Юлия Винер - Смерть в доме творчества Страница 9

Сесть за стол. Колени подогнулись сами.

А что делать за столом? Ни читать, ни писать невозможно.

Лечь спать — тем более, да и рано.

Писатель знал, конечно, что надо было сделать — надо было немедленно идти к Белякову и выяснить, объяснить, объясниться…

И забрать свою книжку.

Свою?

Руки писателя, бессмысленно перекладывавшие бумаги на столе, задрожали еще сильнее.

Он попробовал вспомнить, как писал эту книжку. В каком году это было — он помнил, во всяком случае, Миша ведь говорил за столом, когда она издана. О чем эта книжка — тоже приблизительно помнил, поскольку лет пятнадцать назад перечитывал ее. Потом, правда, вообще о ней не думал. Но вот как он ее писал?

Это не вспоминалось совсем.

А ведь в прошлый раз, когда перечитывал, еще вспоминалось. Помнит сейчас, что в прошлый раз помнил — но что? Где он сидел, когда писал, за каким столом, в какой комнате? Как придумывал характеры, повороты действия? Какие мучения испытывал? Что хотел сказать своим писанием? Темный провал. Ничего. Словно это был не он. Словно и не было этого вообще.

Сон какой-то скверный, наваждение, гипноз, что ли.

Тем более следовало идти к Белякову. Взять книжку в руки — и все вспомнится.

И все будет как прежде.

Идти немедленно. А то ведь… а то ведь и жить невозможно.

И С. встал, надел пиджак и пошел.

Он подошел к двери Беляковых и, не давая себе времени для колебаний, постучал. Изнутри раздался какой-то звук, не то всхлип, не то хихиканье, и он постучал снова.

— Заходи, Николенька, заходи, — послышалось хрипло, но отчетливо.

И в ту секунду, когда С. открывал дверь, все встало на свои места. Он уже знал, кого сейчас увидит, кто сидит в этом квадратном разбухшем теле, кто скрывается за неузнаваемым брыластым лицом.

— Иваша… — растерянно пробормотал он, не двигаясь с порога.

Беляков, в исподнем белье, сидел в кресле лицом к дверям, опустив слоновьи ноги в таз с водой. Из таза поднимался пар, могучие щеки Белякова багрово лоснились от пота. Он улыбался и грозил С. пальцем.

— Вот то-то Иваша. Насилу надумал.

Ивашка Беляков! Парень-стрела, парень-молния, умница-красавец, с которым вместе когда-то…

— Закройте, пожалуйста, дверь, сквозит, — раздался из глубины недовольный голос старушки. — Нам только простуды не хватает.

От счастливого облегчения писатель мгновенно так ослабел, что чуть не упал.

Ивашка! Старый дружище! Как же он мог его не узнать! Почти полвека, конечно, и все же… И значит, вся эта история с книжкой была просто розыгрыш! Жестокий, правда, но ведь Ивашка Беляков, помнится, и тогда был злой пересмешник и язва! А ему, С., так и надо — как он мог не узнать Ивашку?!

Даже не взглянув на женщину, С. захлопнул дверь и сделал неверный шаг к Белякову.

— Но-но! — одышно прохрипел Беляков и предостерегающе поднял руку. — Обниматься не лезь — заразишь еще. Вон с Лизаветой — можешь.

Вот эта жирная беленькая старушка, сидящая на кровати — Лизавета? Лизка-переписка? Лизка-ундервуд? Нет, ее С. по-прежнему не узнавал. И обниматься не стал, а только поклонился в ее сторону и пробормотал: «Лиза…»

— Ну, теперь поговорим, — сказал Беляков.

— Можно, я присяду, — слабо попросил С. и оглянулся в поисках стула.

— Что, разволновался? Ну, присядь, присядь, вон, хоть рядом с Лизаветой. Какова встреча, а?

— Иваша…

— Чего «Иваша»! Нагулялся с жидочком, а теперь — «Иваша»? Кому Иваша, а кому товарищ Беляков.

— Да я…

— Шучу, шучу — можешь. Лизавета, — бросил он жене, — горяченькой подбавь.

— Что у тебя, ноги болят? — с участием спросил С.

— Не, приливы от головы оттягиваю, приливы меня замучили, как бабу в климаксе.

Пока старушка спускала воду в кране, дожидаясь горячей — да, у них в номере был умывальник, и мебель куда попристойней — С. с умилением рассматривал толстое багровое лицо и удивлялся себе: как же он не разглядел в этой груде мяса острые серые глаза, и знакомый изгиб рта, один угол вниз, другой вверх, и эти брови щеткой — правда, теперь совсем белые. Да, полвека, полвека… Но ведь он-то меня, видно, сразу узнал!

— Иваша, да как же… где ты, что…

— Ты только не заводи мне тут это «а помнишь» да «бывалыча мы с тобой…» По делу ведь пришел? Ну и говори по делу.

— Да, это ты меня здорово разыграл!

