Ивлин Во - Новая Европа Скотт-Кинга Страница 9

— Конечно.

— Вы в самом деле так полагаете? Значит, вы не считаете, что это все чистейший маскарад? И вы думаете, затея наша удалась? Надеюсь, это так, ибо мое положение в министерстве, видите ли, весьма ненадежно. Тут все друг другу завидуют. Можете себе представить ситуацию, при которой мне бы кто-нибудь завидовал. Но в Новой Нейтралии все так жаждут получить место. И есть люди, которые с алчностью вырвали бы у меня и эту маленькую должность. К примеру, доктор Артуро Фе.

— Не может быть. Он, кажется, и так полностью загружен.

— Этот человек собирает государственные посты, как в старину церковники собирали бенефиции. У него их уже больше десятка, а теперь он нацелился на мою. Так что это просто победа, что удалось привезти его сюда. Если торжества провалятся, то ему придется отвечать. И сегодня министерство выразило неудовольствие тем, что памятник Беллориусу не будет завтра готов к открытию. Это не наша вина. Виновато Управление культуры и отдыха. И это устроил один из врагов, инженер Гарсиа, который только и мечтает навредить доктору Фе и заполучить некоторые из его должностей. Но доктор Фе сумеет оправдаться; он уж что-нибудь сымпровизирует. Он настоящий нейтралец.

Назавтра доктор Фе приступил к импровизации.

Делегация ученых разместилась в главном отеле Симоны, напоминавшем в то утро вокзал военного времени, потому что ночью приехало пятьдесят, а то и шестьдесят зарубежных филателистов, для которых не приготовили номера. Филателисты ночевали в салоне и в холле, и к тому времени, как юбилейная делегация собралась внизу, многие из них еще не проснулись.

В этот день программа предусматривала открытие памятника Беллориусу в Симоне. Ограждение и строительные леса указывали на ту часть городской площади, где предполагалось воздвигнуть монумент, но, как было доподлинно известно делегатам, статую в Симону еще не доставили. Они уже три дня жили слухами, ибо ни одно из волнующих событий, пережитых ими за эти последние дни, не совпадало с тем, что было указано в розданной им печатной программе. «Говорят, автобус вернулся в Беллациту, чтобы сменить резину». — «Вы слышали, что мы должны ужинать сегодня у лорда-мэра?» — «Я сам слышал, как доктор Фе говорил кому-то, что до трех часов мы никуда не поедем». — «Мне казалось, мы все должны быть сейчас у епископа»… И так далее. В подобной атмосфере протекало их путешествие в Симону, и в этой атмосфере незамедлительно рухнули социальные перегородки, которые грозили разделить их группу в столице. Уайтмейд был забыт, а Скотт-Кинг снова обрел друзей и стал полноправным членом этого братства ошеломленных и растерянных. Два дня они провели в дороге, ночуя в селениях, стоявших весьма далеко от тех, что были обозначены в маршруте; их поили вином и кормили в непредвиденные часы, иногда вдруг неожиданно оглушали ревом духового оркестра и приветствиями местных депутаций, иногда вдруг столь же неожиданно высаживали из машины на каких-то пустынных площадях; однажды их маршрут совпал с маршрутом религиозной группы, и в течение нескольких безумных часов им пришлось выменивать багаж, принадлежавший паломникам, на свой собственный; как-то раз они ужинали дважды с перерывом всего в час, но был и вечер, когда их не покормили вовсе. В конце концов они все же добрались до места назначения — в Симону. Все, кроме Беллориуса.

Доктор Фе импровизировал на ходу:

— Мисс Бомбаум, господа, небольшое дополнение к нашей программе. Сегодня мы возлагаем венки к Монументу Национальной Славы.

Члены делегации послушно потянулись к автобусу. Пришлось выдворить оттуда нескольких филателистов, разместившихся на ночлег. Вместе с делегатами в автобус погрузили дюжину огромных лавровых венков.

— А это еще что?

— Наша дань уважения к павшим.

На красных лентах, повязанных поверх лавров, значились названия стран, представительство которых было обеспечено столь странным способом.

Делегация выехала за город и окунулась в зеленые просторы миндаля и пробкового дуба. После часа езды автобус был остановлен — позади него и впереди выстроились бронированные машины.

— Небольшой почетный караул в нашу честь, — сказал доктор Фе.

— Боятся партизан, — шепнул доктор Антоник.

