Александр Любинский - Виноградники ночи Страница 9

Дойдя до перекрестка, Марк остановился; повернувшись вполоборота к лотку со сластями, возле которого дремал на табурете тщедушный старик в куфие, различил через стекло по другую сторону узкой Яффо коренастого: тот сидел за столиком и что-то говорил человеку, сидящему напротив. Со своего смотрового пункта Марк видел лишь его круглую спину.

Марк пересек улицу, остановился в тени прохладного гулкого парадного, ближайшего ко входу в кафе. Разглядывая вывески адвокатских контор, ждал… Вышел коренастый. Пошёл вразвалочку к рынку Механе Иегуда.

Наконец, показалась слегка оплывшая женственная фигура, сверкнули на солнце стекла очков… Лет сорок пять. Голова с крупными залысинами, сохранившиеся белесые волосы тщательно зачесаны назад. Круглые стекла в золотистой оправе, острый нос и узкие губы на уже утратившем жесткие черты лице… Такое лицо трудно запомнить, но запомнив, нельзя забыть.

Возле двери кафе резко затормозила машина. Торопливо незнакомец нырнул в нее. Хлопнула дверца. Сорвавшись с места, машина скрылась из вида.

Марк пошел вниз по Яффо, и пока добрался до здания почтамта с крылатым львом на крыше, вознесшим тяжелую лапу над городом, было без десяти минут три.

Остановившись под часами у входа, он стоял, не двигаясь с места, не поворачивая головы. В здание почты впорхнула молодая женщина в шелковом платье. Проехал грузовик. В кузове — солдат с винтовкой на груде мешков. Протащилась телега… Тот, кого ждет Марк, уже видит его. Возможно, стоит вон за тем углом? Он обязан клюнуть на наживку! Эта рыба покрупнее коренастого с его очкастым хозяином.

Ветер метет рыжий песок вдоль улицы. Редкие прохожие. И, как всегда в этом городе — яростно сияющее синее небо. Кажется, встанешь на цыпочки — и дотронешься до него. Нет, не дотянуться…

Хватит на сегодня. Достаточно намозолил глаза… Марк пересек Яффо и вверх, мимо полицейского управления и собора, похожего на линкор с орудийными башнями, мимо Сергиева подворья свернул на Невиим. Не оглядываясь, вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, открыл дверь своей комнаты, огляделся… Все на своих местах: стол со старой, в мелкий цветочек клеенкой, узкая железная кровать, застеленная серым солдатским одеялом. Присев, вытянул из-под кровати маленький чемодан, проверил замок: нет, никто не открывал. Подошел к окну. Прежде, чем задернуть занавеску, взглянул вдоль улицы… Пуста. И этот белый, нестерпимо белый свет.

Марк бросил пиджак на стул. Лег, не снимая ботинок, поверх одеяла, прикрыл шляпой усталые глаза… Не сходится. Должен быть еще кто-то. И не о его ли существовании намекали в маленьком неприметном доме в переулке возле Алленби, шумящей как морской прибой? В городе, который вдруг показался недостижимо далек… Действуй по усмотрению, сказали. Иными словами, выкручивайся как знаешь. Насадили, как червяка на крючок, и бросили в стоячую воду. Готовят операцию, не хотят, чтобы сорвалась… Резидент? Не твое дело. Если потребуется, найдет тебя сам.

Стемнело. Внизу стукнула дверь, послышались голоса. Визгливый женский, монотонный мужской… Длинная, ниспадающая женская каденция — короткий всплеск мужского речитатива. Можно было бы даже записать их на чистой, расчерченной по пяти строчек, бумаге — когда-то ведь учился музыке, считался талантливым учеником… В эту мелодию, словно перерезая ее поперек, ворвался цокот копыт — его заглушил шум мотора под окнами… И снова — однообразно-страстный женский голос… Положив ладонь на теплую рукоять пистолета под подушкой, Марк спал.

Октябрь. Свет по-прежнему ярок, но уже не обжигает, не жалит разъяренной осой, а мягко греет, словно гладит лицо — его кожа так устала за долгое лето! Кусты, под которыми в долгие часы дежурств я спасался от жары, распрямили ветви; осмелев, вытянули вверх тонкие зеленые стебли, и кое-где на них уже проклюнулись нежно-розовые лепестки цветов.

Стенли почти не отходит от Лены. Как он только умудряется еще и работать! Во дворе установили сукку. Пока Махмуд натягивал веревки на крыше сукки, а Стенли снизу руководил, Лена стояла у двери, прислонившись к косяку; как кошка жмурилась на солнце, расставив ноги, слегка выпятив живот, и взгляды Стенли осторожно, со старческой нежностью, касались ее тела.

Итамар перестал заезжать за ней, но они по-прежнему вместе — время от времени я встречаю их в городе. Однажды он явился в середине дня — стремительно промелькнул мимо меня, подошел к Лене, что-то проговорил… Отошла к стойке бара, и пока он говорил, стояла неподвижно, опустив голову. Появился Стенли, посмотрел в их сторону. Я думал, что он уйдет, но вместо этого, сделав несколько легких вкрадчивых шагов, приблизился к ним… Я не расслышал, что он сказал, но Итамар коротко хохотнул. «Я рад, что ты проявляешь заботу о ней!» — проговорил он громко и бросился вниз по ступеням, через двор и на улицу. Глухо стукнула створка ворот.

