Дмитрий Петровский - Роман с автоматом Страница 8

Иногда в посылках попадались золотисто-прозрачные упаковки, которые я любил больше всего: жевательные конфетки в форме медвежат, HARIBO. Не знаю точно, когда был придуман знаменитый слоган «HARIBO macht Kinder froh»[10], но тогда, в начале девяностых, он пожалуй, был как никогда кстати: тягучие сладкие мишки делали перестроечных детей счастливыми.

Вечерние бухтения на кухне становились все более регулярными, магическое слово «Германия» повторялось все чаще. Потом, в апреле, папа поехал в Москву. Он часто ездил и каждый раз говорил, что едет на неделю или на три дня, потому что надо уладить такие-то дела. Я запоминал, для чего папа ездил в Омск, Хабаровск, Тюмень, чтобы потом, в подвале, покуривая наши фломастеры, неспешно и обстоятельно рассказать об этом Саше и «ребятам».

В этот раз папа не сказал ничего, просто уехал. Я не спрашивал, но потом весь день ломал голову над тем, куда же он все-таки поехал.

С отъездом папы кухонные посиделки прекратились, зато мать смотрела каждый день телевизор, буквально впиваясь взглядом в экран и особенно радуясь при появлении какого-то непомерно толстого, похожего на поросенка из мультфильмов мужчины. Мужчина был лыс, остатки волос были зачесаны через голый череп справа налево. Он говорил довольно высоким голосом, торопился, слова «шоковая терапия» мелькали в его речи чаще, чем у остальных.

Однажды вечером, во время очередного появления мужчины на экране, позвонил папа. Из их разговора я понял, что папины таинственные дела в Москве сделаны и что к нам он приедет с каким-то школьным другом и его дочкой, которые остановятся у нас на пару дней, а потом поедут в Анапу.

Образ этого папиного друга странно переплелся в моей голове с телевизионным мужчиной-поросенком; я был уверен, что приедет именно он, этот толстый лысый терапевт. На следующий день я поведал Саше о том, что приедет папин друг, которого показывали по телевизору, и будет делать шоковую терапию. Саша сказал, что спрашивал у своей бабушки-врача, что такое шоковая терапия, и она объяснила ему, что это когда больных привязывают к кровати и бьют электрическим током. Я не поверил, сказал, что от этого люди умирают, а врачи, наоборот, должны людей лечить, но мое любопытство было распалено еще больше. День приезда папы близился.

Утром того дня, когда папа должен был приехать, мать освободила мою комнату, сказала, что там будет жить папин друг с дочкой, а я буду спать у них. Я молча согласился, убрал все свои игрушки в коробку и унес в спальню родителей. Пришедшему Саше я сказал, что мне некогда, я жду папу с его телевизионным другом, уселся на кухне на табуретку и стал ждать. Я представлял себе, как толстый терапевт будет пыхтеть, протискиваясь в нашу дверь.

Звонок прогремел в самый разгар жаркого дня, в то время, когда мы с Сашей обычно занимались швырянием камней в песок. Мама, выстукивая по полу острыми каблуками, понеслась открывать, и я побежал следом. За открывающейся дверью сначала послышался шум, затем появился коричневый чемодан, а потом вошел папа. Я побежал обнимать его, но при этом смотрел не на него, а на дверь, и ждал, кто из нее появится. Первой появилась девочка. Очень худая и высокая, она, кажется, была года на два старше меня. Длинные, ниже плеч волосы слегка вились, падали вниз золотистыми струями. Маленький, абсолютно ровный носик был с одной стороны покрыт крошечными веснушками. Из-под тонких темных бровей смотрели большие зеленые глаза, смотрели хитро и вызывающе. Она почти не удостоила меня взглядом, наверное, как маленького. С мамой поздоровалась весело и непринужденно, будто была ее подругой. Следом за девочкой вошел человек, при первом взгляде на которого меня постигло огромное разочарование. Он был лыс, но совсем не толст, более того, довольно худ, как и его дочка. Лысина его не была ничем закрыта, темные с проседью волосы над ушами были коротко подстрижены. Еще у него была огромная черная борода лопатой, волосы которой путались с волосами его дочки, и круглые очки в пластмассовой оправе. Говорил он низким и гудящим голосом, похожим на большую медную трубу в оркестре, который мы слышали в Ленинграде. Он пожал мою руку своей огромной волосатой лапищей и назвался: дядя Тихон. Посмотрев на папиного друга еще раз, я подумал, что он, наверное, даже интереснее того телевизионного терапевта: таких странных людей я еще не видел.

Мама показывала дяде Тихону мою комнату, ванную, потом накрывала на стол, а он громко и весело трубил ей что-то о Москве и московских знакомых.

