Дмитрий Петровский - Роман с автоматом Страница 9

– Вот, это я здесь, около дома. Не очень получилась, правда? А вот тут о-о-очень удачный кадр! Кто-то сказал, я здесь похожа на французскую актрису! А тут, о-о-о, это прелесть, дерево, древнее, и толстое-толстое, прикоснешься – прямо ощущаешь, какая там энергия, как будто дышит…

Вика длинными безразличными пальцами складывала фотографии, уже совсем на них не глядя.

– Ну, а это Ленинград. Мы там праздновали Новый год. Вот, это я с подружкой. Ти-и-иша, ну что ты такой угрюмый? Вот некоторые, когда эту фотографию видят, говорят, что эта подружка могла бы быть моей матерью. А это филармония, слушали «Ночь на Лысой горе».

Дядя Тихон вдруг задержал фотографию в пальцах и даже как будто наморщил лоб, во что-то вглядываясь. Потом передал дальше, но серьезность на его лице осталась.

– Дворцовая, – продолжала мать, – вот дом наших друзей, а вот мы празднуем Новый год…

Дядя Тихон вновь задержал фотографию, потом поднес ближе к глазам, потом приподнял свои огромные очки, показав нам маленькие, удивленные внезапной свободой глазки под кустами сдвинутых бровей.

– Ира! – сказал он наконец моей матери. – У тебя есть еще его фотографии? Того же времени?

– Есть, – отвечала мать, – правда ведь, он тут хорошо получился? Еще лет пять – и он будет настоящим красавцем. Я буду с ним ходить под руку, и мне все будут завидовать!

Дядя Тихон ткнул волосатым пальцем в какую-то точку на фото.

– Давай, покажи! – сказал он наконец. – Тащи все, посмотрим! А вы, гаврики, – обратился он к нам тем же, как бы севшим и оттого гудящим еще глуше голосом, – идите куда-нибудь, поиграйте…

– Дети сами знают… – начала было Вика, но дядя Тихон смотрел так серьезно, что нам ничего не оставалось, как выйти за дверь.

В коридоре было слышно, как мама суетливо возится с фотографиями, копается где-то и что-то постоянно роняет на пол. Мы стояли с Викой друг напротив друга и молчали.

– Ну? – спросила наконец она.

– Ну что ну? – спросил я.

– Пойдем куда-нибудь?

– Пошли.

Мы вышли в коридор и направились к лестнице. Вика шла, немного сутулясь и не глядя на меня, и волосы ее колыхались, как тяжелая ткань на ветру. Мы вышли на крыльцо, двор в лучах низкого, клонившегося к горизонту солнца открылся нам, как слегка наклоненное, застрявшее между домами блюдце. Качели с облупившейся краской, грубо сваренные из труб зверушки-ла-залки, песочница с отломившимся бортом – в холодном свете оранжево-красного, катившегося за горизонт ядра все было похоже на случайное нагромождение линий, таинственную конструкцию, построенную для неясных целей.

– Вот это – газовый редуктор, – сказал я, показывая на лесенку с колечками и металлическим зигзагом наподобие гребешка сверху.

– Это петух, по нему лазают, – ответила Вика презрительно.

– Нет, это точно редуктор, и из-под земли по нему идет газ. А дети думают, что это просто чтобы лазать.

– Ты можешь подтянуться вон на той палке?

– Могу! – ответил я с готовностью.

– Да ты даже забраться туда не сможешь! Вот мой брат может подтянуться семь раз!

– Это потому, что он, наверное, старше, – сказал я нетерпеливо и потянул ее к песочнице. – Пойдем!

– Что, в формочки-куличики играть?

– Нет, камни кидать, я покажу!

Мы сели на край песочницы, и я стал показывать, как брошенные камни уходят в песок.

– Вот, если бросить так, изо всех сил, получается как будто волна. А если так – это как во рту, если языком трогать…

– Нёбо!

– Ага. Я хотел всегда кинуть, чтобы звезда получилась, но не выходит.

Вика все еще изображала скуку, но тоже стала кидать камни – песок взбивался, хрустел на зубах, и, казалось, проникал в ее волосы, взбивал их, бегал между волосками крошечными рыжими искорками.

– А еще в том месте, куда кидаешь камень, песок становится теплее. Но надо очень сильно кинуть. Вот так! – Я размахнулся и напрягся так, что Вика засмеялась.

– Силач Бамбула! Ты что тут, целый день камни кидаешь?

– Могу и целый день, – отвечал я, – но вообще у нас с Сашкой еще место есть, тайное. Пещера.

И я повел ее в наш подвал.

