Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки) Страница 23

Готовится Генеральный план развития Джакарты до конца столетия. Важнейшим элементом его будет интенсивное расширение близлежащих городов Богор, Танггеранг, Бекаси. По замыслу, они примут на себя последствия демографического взрыва.

Ставка делается, таким образом, на создание огромной городской зоны. Большая Джакарта получила имя Джабота-бек, сложенное из первых слогов названий нынешней столицы и ее спутников, то есть Джакарты, Богора, Танггеранга и Бекаси. К последним двум столица уже подобралась своими пригородами вплотную, быстро застраиваются домами и обочины самого скоростного в Индонезии шоссе, ведущего на юг, к Богору. Вокруг богорского Ботанического сада, в прохладных горах, размещены загородные резиденции государственных деятелей, шикарные виллы состоятельных индонезийцев. Поэтому автострада Джакарта — Богор широкая, ровная, размеченная хорошо видимыми днем и светящимися ночью знаками. Прямая, как взлетная полоса аэродрома.

Второй, не менее важный элемент Генерального плана — программа переселения жителей джакартских трущоб в построенные государством поселки на Суматре, Калимантане, других островах. Опыт в организации трансмиграции у правительства уже есть. Оно много лет пытается таким образом разгрузить от избыточного населения сельские - районы Явы.

Пессимисты, не верящие в возможность решения проблем Джакарты вышеуказанными мерами, считают, что условия жизни в городе в ближайшем будущем станут настолько невыносимыми, что еще манящие сегодня воображаемым благополучием городские огни завтра станут, как на бакенах, сигналами опасности, отгоняющими людей от джакартского «рая». Некоторые фаталисты предрекают более страшную формулу самокорректировки. Ограничат рост Джакарты, лишат ее привлекательности, считают они, голод, эпидемии, социальные бунты.

Беда в том, что все эти предсказания умозрительны, не опираются на научно обработанный статистический материал. Последнего крайне мало, а некоторых данных и вовсе нет. Жизнь горожан не выстроена в столбики цифр, но расписана по демографическим таблицам, не разложена по анкетам социологов, не вычерчена в кривые психологами. Все, что касается будущего Джакарты, пока из области радужных или мрачных гаданий. Все сходятся лишь в одном: город быстро растет, и последствия этого роста пугают своей непредсказуемостью.

С коренным джакартцем Исмаилом я познакомился на площади Фатахиллах, у пушки «Ньи Джагур». Каждое утро он раскладывал на ее постаменте отпечатанные в Сингапуре почтовые открытки с идиллическими тропическими пейзажами в надежде, что их купят иностранные туристы. Но редкого зарубежного гостя привлекали запечатанные от пыли в целлофан красоты природы. Этим добром он обычно запасался в прохладных фойе роскошных отелей. Местные же жители и вовсе не подходили к Исмаилу. Кто из них станет тратиться на такую безделицу? Так и сидел он целыми днями в напрасном ожидании желающих приобрести цветные картинки, которые под расписку выдавал ему каждый день хозяин книжной лавки.

На соседней с моей улице также ежедневно у обочины, на разостланной циновке, устраивался со швейной машинкой высохший до костей старик Сурьяди. Иногда около него останавливался прохожий, снимал брюки и, сев на корточки, равнодушно наблюдал, как под ловкими руками портного на одну заплату ложилась другая. Но чаще старик сидел в одиночестве и безучастно смотрел на мелькающие перед его глазами ноги. Однажды, пришивая мне пуговицу, Сурьяди рассказал, что приехал сюда с Центральной Явы, где у него были и земля, и дом. Но все пришлось продать в уплату долгов. От былого «благополучия» осталась только старенькая швейная машинка «Зингер», которая кормит его и его больную жену

К ярко освещенной керосиновой лампой лавке напротив моего дома почти каждый вечер в течение года подъезжал велорикша Унтунг. Устало откинувшись на сиденье пассажира, закинув покрытые выпуклыми узлами вен мускулистые ноги на руль, он неторопливо разглаживал потерявшие от ветхости первоначальный цвет купюры, пересчитывал тусклую мелочь. Я знал, что ему всего 18 лет. Утром, видя его весело поглядывающим по сторонам в поисках пассажира, в это можно было поверить. Но к ночи он превращался в старика. И дело было вовсе не в резко отделяющем свет от тени ярком до белизны пламени керосинки. За день велорикша — «бечак» по-индонезийски — проживал как бы несколько лет. Причиной страшной метаморфозы был изнурительный труд. Наблюдая за Унтунгом при подсчете дневной выручки, я всегда вспоминал утверждение индонезийской печати о том, что бечаки умирают дряхлыми старцами в возрасте всего около сорока лет.

