Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки) Страница 20

Достопримечательность четвертой стороны площади — трехметровая старинная пушка. Сейчас мало кто обращает внимание на эту громадину. Если к ней и подходят, то лишь для того, чтобы рассмотреть открытки, разложенные уличными торговцами на ее массивном постаменте. А ведь совсем недавно городские власти были вынуждены спрятать орудие, чтобы избавить площадь от многотысячных толп паломников к нему.

Пушку отлили португальцы в XVI веке. Торец затвора выполнили в форме человеческой кисти, пальцы которой сложены «дулей». По средневековому поверью народов юга Европы, такая композиция пальцев ограждала от дурного глаза. Голландцы привезли орудие в Батавию из захваченной в 1641 году Малакки и водрузили его на свою крепостную стену. Один из офицеров батавского гарнизона того времени записал в своем дневнике: «Нам не разрешали давать из португальского монстра слишком много залпов в праздничные дни. Боялись, что от сотрясений рухнут дома».

Генерал-губернатор Дэндельс в 1810 году приказал оснастить форт более современной артиллерией, а старую отправить на переплавку. Но португальской пушке повезло. Она не попала в плавильный котел. Была слишком тяжела, и никому не хотелось тащить ее. Чудовище просто сбросили со стены в траву и позабыли.

Прошло какое-то время, и началась вторая жизнь орудия — как обожествленного объекта поклонения. Затвор замолчавшего навек ствола народная молва наделила способностью... избавлять женщин от бесплодия. Его назвали «Ньи Джагур», что означает «женщина». Слухи о чудодейственной силе пушки разнеслись даже за пределы острова.

Вокруг железного чудища стали собираться тысячи страждущих женщин, устраивались молебны, жертвоприношения, песнопения. Прикоснуться обнаженным низом живота к «волшебной дуле» приезжали с близких и далеких островов, а также из других стран. Полтора столетия женщины поклонялись пушке. В 1975 году в интересах соблюдения санитарных норм власти свезли «Ньи Джагур» на задворки городского музея. Лишь через три года, когда вера в «животворящую силу» металла исчезла, орудие вновь выставили для всеобщего обозрения.

Архив разместился в бывшем особняке высокопоставленного чиновника колониальной администрации. Находится он на улице, переименованной после революции в честь знаменитого первого министра империи Маджапахит Гаджа Мады. Когда-то эта магистраль соединяла крепость с городом, и вся была застроена примерно такими же зданиями. Дом выразителен своей простотой и в то же время основательностью. Высокая черепичная крыша создает необходимую в тропиках защищающую от зноя воздушную подушку, большие двери и окна забраны деревянными прочными решетками так, что их можно всегда держать открытыми, совершенная симметрия придает строению практичный лаконизм.

На массивной верхней перекладине главного входа вырезано на латинском языке слово «Надежда», над первыми внутренними дверьми — «Вера», а слово «Любовь» украшало выход во внутренний двор. Но брус с этим словом, сказали мне, был украден и как антиквариат продан в США.

Почти все здание занято под хранилище государственных документов. Только бывшая гостиная превращена в маленький музей, где экспонируются предметы голландского быта первых колониальных лет. На столике с гнутыми ножками под стеклом там хранится подлинный акт купли-продажи 10 сентября 1755 года участка земли, на котором теперь стоит Архив — единственный во всей Джакарте образец голландской бытовой постройки более чем двухвековой давности.

Если ехать по улице Гаджа-Мада прямо, то она приведет к старому порту. В одно из воскресений я отправился туда за час до рассвета. Несмотря на ранний, по моим понятиям, час, жизнь в порту уже кипела вовсю. Шумно торговали рыбой, креветками, крабами, настежь были открыты лавки зеленщиков, прямо на тротуаре, на пластиковые подстилки, выложили свои товары торговцы одеждой, галантереей, посудой, всякой мелочью, ненавязчиво зазывали к своим прилавкам продавцы раковин разных цветов, размеров и форм, чучел чудо-рыб, амулетов из «морского корня» или зубов акулы, других сувенирных диковинок.

В тропиках утренние, сохраняющие прохладу ночи часы — наиболее удобное для активной деятельности время. Полуденный зной, послеполуденная давящая жара не располагают к движению. Днем поэтому индонезийцы вялы, как бы погружены в полудремотное состояние. Некоторые европейцы воспринимают эту заторможенность как врожденную лень, пристрастие к праздности. Но если присмотреться внимательнее, то обнаружишь, что бездеятельность кажущаяся. Индонезийцы почти все время чем-то заняты, что-то делают, но так медленно, с такими длительными перерывами, что их занятие и не усмотришь сразу. Это свидетельствует не о лени, а лишь о весьма совершенном приспособлении к жизни под жарким экваториальным солнцем, в условиях монотонного, расслабляющего климата. Оно продиктовано инстинктом самосохранения, потребностью выжить в условиях тропиков.

