Татьяна Мудрая - Геи и гейши Страница 9

— Я ведь вина не пью, почтенная женщина, — отвечал Шэди, — и вообще по необходимости вегетарианец. В городе Полынове все, кроме травы и молока, было нечистое.

Она даже рот раскрыла на такую невиданную тупость — что, впрочем, соседствовала в нем с неслыханной прозорливостью — и с безнадежной миной переглянулась со своим котом. В этот критический момент некто снова налег на дверь снаружи и вышиб ее с громогласным комментарием:

— Как это может статься — вегетарианец в одной твердой форме? Чушь собачья и кошачья.

— Тем более, — вторил другой голосом гораздо более тихим и вежливым, — у нашей милой Арауны большая часть информации записана именно на жидком кристалле. О вине я не могу судить из своего личного опыта, но чай тут есть и крупнолистовой, и мелкий, и из трех верхних зеленых веточек: так сказать, в формате ин-фолио, ин-кварто, ин-октаво и даже со шрифтом бриллиант.

С этими словами на сцене явились сразу три новых персонажа. Широкий в кости верзила, белобрысый с проседью, носил поверх шикарной черно-бурой рясы с пролысинами и подпалинами совершенно удивительный защитный жилет, долгий и многокарманный. Его спутник, казавшийся гораздо его моложе, смуглый и слегка женоподобный красавец с черными кудрями и странно застывшим темным взглядом, держал на жесткой привязи великолепную длинношерстую борзую палевой масти, расчесанную на прямой пробор и с длинными девичьими ресницами. Огнедышащий кот Ирусик снова фыркнул, но вроде как с одобрением, и отступил за кулисы.

Верзила выдвинул из-под ближнего полустола табуреты, сам уселся покрепче и заботливо усадил красавца, показав борзой место у ног последнего. Затем сунул руку в левый верхний карман своей одежки, вытащил оттуда крошечного, длиноногого, как паучок, и совершенно голого щенка (это будет уже номер четыре), поместил на стол прямо перед собой и весело рявкнул:

— Арауна, сей минут кофе со взбитыми сливками! Кофе для меня, сливки для сеньориты. И, смотри, побольше! Потом, две порции блинов с черной икрой — одну Идрису, другую — его исламской псине. Только водки к блинам им не давай — он сам признался, что непьющий.

— У тебя опять новая, брат Леонард, — заметила старуха.

— Прежнюю в люди вывел, — ответил он с гордостью. — Умница такая, что на лету любую науку схватывает. Ну, да и наука моя не больно тяжела, не чета Идрисовой: компаньонка ведь не поводырь.

— А им вы, значит, отпускаете без кредита и предоплаты? — вполголоса заметил Шэди, когда хозяйка харчевни промчалась мимо уже с полным подносом.

— Они, Мастер Лев да Горный Барс, мне самой в свое время кредитов надавали — ввек не расплатиться, — буркнула она. — Вообще-то сие и подавно не твое дело, верно?

Тем временем щенька взахлеб поглощала сливки, куда Леонард искрошил еще и здоровущий собачий сухарь. Борзая кушала из рук хозяина деликатно, как подобает собаке хорошей породы, в то же время с живым интересом наблюдая за хозяином и другими гостями. Странным было, что сам Идрис не пытался встретиться с нею взглядом, как обычно делают заботливые хозяева.

— Он что, слепой, Идрис? — спросил Шэди между делом. — Странно.

— Ишь, дурень дурнем, а интуиция работает, — ухмыльнулась хозяйка. Как-то незаметно они очутились рядышком на одной скамейке, а Белладонна положила голову старухе на юбку. — Это я не об Идрисовом зрении — надо самому быть слепым, чтобы не замечать его изъяна — а о том, что ты верно угадал характер здешних мест. Излечить глаза ему тут плевое дело, он сам не хочет. Видишь ли, Идрис любит и умеет обучать псов-проводников для слепых, с этой же Зюлейкой они так крепко подружились, что повсюду желают ходить вместе. А их брат мусульманин никак со своими собаками не разберется: то они для него наследие проклятого зороастризма, так что и в дом их пускать противно, то в хадисы их помещают, а в Коране и вовсе целая глава посвящена верному псу семи эфесских отроков. Но если человек без пса как без глаза — тогда все проблемы побоку. Только я, с другой стороны, не понимаю, что за выгода Идрису держать в поводырях крылатую молнию.

— А у тебя, Арауна, тоже новенький, — вдруг влез в их беседу Леонард. — Как поступим: будем предлагать ему в кости перекинуться на его личную жизнь, никак себя не сознающую, или он игрок иного склада — сам с собой?

— Перескажи то, о чем мне упомянул, — женщина толкнула Шэди локтем в бок, — только другими словами.

