Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник) Страница 80

И еще, на этом Суворовском бульваре, в подъезде дома № 7–6 (архитектор Е.Л.Иохелис), построенного в 1936 году для сотрудников Главсевморпути, я частенько стоял зимой 1963 года, греясь у жаркой батареи со своей толстенькой подружкой, школьницей 10-го класса, девственницей, чье имя я сейчас забыл, а прозвище помню – Королева твиста. Она говорила, что так ее называют в школе, врала, наверное, толстуха с фамилией Козлова и именем (вот и вспомнил) Елена. Елена Козлова была очень глупая, но по-своему очень умная. Она не поддавалась мне, отчего мучала и меня, и себя соответственно. Морозными вечерами до одури ходили, скрипя снежком, потому что не было куда идти лежать, и бутылку не выпьешь, денег нет, стипендия не скоро. Зайдешь в подъезд дома Главсевморпути, стоишь там, стоишь у жаркой батареи... Жильцы проходят, злобно глядя... Тяжелая у меня была юность!..

Ой, тяжелая!.. Приходилось отправляться в Ленинскую библиотеку и там с горя читать Хаксли, Дос-Пассоса, Джойса, Замятина, Ремизова, раннего Эренбурга, Пантелеймона Романова, Зощенко, Добычина, Селина и других авторов, чьи книги нынче дают только очень ученым людям (за исключением Зощенко). Вскоре я прекратил встречи с толстухой, ибо романтический период моей жизни миновал и началась зрелость, дело, как говорится в одном романе. К тому ж и подружки к тому времени нашлись посговорчивее, не стану от тебя скрывать, Ферфичкин...

Да, дело, как говорится, вынужден в задумчивости повторить я, ибо опять не знаю, зачем я вновь и вновь вспоминаю какие-то мелкие нелепые подробности неизвестно чего. Не знаю... Но я ведь и вообще ничего не знаю, не знаю, например, зачем я пишу к тебе, Ферфичкин, так что в данном конкретном случае незнание мое музыкально, хаос временно терпит фиаско, и я, находясь внутри светящегося облака некой туманной гармонии, торжественно и строго двигаюсь дальше под скорбный звук траурных фанфар.

26 декабря 1982 года

ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР –

это первый бульвар, появившийся в Москве для прогулок бывшей московской аристократии. Он создан в 19796 г. (какую дату написала вдруг моя рука, такую я и оставляю для пущей достоверности текущего момента) после сноса стены Белого Города (архитектор С.Карин). Тверской бульвар обладал лишь белыми березами, затем были высажены липы, клены, вязы, и напротив дома № 14 до сих пор имеется дуб, возраст которого, как утверждают ученые, перевалил за цифру 200 лет.

Сначала, конечно же, новое здание ТАССа (дом № 2/26; архитектор В.С.Егерев). Там, в этом здании, когда-то работала одна моя знакомая дама, похожая на резиновую надувную куклу, каковые нынче сняты с производства... Бог с ней, мирная женщина тут совершенно ни при чем... Бог и с ТАССом – ярко и величественно был освещен ТАСС, всегда, впрочем, по вечерам светел ТАСС, светло от тассовского ультрасовременного здания с подковкой на фронтоне, что означает, как мне недавно объяснили, электромагниты ль, электро– ли какое там поле? – не помню. В общем, символизирует вообще связь, вообще информацию, вообще пропаганду посредством техники. Вот так-то!..

И еще бросок в прошлое. Как не помянуть добрым словом Ромашу и шашлычную «Кавказ», что помещалась в 60-е годы XX века на улице Герцена (бывш. Б.Никитская) аккурат напротив нынешнего ТАССа, дверь в дверь с Кинотеатром повторного фильма, так что некоторые даже ошибались, что я могу утверждать смело, ибо и сам провел за щедрыми столиками этой гостеприимной шашлычной немало славных похмельных минут, кушая в 10 часов утра высококачественный суп-харчо, чудный шашлык, восхитительные купаты и другие отменнейшие блюда, вспоминать которые не след ввиду борьбы за экономию места и времени, которую я развернул на этих страницах. Кушанья запивались белым вином. Все было очень, очень вкусное и, относительно конечно, дешевое. Я знаю это, хотя платили всегда не мы. Мы все тогда – я, Б.Е.Трош, Глухой Витасик, Саня Морозов Первый жили в общежитии на улице Студенческой, где у нас иногда ночевал Ромаша, приезжая в Москву с золотых приисков. По вечерам мы играли в «Путешествие из Петербурга в Ленинград», выпивая на каждой воображаемой остановке, отчего к утру приходили в ужасное состояние – вставали, подергиваясь, постанывая, не глядя друг на друга и на весь белый свет.

Садились в метро, ехали до Арбата, шли знакомой тропой: Суворовский бульвар, «Повторка», «Кавказ». Шли злые, молча. Заказывали, не разговаривая. Но после первого же стакана, после первой ложки горячего густого супа наши заскорузлые души отмякали, и мы начинали обращаться друг к другу, вспоминая финалы нюансов вчерашнего путешествия, хихикая. К 11 часам утра мы становились настоящими людьми и отправлялись по своим обыденным делам. Ромаша, пользуясь случаем, хочу еще раз сказать тебе спасибо за хлеб-соль! У нас денег почти не было, а ты не жалел – зарабатывал и тратил, спасибо, я этого никогда не забуду. Я все помню. Я помню, что там, в «Кавказе», публика по утрам иногда попадалась чрезвычайно знаменитая. Однажды даже видели там самого... нет, все-таки не могу назвать это звонкое имя, эту известную всем фамилию... Не могу, как бы ты ни просил, Ферфичкин. Просто не могу! По независящим ни от кого обстоятельствам...

