Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки) Страница 24

Формально проституция в Индонезии запрещена. Но ни для кого не секрет, что в определенных местах под неоновыми вывесками «Венера», «Мона Лиза» и так далее каждый вечер открываются «массажные», «сауны», «салоны красоты» и прочие заведения, где торгуют телом. Всем джакартцам известен расположенный в пяти километрах от морского порта квартал Керамат-Тунггал, где зарабатывают свой горький хлеб около трех тысяч женщин, где драки и поножовщина случаются каждую ночь, где бесследно исчезают люди, где сбывается краденое, где встречается много наркоманов.

В первые дни пребывания в Джакарте я имел неосторожность в поздний час остановиться на улице Блора и выйти из машины за сигаретами. В мгновение ока был со всех сторон облеплен ярко накрашенными девицами с весьма недвусмысленными предложениями. В стороне, под деревьями, сидя на мотоциклах и дымя сигаретами, прятались сутенеры. Большого труда мне стоило пробиться от лавки к машине. Но и в автомобиле меня ждал сюрприз. В ней сидела одна из «ночных бабочек», которая ни в какую не хотела вылезать и поспешно выпорхнула только тогда, когда убедилась, что я действительно еду к ближайшему полицейскому участку. Впрочем, она заработала на знакомстве со мной. Девчонка успела выгрести все деньги из ящика для перчаток.

В январе 1981 года муниципалитет, заботясь о международной репутации столицы, попытался ликвидировать все злачные места в центре, перевести их хотя бы на окраины. «Ночные бабочки» устроили демонстрацию у здания парламента. Их лидер по имени Сьюзи зачитала через мегафон петицию протеста, в которой, в частности, говорилось: «Над нами, которых тысячи и которые должны кормить десятки тысяч ртов, нависла угроза голодной смерти». Несмотря на патетику, фраза верно обнажила социальную природу порока. На панель девушек гонит безработица.

Еще одна теневая сторона Джакарты. Для таких понятий, как чистота, аккуратность, у индонезийцев двойная мерка. Заглянешь в их вылизанные дворики, побываешь в чистых комнатах, подумаешь: как они опрятны. Верно. За своим домом следят. Поддержание бытового порядка — одна из заповедей здешнего жителя. За пренебрежение ею тропики сурово карают. Стоит не проветрить шкаф с одеждой неделю, и она покроется плесенью, пятна от которой не смоешь потом никакой химией. Пропустишь хоть одну ежемесячную обработку дренажной системы инсектицидами, и весь дом оккупируют огромные рыжие тараканы, обычно ползающие, но иногда и летающие с гулом бомбардировщика. Не подстрижешь траву в саду, и она поползет на асфальт; не сделаешь косметический ремонт вовремя, и стены покроются черно-зелеными пятнами сырости.

Когда встал вопрос о ремонте моего дома, я поднялся с рабочими на чердак и был буквально потрясен, обнаружив ту угрозу, под которой, не ведая, жил. Перекрытия крыши были так густо изъедены термитами, что в некоторых местах превращались в труху от малейшего прикосновения. Крыша могла рухнуть в любой момент. В оборудованной новейшей техникой, комфортабельной, богатой частной клинике, где мне делали операцию, я несколько раз при утреннем туалете был вынужден гнать из раковины крысу, которая нахально вылезала из сливной трубы.

Забота индонезийца о чистоте и порядке часто не распространяется за порог его дома. На ничейную территорию сбрасывают мусор, всякие отходы. Покрытые гудящим мушиным ковром кучи гнили не столь уж редкое явление на задних улочках Джакарты и сейчас. В каналах в Старом городе не увидишь воды, так плотно они забиты всяческим хламом, среди которого свидетельством времени высятся горы упаковочного пенопласта.

На улицах города правила уличного движения не соблюдаются. Хозяева проспектов — городские автобусы. На перекрестки они въезжают, не сбавляя скорости, поворачивают в какую вздумается сторону из любого ряда, останавливаются, чтобы подобрать пассажиров, где угодно. Легковые изящные «тойоты», «мазды», «хонды» и другие автомобили японского производства при появлении извергающих черные клубы дыма обшарпанных «фордов» разбегаются в стороны, как мыши от свирепого кота. Что этим чудовищам от столкновения? Еще одна царапина, еще одна вмятина на искореженных боках. А хрупкая легковушка вмиг превратится вгруду металлолома, как будто побывавшего под кузнечным прессом.

