Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник) Страница 81

...Герцен родился в доме № 25, где нынче Литинститут им. Горького, чтоб его, этот институт, черт побрал, потому что меня туда дважды не приняли, в 1963 и в 1974 годах, но я на них не обижаюсь, неизвестно, кто больше потерял...

Все скачу да скачу, как блоха, черт меня побери самого (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, кладу православный крест)... Какой-такой Литинститут, когда мы еще МХАТ не прошли. Новый МХАТ. Цитадель. В амбразуры острожно выглядывает Искусство, заточенное в многомиллионное по своей стоимости здание, и робко любуется обитателями бульваров, людьми, спешащими по неотложным делам, или простыми прохожими, такими, например, как уже упомянутый драматург Ю., которого я здесь недавно встретил и который, указав палкой на величественное здание Храма Искусства, сказал непристойность, которую я не смею и не хочу повторять, потому что я с ней совершенно не согласен. Ибо был я в этой цитадели. Сначала мне там сильно понравилось, а потом я и думаю: с чего бы это мне там вдруг так сильно понравилось? Так и не знаю до сих пор, понравилось мне там или нет. Скорей всего, понравилось, хотя странно получается в жизни, и я часто думаю о том, что когда отдельный человек или сообщество людей чего-либо достигают, то они за это тут же теряют нечто важное и изначально живое, ибо это живое при материалистическом воплощении довольно быстро мертвеет. Не было ничего, но было нечто. Есть все, но ничего нет. Холодно в этих громадных залах, где гуляет нарядная публика и буфетчица хлопает, отпирая бутылки с пивом и минеральной водой... А в сарае лучше было? А в бараке? Но как достичь гармонии? Как победить хаос? Я совсем не знаю. А кто знает? Знает ли кто? Может, кто и знает, да он давно помер, а гармонии все нет и нет. А хаос все есть и есть. И смерть – все есть и есть. Впрочем, и жизнь есть тоже, признаю, хоть это и неравнозначный ряд – жизнь, смерть, гармония, хаос... Ряд неравнозначен, но разве я в этом виноват?..

А напротив нового МХАТа расположен театр имени Пушкина, бывший Камерный театр Таирова, где бедный Александр Яковлевич сидел в 1950 году на скамейке Тверского бульвара, с угасающей слезой глядя на духовный остов своего детища. Умер в том же 1950 году. А.Я.Таиров похоронен на Новодевичьем кладбище. Печальная или счастливая судьба? Судьба какая? Не знаю. Что еще сказать об этой жизни?

А в Литинститут меня, конечно же, зря не приняли, прямо говорю. Во-первых, я бы мог быть совсем другим человеком. Я бы, может быть, кем-нибудь эдаким таким мог бы быть и что-нибудь эдакое такое мог бы сделать... А во-вторых, нехорошо, ибо некоторая интрига имелась со стороны Литинститута по моему непринятию туда, исчез, например, один документ и вместо него появился новый... Да ладно, я же говорю, что не обижаюсь, я это скорее для будущего, чтобы не повторялись подобные ошибки, которые приносят лишь вред, я не обижаюсь, но только не надо и на меня сердиться, что я хоть и не обижаюсь, а помню. Все помню. Помню, как во дворе того же института грустный учитель Б. написал мне на капоте своего автомобиля рекомендацию туда, откуда нас с литбратом Е. выперли по независящим ни от кого обстоятельствам, да и Б. уже нигде не преподает, потому что и его самого попросили. Осень, осыпается весь наш бедный сад: Б., Л., Е., А., Б., В., Г. , Д... Печально, но ах, все это такая ерунда перед лицом вечности или смерти, о которых, собственно, и идет речь.

...Пройти на улицу Горького не было никакой возможности. Там стоял сплошной милицейско-штатский кордон, и даже издали было видно, как колеблется людская лента, извивающаяся за кинотеатром «Россия». К сожалению, я не был в тот день у памятника Пушкину и что-либо сообщать про него не имею права, равно как и про кинотеатр «Россия», здание «Известий» и редакцию газеты «Московские новости», которые этот памятник окружают...

Сплошной милицейско-штатский кордон, но мы увидели, что народ, не смущаясь, куда-то сворачивает. Свернули и мы вслед за народом, и это был, по-моему, Сытинский переулок, но только не знаю, в честь кого он назван: И.Д.Сытина, русского издателя (1851–1934), или Сытина П.В., историка (1885–1968). Не знаю, справиться негде, вернее – нельзя, некогда, нет возможности, не хочу, запутался, спешу... Обстоятельства складываются так, что я пишу к тебе, Ферфичкин, полностью погрузившись в воды быстротекущей Леты, которые вдруг выносят меня на уютный берег канала Москва–Волга, и я мысленно перемещаюсь в город Д. Московской области, и уже лето, и у меня есть сад, огород, который я возделываю. Я выращиваю капусту, петрушку, редиску, морковку, укроп, лук. А в огороде какие могуг быть справочники? Нет здесь ничего, кроме сирени, грядок и одуванчиков, белый пух которых летит от легкого дуновения, как пролетит и вся наша жизнь. Вот так-то, Ферфичкин... Можешь считать этот крошечный экскурс в идеалистическое пространство законченным и единственным, потому что я немедленно возвращаюсь в траурную Москву 1982 года и больше не покину ее до самого конца своих посланий к тебе.