— Да это неинтересно, — начал отнекиваться он. — Только зря время потратите.

— Не тебе судить, что для нас зря, а что не очень, — возразила старуха. — Тем более, что у тебя лично тут будет преизбыток не только времени, но даже пространства, если заслужишь: вот и развернешься в них.

Шэди крепко вздохнул и начал:

— Понимаете, мои отец с матерью сошлись как будто по чужой воле, и не по любви, хотя по симпатии и по взаимному хотению. Ну и привнесенные, как говорят, факторы. Солдат тянется к женщине — если убьют его, так пускай хоть память, хотя бы малая частица его останется на земле. Сама женщина — ну, я думаю, земные помыслы, вроде того, что женихов всех на войне повыбьют… а после ухода мужа на действительную не один ребенок, еще и продуктовый аттестат останется, после гибели — пенсия. За этими мыслями прячется и более возвышенное: сохранить в себе живое тепло, держать при себе юную жизнь и греться об нее, не быть на земле одинокой. А все-таки соединяются двое ради чего-то помимо любви, иного, чем сама любовь, и души никакой в это нечто не вкладывают — только в свои чаяния. Не в ребенка, а в свое желание ребенка. Вот дитя, нарождаясь, и не берет ничего от душ обоих — одни гены. Я ведь послушным был, мягким в детстве — это мне так легко давалось! И так велика была моя ущербность, что я был лишь тем, кем хотели меня видеть другие. Потом, взрослым, я прочел, что так быть не должно; личность мягкой и уступчивой не бывает, она ведь должна утвердить себя в мире. Но то я в книжках прочитал и головой понял, а внутренность моя с того не наполнилась. Вот кто я — полый человек. И — бесполый. Хотя в бывшем когда-то у меня паспорте было обозначено совсем иное…

— Что ты пуст, — ответил на это Идрис, — это хорошо. Лишь пустое способно воззвать к полноте и ею насытиться; только отказавшись и став вне самости — возможно ее приобрести. Ведь только посмотри, какую только чепуху вы, внешние люди, не считаете собой! А что до того, к какой конкретной половине твоего отряда двуногих ты принадлежишь, — поверь, никто из нас не заставляет тебя четко в этом определяться.

— Я не понимаю ваших слов.

— Тем лучше их сохранишь в себе: не будет соблазна пересказать своими словами.

— А все-таки недурной экземплярец! — с долей восхищения сказал брат Лео, наблюдая за беседой. — И повесть свою заметно обогатил, и сам при этом поразвился и порезвился. Ара, слушай, да накорми его хоть чем-нибудь для вдохновения, чтоб в чужие плошки ему поменьше смотрелось. За мой счет, что ли.

Он сгреб собачонку, которая тем временем отполировала свою посуду до золотого сияния, и запихнул обратно в карман — одна остроухая мордочка наружу.

— Ибо к пороху или гремучему газу также подносят запал, — добавил Идрис. — Кто знает об этом лучше меня?

— Да будет вам, — кивнула старуха, — И накормлю, и напою, и спать уложу за счет заведения: не такая уж я Бабка Ёжка. Только вот не соображу, чего бы ему поднести из нашей специфики, чтоб его тут же на месте родимчик не хватил.

— Хм, это задачка, — богатырь почесал в затылке толстенным пальцем, согнув его в крючок. — Ежевичной настойки? Не дозрел. Хлебца с добавкой из толченых рожков спорыньи — либо на части разорвет, либо, неровен час, антонов огонь прикинется.

— Или разродится прежде времени, — фыркнула хозяйка.

— А если конопляного семени? — продолжал он.

— Небось не канарейка, — отвергла это предложение Арауна.

— Мескаля с мескалином? Питьевого пейотля? Пелевинского тампико из тампаксов? Кофе с зернами кардамона, что так любил Борхес?

— Кардамона не завезли, а кофе — никакой арабики, один робуста, — махнула она рукой. — Какао вот хорош: с перцем, солью и добавлением самой чуточки чарса.

— Я к такому не привычен, любезная локандиера, — сказал Шэди ей на ухо. — Разве что с сахаром и молоком. И вообще вы сплошные вариации на тему алкалоидов исполняете.

— Это наш умник про наркотики догадался и про любовные зелья, — хохотнул Лео. — Да не стыдись, кума, а то ишь какой румянец пал на бело личико! Знай, что вся наркота родом из религии, как бледная спирохета — из шерсти лам, а микроб черной лихоманки — из вырубленного тропического леса. Все хорошо и полезно на своем месте, дурно лишь уничтожение древней флоры, фауны и верований. Ибо то, что остается без глазу, призору и хозяина — паразитирует на чужих хозяевах и этим мстит.