— Что? Какое разыграл? Матушка, — сердито прикрикнул он на жену, — ты, однако, смотри, что делаешь. Заживо сварить меня хочешь? Или тоже расчувствовалась больно?

Старушка испуганно метнулась к крану за холодной водой, а С. продолжал, натужно присмеиваясь:

— Да с книжкой-то. Все прямо чуть не поверили. Настоящий артист ты, Иваша, и всегда был.

— Поверили, а? — повторил Беляков, с опаской окуная пятки в разбавленную старушкой воду. — А ты что же, не поверил?

— Чему? — с недоумением переспросил С.

— А вот что я автора лично знал?

— Да нет, что ты, это же факт, — сказал С., опять не понимая, куда клонит Беляков. — Но вот все остальное-то, ты так убедительно… — и он снова робко хихикнул.

— Правда, она всегда убедительная, — спокойно ответил Беляков, глядя С. прямо в глаза.

— Какая правда? О чем ты говоришь? — прошептал С., с тоской догадываясь, что розыгрыш продолжается.

— Что думаю, то и говорю. Автор этой книжки никому, кроме меня, не известен, и, слух был, давно погиб. Не то погиб, а не то это вообще псевдоним.

— Иваша, да ты что? — взмолился С. — Ты же со мной, со мной разговариваешь!

— А при чем тут ты?

— Что за нелепые игры? Что тебе нужно? Не хочешь воспоминаний о прежнем — не надо, разойдемся, как и не встречались, только отдай мне мою книжку!

— Не отдам. Понял? И не приставай ко мне больше.

— Да зачем она тебе? Зачем ты меня мучаешь?

— Зачем? Про то мне знать, а тебе гадать.

— Что за бред! Я имею право! Это моя повесть! Я ее написал!

— Право не право, написал не написал — доказательства где?

— Какие еще доказательства? Все знают, что это моя книга!

— Кто это — все? Кто знает, кто помнит?

— Меня вон даже по истории литературы проходят…

— В истории литературы произведение, а не ты. А тебя в связи с ним кто помнит?

— Да все… Вот хоть ты — помнишь же?

— Где они, эти все? Ну, назови мне хоть одного живого, который тебя в те времена знал? А я — ну, у меня к старости память, знаешь, того. Да и у тебя тоже — вот, к примеру, часто ли ты Ивашку Белякова вспоминал? Вон даже и увидел, имя-фамилию услышал — а признал разве? То-то. А говоришь — знают, помнят… Никто ничего не знает и не помнит.

— Это ты верно, — грустно согласился С., только что сам бившийся с непослушной памятью.

И тут же пожалел, что согласился. Беляков оперся о подлокотники, наклонился вперед, отчего его лицо еще сильнее налилось кровью, и зашептал вкрадчиво:

— Вот ты говоришь — моя повесть, я написал. Это ведь просто так, шевелится у тебя в памяти что-то, а что — сам не знаешь. Знаешь разве? Ну тогда расскажи мне, расскажи, напомни, когда написал, где написал? Как издавал? Где черновики, рукопись где? Где первоиздание? Сам говоришь, у тебя его нету. А авторы такие вещи всегда бережно хранят!

— Иваша, Иваша… — лепетал С., холодея. Никаких рукописей с тех времен у него, разумеется, не сохранилось и сохраниться не могло.

— Видал! Кроме «Иваша, Иваша» и сказать тебе нечего.

И как раз тут С. сообразил, что может его спасти:

— Да вот же Лиза сидит! — почти закричал он. — Она же мою рукопись и перепечатывала! Лиза, помнишь? Ты ведь мою рукопись перепечатывала, и не один раз, на почерк жаловалась! Помнишь?

Старушка молча посмотрела на мужа, а тот подхватил:

— Да, почерк у тебя был — кура лапой. А она чего помнит? Что я скажу, то она и помнит. Ну, если перепечатывала, да еще несколько раз, то ты, значит, перепечатанное правил? Так где же хоть один машинописный экземпляр с твоей правкой? Где?

— Пропал… Вместе с рукописью и со всем остальным… — прошептал С.

— Ну, видишь? Никаких доказательств у тебя и нет. Просто придумал себе когда-то в утешение легенду, благо автор — тезка, да и поверил в нее. Сжился — годы-то наши длинные.

— Иван, Иван, что ты несешь! Что за вздор! Какая легенда? — тоскливо прошептал С. — Зачем тебе эта дурацкая игра… Вспомни, когда книжка вышла, ты ведь сам меня хвалил, даже признался, что завидуешь. Даже подражал мне когда-то…

— И теперь признаюсь — завидовал! Чего не признаться? Никто нас не слышит. Завидовал и до сих пор завидую. А что подражал — так теперь это мне на пользу выходит. Да ты на Лизаньку не смотри, она у меня, когда надо, глухая и немая.

— Но тогда что же? Тогда зачем?

— Ах ты, простая душа. Даже жаль тебя становится. А, Лизанька? Жаль ведь его? — Беляков вытащил ноги из воды и держал их на весу.

— Жаль, — сухо ответила старушка.

— Иваша…