...Сытинский переулок, но неизвестно в честь кого. А может, раньше в этом переулке просто-напросто хорошо, сытно кушали? Даже я помню, как в начале 60-х здесь был такой веселый квартальчик с шашлычной «Эльбрус» (?), аптекой, молочным кафе, табачными киосками. Квартальчик этот взорвали, обломки расчистили бульдозером... Были дома, грянул взрыв, стала пыль. Пыль рассеялась, и на образовавшейся громадной торцовой стене оказались возведенными громадные ультрамодернистские часы, определить время по которым совершенно не представляется возможным, потому что их знаковая система непонятна простому человеку. Электроника: какие-то черточки, светящиеся точечки... Где время? Где минуты? Где секунды? Непонятно... Вот лозунг рядом висит, так это понятно, а как время определить по этим «часам», что установили для роскоши на высокой глухой стене Сытинского переулка взамен взорванных домов, непонятно, и даже не старайся, и даже не теряй зря времени, описывай то, что пока есть...

...Свернули вслед за народом, прошли задами через двор кафе «Лира». Там долгое время жил один знаменитый художник, автор плаката, известного настолько, что я этот плакат описывать не стану, потому что всякий тотчас узнает фамилию этого художника, а мне это совершенно ни к чему. Я видел мастера и знавал его сына Гаврика, который одно время был женат на сестре моего приятеля, красавице Римме, интеллектуалке. Именно Гаврик дал мне в 1968 году почитать тот самый единственный том Ф.Кафки, предисловие к которому, пера Б.Сучкова, начинается, как сейчас помню, словами: «Кафка, чье напряженное и болезненное творчество...» (в точности цитаты не уверен). Том этот стоил на черном рынке 50 рублей, а Гаврик, числясь тоже художником, стал понемногу приторговывать красивыми иконами, называя их «доски», «восемнашка», «девятнашка», с красавицей он больше не живет, ездит на «Жигулях», а папаша его незадолго перед смертью повадился ходить по директорам крупных продуктовых магазинов, сообщая им, что он и есть тот самый, кто нарисовал «Вы помните такой плакат?..». За это беспрепятственно получал финский сервелат, черную икру и красную рыбу. За деньги, разумеется, только за деньги... Ладно. Неважно. Опять не о том...

Мы прошли еще одну арку и оказались на улице Горького близ магазина «Наташа», где тоже стояло оцепление, и тут уж всласть налюбовались этой людской извивающейся лентой. Лента тянулась с площади Маяковского до Пушкинской площади вдоль лучшей из московских улиц, где вечером ярко, как днем, и лица людей высвечиваются... Люди, перебирая ногами, медленно продвигались, почти не разговаривая друг с другом. Некоторые – повесив голову, другие – с портфелями. С работы? С продуктами? Но ведь воскресенье... Впрочем, может быть, все же какие-нибудь продукты?.. Отсутствие музыки, автомобильного движения, шарканье тысяч подошв... Лента извивалась, да, точно за кинотеатр «Россия» (смазанный оборот речи, но ничего не поделаешь) и там превращалась в клубок. Там уж слишком было всех много, чтобы что-нибудь различить, но шествие явно поворачивало на Пушкинскую (бывш. Б. Дмитровка) улицу, стремясь к Колонному залу Дома Союзов.

Теперь снова отмечу: милиция, дружинники и прочие распорядители были в тот вечер отменно, отлично, абсурдно вежливы. Упаси бог, чтобы тычок какой или грубость.

Рассказывают, что одна женщина, выйдя из метро «Пушкинская», подошла к милиционеру и раскрыла паспорт, объяснив, что она приехала из Владивостока, но хочет попрощаться тоже. «Пожалуйста, – сказал милиционер, внимательно просмотрев паспорт и отдав рукой честь. – Пройдите, гражданка, до площади Маяковского, там обратитесь к старшему по команде какой-либо колонны, и вместе с этой колонной можете идти прощаться...»

Мы с Д.А.Приговым этого не знали. Мы ошибочно думали, что прощаться и ходить имеют право лишь какие-нибудь специальные люди, это была наша ошибка, но у нас уже нет возможности ее исправить, ибо время ушло, растворилось в черной ночи с 14 на 15 ноября 1982 года.