А еще я в том же году купил себе в ГУМе мерзейшие розовые подтяжки, так как услышал, что нынче появилась новая мода: публично ходить в подтяжках. Я купил мерзейшие розовые подтяжки и, сняв пиджак, уселся в шашлычной, гордясь своим, как я вскоре понял, совершенно неприличным видом, ибо подтяжки эти были, конечно же, не те и как две капли воды походили на в детстве называемые пажи для пристегивания чулочков. Я разволновался, время от времени бросая косые взгляды на своих сотрапезников, уже упомянутого Ромашу, поэта И., ныне более известного в качестве секретаря московской писательской организации, и вальяжную девушку Зину из издательства «Красная гвардия», которой поэт Андрон Воскресенский написал в 60-е годы, стихи, которые я помню, потому что я помню все, но приводить не буду, потому что в них фигурирует ее фамилия, и это может повредить ей по службе. А впрочем, почему бы и нет? Ведь все-таки... крупица эпохи... Тем более что стихи сугубо мирные, молодежные, а в моем знакомстве с Зиной не было ничего предосудительного либо компрометирующего эту почтенную матрону, которая и доныне служит в том же самом издательстве, но уже достигнув известных высоких ступеней на крутой социальной лестнице, с которой я полетел кубарем. Вот эти стихи:

Обожаю апельсины,По-французскому – оранж.Не могу я жить без ЗиныПо фамилии – Магранж.

Зина Магранж и Андрон Воскресенский! Во время было, а? Здорово!..

Мы с Дмитрием Александровичем взялись «под ручку», чтоб не поскользнуться на льду, и миновали Драматический театр на Малой Бронной (гл. режиссер А.Л.Дунаев, А.В.Эфрос – просто режиссер. В зрительном зале 739 мест, все заняты).

– Давно были в Драматическом театре на Малой Бронной, Дмитрий Александрович? – спросил я Д.А.Пригова.

– Я там никогда не был, Евгений Анатольевич, – ответил Д.А.Пригов.

– Зато вы были в Польше, Дмитрий Александрович...

– В Чехословакии, в Чехословакии, Евгений Анатольевич...

Дальше, дальше, быстрее, туда, по бульвару, где впереди уже наличествует яркая освещенность улицы Горького и чугунный А.С.Пушкин высится, как утес. А в спину блуждающим уставился спиной чугунный же Климент Аркадьевич Тимирязев, блестящий популяризатор дарвинизма и естественнонаучного материализма, автор трудов по механизму фотосинтеза, биологической агрономии, методам исследования физиологии растений. Во главе группы из 107 профессоров вышел в 1911 году из университета, протестуя против реакционной политики правительства в области высшего образования, но все равно – пользовался заслуженным уважением в русском просвещенном обществе. А позднее и в советском, отчего скульптор С.Д.Меркуров и установил в 1923 году упомянутый памятник.

Между Тимирязевым и Пушкиным... И еще тут по совпадению ходит 107-й маршрут автобуса... Зря, кстати, В.Маяковский сказал в 1927 году М.Булгакову словцо «ТимЕРЗЯев» (Катаев В. Трава забвения. М., Советский писатель, 1969. С. 307). Это какой-то определенной, знаете ли, нигилятинкой попахивает, разрушением и уничтожением, а я этого нынче не люблю. Я нынче, знаете ли, за соборность и, возможно, за воскрешение отцов. Я нынче, знаете ли, может, решил... Ну как бы это?.. ну... примитивно выражаясь, я, может, решил консерватором стать, а может, уже и стал им, а ты, Ферфичкин, и не заметил, а может, и всегда им был, а ты, Ферфичкин, не замечал... Никто не замечал... А может, и не был, может, и не стал...

...Герцен родился в доме № 25, где нынче Литинститут им. Горького, чтоб его, этот институт, черт побрал, потому что меня туда дважды не приняли, в 1963 и в 1974 годах, но я на них не обижаюсь, неизвестно, кто больше потерял...

Все скачу да скачу, как блоха, черт меня побери самого (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, кладу православный крест)... Какой-такой Литинститут, когда мы еще МХАТ не прошли. Новый МХАТ. Цитадель. В амбразуры острожно выглядывает Искусство, заточенное в многомиллионное по своей стоимости здание, и робко любуется обитателями бульваров, людьми, спешащими по неотложным делам, или простыми прохожими, такими, например, как уже упомянутый драматург Ю., которого я здесь недавно встретил и который, указав палкой на величественное здание Храма Искусства, сказал непристойность, которую я не смею и не хочу повторять, потому что я с ней совершенно не согласен. Ибо был я в этой цитадели. Сначала мне там сильно понравилось, а потом я и думаю: с чего бы это мне там вдруг так сильно понравилось? Так и не знаю до сих пор, понравилось мне там или нет. Скорей всего, понравилось, хотя странно получается в жизни, и я часто думаю о том, что когда отдельный человек или сообщество людей чего-либо достигают, то они за это тут же теряют нечто важное и изначально живое, ибо это живое при материалистическом воплощении довольно быстро мертвеет. Не было ничего, но было нечто. Есть все, но ничего нет. Холодно в этих громадных залах, где гуляет нарядная публика и буфетчица хлопает, отпирая бутылки с пивом и минеральной водой... А в сарае лучше было? А в бараке? Но как достичь гармонии? Как победить хаос? Я совсем не знаю. А кто знает? Знает ли кто? Может, кто и знает, да он давно помер, а гармонии все нет и нет. А хаос все есть и есть. И смерть – все есть и есть. Впрочем, и жизнь есть тоже, признаю, хоть это и неравнозначный ряд – жизнь, смерть, гармония, хаос... Ряд неравнозначен, но разве я в этом виноват?..