За воротами в порт сразу же начинается причал, у которого тесно, в длинный ровный ряд выстроились шхуны. Ярко выкрашенные в контрастирующие цвета с преобладанием белого, с острыми, приподнятыми носами, со свисающими темными треугольниками парусами, они были так легки и изящны, что в голову невольно пришло банальное и тем не менее верное сравнение. Шхуны были как птицы! Как стая тонкокрылых птиц, усевшихся на мгновение на берегу, чтобы вот-вот вспорхнуть и разлететься в разные стороны.

Суда-птицы прибыли с Суматры, Сулавеси, Калимантана, Молукк. В основном они были загружены связанными в тугие пачки жестяной лентой деревянными брусами — ценной тропической древесиной. Босоногие грузчики, двигаясь вереницей, сносили их на берег по шатким доскам с насечкой и складывали в высокие штабеля на бетонных площадках. Но с некоторых шхун разгружали мешки, которые своим пряным запахом выдавали содержимое — гвоздику. На заре торговых сношений между островами этот отпущенный тогда только Молуккам удивительный дар природы, несомненно, был одним из главных товаров наряду с перцем, золотом и рисом.

Редкий матрос, завидев меня, не приветствовал: «Хэлло, мистер!» Многие знаками показывали, что хотели бы сфотографироваться, приглашали подняться на борт. На шхуне «Тереза» с Сулавеси крепко сбитые, мускулистые парни по очереди подали мне руку, назвали свои имена. В отличие от яванцев смотрели прямо в глаза, улыбались во весь рот, держались очень свободно. Но в поведении не было вызова. Раскованность была результатом сознания своих сил, уверенности в них. Это были молодые буги.

Предприимчивость и самостоятельность — исконные черты этой народности. Одно из ранних тому подтверждений — история возникновения династии султаната Селангор на Малаккском полуострове. В 1677 году правитель Джохора, государства в южной части полуострова, нанял отряд бугов для войны против суматранского княжества Джамби. Джохорский владыка был хорошо наслышан о гордости и воинственности этого племени. Буги не обманули его ожиданий. Они одержали для него ряд блистательных побед.

Но султан недооценил независимого духа бугов. Когда надобность в них отпала, он никак не мог спровадить их восвояси. А попытка силой отправить наемное войско домой заставила его горько раскаяться. Буги обратили оружие против бывшего хозяина и разрушительным смерчем прошлись по его владениям. Затем более полувека они тиранили малайские султанаты, немало хлопот доставили сидевшим в те времена в Малакке голландцам. В 1742 году выходцы с Сулавеси захватили Селангор, умертвили местного правителя, а на его трон посадили Раджа Луму, внука одного из пяти братьев, которые некогда покинули отчий край во главе наемного войска по зову султана Джохора. Так было положено начало новой династии.

— Когда я в море,— сказалмне Уданг, один из матросов «Терезы»,— я скучаю по суше. Там дом, семья. Но стоит побыть на земле несколько дней, и опять тянет в море. Под парусами я чувствую себя хорошо. Сердце радуется.

— А как случилось, что ты стал матросом?

— Это от деда и отца. Был еще маленьким, а отец ужо брал с собой в море. Учил ставить паруса, читать звезды, показывал мели, течения. Своего сына, когда подрастет, тоже возьму с собой. Пусть привыкает.

Суда, на которых плавали предки Уданга, можно увидеть в Морском музее Бахари. Он разместился недалеко от порта, в прочных, просторных, обновленных зданиях бывших складов Ост-Индской компании. Голландцы позаботились о том, чтобы собранный для отправки в метрополию колониальный товар был надежно укрыт. Стены метровой толщины, низкие потолочные своды из гигантских деревянных брусов, окружающая склады высокая стена со сторожевыми башенками — все говорило о том, что склады строили как крепость.

На первом этаже музея выставлены модели старинных парусных судов в натуральную величину со всех островов архипелага. Они заметно отличались друг от друга в деталях, но в целом были так похожи, что у посетителей не оставалось сомнений в их принадлежности одному региону. Как братья или сестры: разные, но и явно родные. Объединяли модели длинный задранный нос, широкая, вогнутая книзу и центру палуба, косой треугольный парус, балансиры из цельного ствола дерева.