Пыль, вздымаемая военным конвоем, окутала автобус и скрыла от глаз окружающий ландшафт. Через два часа езды колонна остановилась. Здесь, на голом холме, высился Монумент Национальной Славы. Как и все образцы новейшей казенной архитектуры, он представлял собой безрадостное, аскетическое сооружение, которое делали заметным только огромные размеры, — гигантская и неуклюжая пирамида из камня. Взвод солдат предпринимал вялые попытки счистить надпись «Смерть Маршалу!», сделанную красной краской наискосок через выбитый на лицевой части памятника текст.

Доктор Фе, не обратив внимания на старания воинов, прямым ходом повел делегацию к дальней части монумента, где его каменная целина не была осквернена никакими надписями — ни патриотическими, ни крамольными. Здесь, под нещадными лучами солнца, они совершили возложение венков, и Скотт-Кинг сделал шаг вперед, когда был выкликнут представитель Великобритании. Поэт-журналист приседал на корточки и щелкал камерой. Охрана кричала «ура». Сонные солдаты со своими швабрами собрались поглазеть на происходящее. Доктор Фе произнес краткую речь по-нейтральски. На этом церемония была закончена. Их покормили в соседнем городке, в каком-то барачном помещении, похожем на солдатскую столовку; это была огромная комната с голыми стенами, украшенными фотографиями Маршала; довольно сытный, хотя и далеко не роскошный обед был сервирован в грубых глиняных мисках на длинных узких столах. Скотт-Кинг выпил несколько стаканов крепкого красноватого вина. Автобус их долгое время простоял на солнцепеке, и теперь в нем была нестерпимая жара. От вина и жирной похлебки клонило в сон; Скотт-Кинг продремал всю обратную дорогу, не слыша смутного заговорщицкого шепота, шелестевшего вокруг него в тропической духоте.

Шепот этот был, однако, не сном, а реальностью, и он обрел полнозвучность, когда они наконец добрались до Симоны.

Скотт-Кинг осознал его реальность при входе в отель.

— Мы должны провести собрание, — говорил американский профессор. — Мы должны принять резолюцию.

— Мы хотим выразить протест, — сказала мисс Бомбаум. — Только не здесь, — добавила она, разглядывая филателистов, которые еще маялись по всем холлам и коридорам, — наверху.

Было бы в высшей степени утомительно пересказывать все, о чем говорилось в спальне мисс Бомбаум после того, как оттуда выдворили двух филателистов, прикорнувших в уголке. «И какая тоска сидеть в этой спальне, — думал Скотт-Кинг, — когда фонтаны плещут на городской площади и ветерок шуршит листвой апельсиновых деревьев над городской стеной». Произносились речи, они повторялись без конца, они переводились и перевирались; звучали, как обычно, призывы к порядку; имели место и отдельные вспышки дурного характера. Не все члены делегации были в наличии. Швейцарского профессора и китайца так и не удалось найти; перуанский и аргентинский студенты прийти отказались, и все же в тесной спаленке мисс Бомбаум, не считая ее самой, собралось шесть представителей научного мира, и все они, за исключением Скотт-Кинга, были чем-то до крайности возмущены.

Причина их возмущения стала мало-помалу проступать сквозь завесу многословия и табачного дыма. Вкратце суть ее была такова; Ассоциация Беллориуса оказалась одураченной политиками. Конечно, никто не стал бы докапываться до этого, если б не крайнее любопытство мисс Бомбаум. Она умела выковыривать подобные мрачные факты, точно трюфели из грязи, и вот — истина перед вами во всей своей наготе. Этот Монумент Национальной Славы был не более чем фетишем гражданской междоусобицы. Он увековечивал имевшее место на этом знойном пятачке земли лет десять тому назад избиение, казнь, ликвидацию — назовите, как вам будет угодно, — полсотни лидеров правящей ныне нейтральской партии теми, кто правил здесь в ту пору. Гостей Ассоциации Беллориуса обманным путем вовлекли в церемонию возложения венков и в довершение всего во время этой церемонии сфотографировали. Фотография мисс Бомбаум, по ее словам, уже неслась по воздуху в органы мировой печати. Более того, делегаты обедали в штаб-квартире партии за теми самыми столами, за которыми эти мерзавцы подкрепляли силы после своих кровавых оргий. К тому же, поведала мисс Бомбаум, она только что узнала из книги, которая попала ей в руки, что Беллориус вообще не имел никакого отношения к Нейтралии; он был византийским генералом.

Скотт-Кинг взял слово и попытался вякнуть что-то в знак своего несогласия. Он был тут же заклеймен такими сильными выражениями, как «фашистское чудовище», «махровый реакционер», «людоед» и «буржуазный уклонист».