видя перед собой, он оттолкнул восточного человека и почти побежал вслед за Беляковыми. И догнал было, но дверь их комнаты захлопнулась перед самым его носом.

Тогда он остановился, опомнился и пошел к себе.

А что было делать у себя в комнате — непонятно.

Снять пиджак. Как-то в нем стало тесно.

Налить воды из графина. Нет, слишком дрожат руки.