— Сколько,— спрашиваю я Унтунга,— набралось?

Юноша-старик вяло улыбнулся. Ответил:

— Не так уж плохо. Тысяча шестьсот рупий. Половина хозяину коляски, половина мне. Жить можно.

Унтунг медленно тронулся. Задеревеневшие ноги отходят не сразу. Вот он скрылся в темноте. Покрутит еще педали. Смотришь, и перехватит сотню-другую.

Этому парню родители дали имя, которое в переводе означает «счастливая судьба». Видно, им очень хотелось, чтобы у него сложилась хорошая жизнь.

Сувирьо появился на углу улицы, как всегда, около семи утра. Он выскочил из-за школы, развернулся и потрусил на полусогнутых ногах вдоль домов, крича в каждое окно, в каждые ворота сокращенное в один пронзительный звук название своего товара. По улице понеслось «йа... а... ам!». Сувирьо предлагал бубур-айям, традиционную яванскую рисовую кашу-размазню с кусочками курицы. У второго от угла дома его окликнула прислуга, сухонькая, издалека похожая на девочку-подростка яванка, к которой по воскресеньям, когда хозяева уезжали на дачу в горы, приходили целой группой внуки.

Сувирьо остановился, снял с плеча гибкое бамбуковое коромысло с огромными корзинами на концах. Там у него и провизия, и посуда, и газовая горелка, и даже табурет для клиента. Через минуту он уже протянул женщине дымящуюся кашу, присел на корточки, закурил, радуясь и передышке, и заказу.

Такая форма обслуживания характерна для Джакарты. На коромыслах по улицам носят горячую еду и прохладительные напитки, питьевую воду и керосин, овощи и фрукты, канцелярские товары и хозяйственные принадлежности.

Звонкими голосами предлагают свои услуги несущие походные «мастерские» на коромыслах стекольщики, сапожники, плотники. Как-то ко мне пришли молодые ребята, которые на плечах держали «цирк». В корзинах у них был двухметровый удав, пара обезьян, реквизит. «Ученая» собака бежала за ними на привязи. За несколько монет они показали нехитрые номера с дрессированными животными, первым среди которых было катание обезьян на собаке.

На концах бамбуковых коромысел порой висит до 100 килограммов. Гибкое дерево гнется, но не ломается. Выдерживают и привычные к тяжести плечи. Но до поры, до времени. Коромысельщики в среднем живут столько же, сколько и бечаки. Около 40 лет. Такой короткий век — прямой результат ежедневного марафона под не знающим пощады солнцем и бросающим в озноб тропическим ливнем. Не выйди «на линию» день-два — растеряешь клиентуру. Достаточно посмотреть на Сувирьо, чтобы стала очевидной горечь добываемого им хлеба. Глубоко запавшие в паутины морщин глаза, беззубый, ввалившийся рот, впалая, узкая грудь, согнутая колесом спина, никогда не знавшие обуви, разбитые ступни.

И все же эти четверо при деле. У них есть работа, есть небольшой заработок. Им могут позавидовать те, кто собирает по улицам окурки и сдает их для переработки в самые дешевые сигареты, кто слоняется по базарам в поисках возможности поднести, разгрузить, перетащить, кто толчется у ворот морского порта в надежде на однодневный найм. Заглохни вдруг посреди улицы двигатель вашей машины, и тут же вокруг нее соберется толпа молодых людей, которые за горсть мелких монет будут толкать автомобиль хоть на край света.

Безработица толкает часть джакартской молодежи на путь преступлений. В окраинных кварталах лучше ездить с заблокированными на замок дверьми. В противном случае прямо у светофора дверцу могут открыть ребята, которые приставят нож к вашему боку и потребуют бумажник. Одно время грабители облюбовали междугородные автобусы. Как только машина выезжала за пределы Джакарты, трое-четверо парней, обнажив холодное оружие, заставляли водителя сворачивать с шоссе и очищали карманы пассажиров и кассу. Грабежи прекратились только после того, как муниципалитет распорядился в каждый автобус сажать переодетых в гражданское и вооруженных полицейских.

В начале 1983 года столица жила слухами о «таинственных убийствах неопознанных молодых людей». Их находили в каналах, на обочинах дорог с пулей в затылке. Западные информационные агентства сообщали, что это дело рук пользующихся скрытым покровительством властей «ударных отрядов», в которые «добровольно» объединялись в свободное от службы время полицейские. Они решили сами расправляться с бандитами без суда и следствия. Официально эту версию никто не опроверг, а высокопоставленный работник прокуратуры назвал убийства «актами возмездия ангелов-хранителей».