– Туда! – показывал я, и она шла впереди меня, через песок, через металлическую оградку площадки, по траве; в красном свете насовсем уходящего солнца волосы ее горели, а от травы пахло горько, пыльно и невыносимо по-летнему. И мне показалось, что время словно остановилось – она все шла через маленький газончик как через бесконечное поле, худые руки качались вдоль длинного тела, ножки-спички ступали по траве, поднимая пыльные облачка.

Что-то тихо и нежно шипело, должно быть, газ в петухе, про которого никто не знал, что это редуктор. Я подумал, что в подвале надо бы сказать, что Вика красивая, и может, даже попробовать поцеловать, как в кино. Но тут сверху, из нашего окна, раздался громкий и тревожный голос матери:

– Дети! Вика! Домой!

И с этого дня ее голос уже не оставляла поселившаяся в нем тревога.

– A это кино, как же его… про танцы…

– «Dirty Dancing»?

Задушенное интеллектуальное хихиканье было прервано нечленораздельными, удивленными и обиженными звуками.

– Да нет! – нараспев вскрикивала молодая женщина. – Это же старый! А тот, про который я говорю, про танцы – это сейчас, недавно сняли. Подожди… а, вот: «Dancer in the dark»!

– Да, хороший фильм! Сильный. Но Ларс фон Триер – это вообще гений.

– Бумажки, понимаешь… Это все идет к какой-то полной катастрофе. Где мы живем?..

– Не преувеличивай… Мало ли больных?

– Ты будешь моей танцовщицей в темноте! Моей Dancer in the Dark… Ну, станцуй здесь на столе, среди тарелок и бокалов…

Движение между темной и светлой половиной пульсировало, из кухни и обратно, тонкими струями помещение прорезал пар от еды и тепло движущихся официантских тел. Когда разносил блюда, я иногда путал их – и только один раз какой-то вегетарианец, вкусив в темноте мяса, громким визгом возвестил всем о моей ошибке. Остальные клиенты не жаловались. Впрочем, теперь таких промахов у меня не случается. Я хорошо помню, кто, что и когда говорит, и удерживаю в голове не только заказы, но и посторонние разговоры. Я – одинокий человек. В свободное от работы время я не общаюсь практически ни с кем, и этот ресторанный треп заменяет мне полноценное общение.

Звонок раздался в середине рабочего дня, когда я расставлял блюда на столе у троих беспрерывно хохочущих людей, двух мужчин и одной женщины. Я услышал его писклявые электронные переливы через две шторы и ползала – и, наскоро расставив все на столе, двинулся на светлую половину. Она, не она? Я еще не успел задаться этим вопросом, а Аннет уже тыкала мне в руку трубку. Алло!

Голос в трубке звучал незнакомо, как-то нелепо и приподнято, но я сразу понял, что это Она. Она говорила медленно, как будто несколько лениво и недовольно.

– Здравствуйте! Это вы?.. – Она назвала мое имя.

– Да! – Я подождал ответа и, не дождавшись, потерянно сказал: – Очень хорошо, что вы позвонили!

– Вообще-то я хотела сначала звонить вашему директору, жаловаться! Знаете, это очень неприятно, когда тебе в темноте пихают в карманы какие-то бумажки. Вы вообще понимаете, что поступаете как обыкновенный карманник?

– Да… – Я растерялся. Такого разговора я не ожидал, к тому же карманник из карманов вытаскивает, а я наоборот… – Простите, пожалуйста! Я просто хотел, чтобы вы мне позвонили и…

– Очень, очень оригинально! – Голос, наверное, звучал насмешливо, но в телефоне это выходило совсем по-другому, как-то искусственно и монотонно. – То есть вы для этого положили мне в джинсы карточку с вашим номером и этой хамской надписью! Ну хорошо, я позвонила. И что?

– Н-ну… – тут я совсем потерялся. – Вообще, как вас зовут, как дела…

– Интересно. Предположим, все хорошо. Дальше?

– Я думал, может, нам встретиться… Мне вам надо кое-что отдать.

– Что же? Еще одну визитную карточку?

– Нет, ручку! Я ее… Ну, одним словом, взял у вашего спутника, чтобы это написать. Из кармана. Надо ему вернуть, она, кажется, дорогая.

На другом конце номера, за холодом мембраны, за мизерным, закутанным в сотни ледяных металлических слоев теплом электрического тока, вибрацией радиоволн, километрами провода и снова катушками, микросхемами и мембраной, – там смеялись. Смеялись недолго, но как-то легко и освобождающе.

– Значит, все-таки карманник! Это в самом деле необычно! – Снова короткая искра смеха, вспышкой по проводу. – Ну что ж, Роберту вы можете передать ручку сами, раз вы у него ее украли, – это не мое дело.

– Ну, тогда просто встретиться! Попить кофе!

– Хорошо, только если вы не будете снова пытаться положить мне что-нибудь в карман!

От волнения плохо соображая, я договорился встретиться с ней в четыре на Розенталерплац, у итальянца.