Воображение мое тут же принялось рисовать ужасные сцены: вот Итамар подстерегает Стенли, когда тот идет домой, и из темноты, короткой очередью из автомата, убивает соперника. Или врывается в кабинет Стенли на втором этаже (в тот час, когда Стенли отпускает меня, а Махмуд, Фаяд и Али уходят на дневной перерыв) и в разгар невыносимо-сладострастной сцены расстреливает неверную вместе с ее неугомонным любовником! Но ничего не произошло: Лена и Стенли по-прежнему игриво-нежны друг с другом, а Итамар прогуливает вечерами Лену по Яффо и Кинг-Джордж, нежно обнимая за тонкую талию, обтянутую короткой юбчонкой, и Лена клонит к его плечу голову со светлыми пушистыми волосами.

Проснулся утром от холода. Окно оставалось открытым. Включил обогреватель. На улице — не больше 13–15 градусов. Словно живешь прохладным летом на подмосковной даче: давай потеплее оденемся перебежим на кухню я согрею воду полью тебе. Природа умирает на глазах, и это называется — осень.

Ночами тесно прижимаемся друг к другу, и под утро, когда от тепла набухает затекший член, она в полусне раздвигает ноги… После нескольких минут легкой акробатики снова затихаем, прислушиваясь к дыханью дочки: не разбудили ли? Может быть что-то слышала да маленькая еще ничего не поняла. Окна запотели, сквозь них пробивается свет — желтое пятно, которое все увеличивается, но сегодня не различишь, как, выступая из тьмы, трутся о раму ветви орешника, спи, в другой раз…

Утром — холод и резь в сердце. Снился огромный, полный людей вокзал, где мы искали друг друга. Назначили встречу у какой-то двери при входе, но двери не оказалось: бесконечные перроны, толкучка, неразбериха. В отчаяньи подумал: так мы никогда не встретимся! И от рези проснулся. Дома нет — даже пустой подмосковной дачки, где молодой муж в первый раз в жизни разжигал печь, рубашка пропахла дымной горечью, руки — в саже по локоть.

У каждого — свои воспоминанья, и зачем прибавлять к бесконечной их череде — свои? Не мне одному хочется, уходя навсегда, оставить засечку на стволе орешины или даже — пусть — на стене полуосыпавшейся, трухлявой кухонной веранды: здесь были Женя и Таня, не поминайте лихом. Давай оденемся потеплее, перебежим на кухню я подогрею воду полью тебе…

Высокий молодой человек в темно-сером пиджаке и такого же цвета шляпе вышел из подъезда дома № 52 по улице Невиим и свернул в проулок, ведущий к Яффо… Вдруг остановился и, нагнувшись, поправил шнурок, который, однако же не имел никакого намерения развязываться. Взгляд назад из-под полей шляпы, надвинутой на лоб… Никто не шел за ним. Или на сей раз преследователь был опытнее?

Марк (таково имя нашего героя) продолжил путь и вышел на Яффо, которая в это пятничное утро была полна народу. Марк двинулся к рынку. По мере приближения к нему все чаще мелькали куфии и медные от загара лица, а воздух, казалось, загустел от пота. У входа на рынок стояли, напряженно вглядываясь в круговорот толпы, двое солдат с винтовками наперевес — сикхи в белых чалмах. Возле них, расположившись на тротуаре, нищий отчаянно гремел жестяной банкой. Марк взглянул на часы — и пошёл вдоль рядов, с трудом пробивая дорогу в толпе. Вдруг резко изменив направление, свернул в боковой ряд и вышел на Агриппас. Остановился возле лотка с гранатами. Они лежали горкой — перезрелые, с сухой обветренной кожей. Кое-где она лопнула, и сквозь нее проступил бордовый сок. Не слушая подростка-араба, словно встревоженная птица, возбужденно чирикавшего над ним, посмотрел через плечо. Тот, кого он ждал, должен был вот-вот появиться… Полная женщина с сеткой, из которой выглядывает рыбий хвост, молодуха-марокканка, бренчащая золотыми браслетами… А, вот! Неужели — он? В проходе возник худой парень в выцветшей майке. Он осторожно двигался вперед, водя перед собой длинной палкой. Глаза его, задранные вверх, были скрыты темными круглыми очками. Марк положил гранат на прилавок и, не обращая внимания на отчаянное верещанье продавца, медленно двинулся вниз по Агриппас. Парень шел за ним, раскачиваясь из стороны в сторону, поводя палкой. Марк остановился. Остановился и слепой… Марк свернул в проход между домами. Вдруг стало оглушительно тихо, словно в кинотеатре вырубили звук, и в тишине отчетливо-резко зазвучали удары палки по каменной мостовой.