Экипаж — водитель и два кондуктора — по возвращении в парк с линии сдают в кассу определенную сумму денег. Все, что пассажиры выложили сверх фиксированного потолка, они кладут себе в карман. Вот автобусы и носятся по улицам как на гонках, тормозят по взмаху руки любого прохожего. Как бы ни был набит салон, пусть так плотно, что на поручнях обеих дверей гроздьями висят люди, кондукторы всегда кричат «Косонг!» — «Свободно!» и найдут местечко еще для нескольких пассажиров. Благо на густонаселенной Яве теснота не причина для раздражения. Ни у кого зажатые колени или притиснутые спины не вызывают возмущения, все спокойно переносят пытку на колесах.

А там, где не ходят автобусы, властвует баджадж. Этим словом называют несколько видов трехколесных машин с мотоциклетным двигателем. Они рассчитаны на двух-трех пассажиров, едут со скоростью двадцать километров в час. Их водители, подобно шоферам автобусов, ведут себя так, будто город принадлежит им. Занимают середину улицы, сворачивают без предупредительных сигналов, не обращают внимания на знаки, неожиданно выскакивают из-за углов. Колоритны фигуры водителей. Все они в шляпах, шапочках, пилотках самых разных форм и цветов, с шейными платками, с неизменно прилипшей к губам сигаретой. Чтобы не потели руки, носят нитяные перчатки или накрывают рукоятку руля носовыми платками.

Баджаджи постепенно вытесняют бечаков. В 1971 году велорикшам запретили появляться на больших улицах. Планировалось вообще ликвидировать их как транспортное средство. Полиция устраивала на них в Джакарте облавы и отбирала коляски. Но бечаки остались и по-прежнему перевозят людей и мелкие грузы по задним, узким улочкам. Всего их в городе около 60 тысяч. Почти все они крутят педали, не имея на то формального разрешения муниципалитета. В подавляющем большинстве это приехавшие из деревень в поисках работы молодые ребята. Ради заработка они готовы сократить свой век почти вдвое.

Особенности джакартского движения нашли лингвистическое отражение. Ни в каком другом языке, кроме индонезийского, не существует таких терминов, как «нгебут» и «ньиланг». Перевести их можно только описательно. Первый означает — вести машину быстро, безоглядно, отчаянно. Второй — переезжать на полной скорости чей-либо путь под самым его носом. Доки по части оформления новых явлений, джакартцы быстро нашли и подобающее словечко для автоинспекторов. Вместо того чтобы предупреждать нарушения правил, те имеют обыкновение прятаться в укромных местах и высматривать нарушителя. Дождавшись, свистят и за взятку в 25 рупий отпускают незадачливого водителя. За вымогательство инспекторов назвали «притджиго». «Прит» — звукоподражание полицейскому свистку, а «джиго» — на джакартском жаргоне означает 25 рупий.

Дорожная полиция Джакарты обладает еще одной удивительной способностью. Она исчезает всегда в те моменты, когда нужда в ней больше всего. Ежегодно столичный автопарк растет в среднем на 15 процентов. Улицы становятся все более тесными для него. Час пик в некоторых местах начинается с утра и продолжается до ночи. Многие перекрестки на долгое время превращаются в «автокучу малу», которая выводит из себя даже выдержанных индонезийцев.

Но ни разу я не видел, чтобы в ликвидации пробки автомашин принял участие полицейский. Зато неоднократно наблюдал, как за регулирование движением брался какой-нибудь подросток. Сигналы он подавал уверенно, с независимым видом, словно всю жизнь стоял на перекрестке с жезлом. И его беспрекословно слушались все — от водителя огромного грузовика до шофера министерского «мерседеса».

Даже самое поверхностное соприкосновение с обратной стороной столичной жизни побуждает многих гостей с Запада неприязненно относиться ко всем индонезийцам в целом. Не раз приходилось слышать, что они грязнули, бездельники, жулики! У некоторых негативизм проявлялся в форме нескрываемого презрения. Что, мол, с них взять, одно слово — азиаты! Такое отношение исходит из априорного, бездоказательного убеждения в превосходстве Запада над Востоком, высокомерного нежелания постичь суть вещей, в том числе и тот факт, что Джакарта — скопище, сонм людей, потерявших точку опоры. Они — оторвавшиеся от земли, деревни, привычной общины, выработанного веками кодекса поведения вчерашние крестьяне, которые в городе еще не пустили корни, не влились ни в один из устоявшихся классов или слоев, не приняли их моральных и нравственных устоев. Эти люди слились в огромную, аморфную, неорганизованную, подверженную стихийным настроениям, экстремизму массу со страшным ликом паупера, который отчаянно, всеми силами и способами борется за жизнь в жесточайшем водовороте капиталистического города.