– С ума посходили все! – Он сердито щелкал кнопкой, и картинка на экране большого старого телевизора в испуге захлопывалась. – Не могу больше проклятый ящик смотреть! Какая-то Октябрьская революция, да и только! Коля Михайлов, знаешь его? Честнейший человек, отличный хирург, мы с ним вместе учились. И чего? Ушел с работы, продал, говорят, машину с квартирой и начал заниматься какими-то бумагами. Все потому, что ему какой-то шептун нашептал, что, мол, идут новые времена, и кто был ничем…

– Тишенька, ну как же, – возражала мать, поджимая губу и делая большие глаза, – скоро будут новые возможности, новое время, и весь мир… Ах, не знаю, весь мир нас давно обогнал, хотя нам всегда говорили другое! Люди раскрываются, ищут себя, находят себя!

– Ерунда! Чихал я на весь мир! Как работал, так и буду работать – мое дело всегда в цене! Мужика недавно привезли, с ножом в глазу, по пьяни кто-то вогнал. И ничего – вышел от меня как новый, видит обоими глазами, только зрение немного ухудшилось. Но я его старательно ковырял, чуть ли ни весь день зенки ему конопатил…

– Иди мой руки! – толкала меня мама в плечо, когда я садился за стол. – Тиша, ты же доктор, расскажи моему любезному чаду, что надо мыть руки перед едой, всегда-всегда, чтобы не набраться бактерий!

– Нечего все время руки мыть! – ревел дядя Тихон. – Кожа портится, у вас еще и вода дрянная, а организм и не то вынесет, что ему руки грязные…

– Тиша, ты варвар, совсем древний варвар! – Мама укоризненно качала головой, я с воодушевлением налегал на суп.

Мы ели, папа загадочно подмигивал маме и говорил, что «дело тронулось» и «бумаги приняты». Дядя Тихон призывал послать все бумаги к чертям и не портить аппетита.

– Я вам фильмец привез! Костя дал по дружбе. Настоящее кино, не то что дешевка эта по телевизору.

– Тиша, ты золото! – вскрикивала мать. – Я так люблю кино, настоящее кино, а у нас тут глушь, провинция…

Вика, так звали девочку, молча ела, я иногда украдкой посматривал на нее, а она ловила мой взгляд и строила недовольные рожи.

Потом мы смотрели фильм в комнате – я глядел на движущиеся картинки, почти не понимал сюжета, но не скучал, радуясь тому, что смотрю настоящий взрослый фильм и меня не гонят.

На экране женщина с короткой стрижкой сидела за столиком в кафе, потом к ней подсаживался мужчина в костюме, они о чем-то долго разговаривали, женщина пила вино маленькими глотками, держа бокал немного на отлете, потом они чокались, бокалы смешно звякали, а их лица оказывались справа и слева картинки, симметрично. Чокаясь, они одновременно приоткрывали губы, так, будто хотели передать что-то невидимое изо рта женщины в рот мужчины, или наоборот.

Я начинал дремать, когда мужчина выходил из кафе в туман и садился в красивую черную машину, и просыпался, когда он и женщина целовались, открывая рты, как рыбы, пытающиеся съесть друг друга.

– Дети, идите поиграйте, вам, наверное, неинтересно! – торопливо говорила мать, а дядя Тихон гудел негромко, вполсилы:

– Ира, не суетись, дети сами знают, что им интересно, а что нет.

В фильме стреляли два раза: один раз мужчина в лыжной шапочке и кожаной куртке, из автомата, и другой – женщина с короткой стрижкой, из маленького пистолетика.

После фильма был чай с тортом, принесенным матерью из кондитерской; все лениво сидели за столом, и кажется, было больше не о чем разговаривать.

– Тиша, тебе, может, показать фотографии? – спрашивала мать, покачивая босножкой на пальце венистой ноги. – Мы ведь были в Ленинграде, а там красиво, так красиво…

– Валяй! – махал рукой дядя Тихон. – Эх, бросил курить, и все вроде ничего, да только как разленюсь, разнежусь – хочется подымить немного. Я ведь вот так просто на диване уже черт знает сколько не сидел.

Мать пришла в комнату с большим пакетом, в который кое-как были свалены фотографии.

Потом она сидела и передавала фотографии дяде Тихону. Он быстро кидал взгляд на изображения и сразу же передавал Вике. Вика складывала из фотографий аккуратные стопочки.

– Вот, это я здесь, около дома. Не очень получилась, правда? А вот тут о-о-очень удачный кадр! Кто-то сказал, я здесь похожа на французскую актрису! А тут, о-о-о, это прелесть, дерево, древнее, и толстое-толстое, прикоснешься – прямо ощущаешь, какая там энергия, как будто дышит…