Галина Барышникова - Мастерская сновидений Страница 18

Борлей опасливо смотрел на Георга. Тот расхохотался.

– Не бойся, я совершенно нормален. Только человеку необходимо переключать внимание, чтобы не сойти с ума от боли. Например, сейчас мне лучше думать, что я раскачиваюсь на качелях, что я ребёнок, и что мне весело, чем осознавать, что я в камере пыток, а завтра меня сожгут на костре.

– А меня сегодня, – проскрипел Борлей.

– Ну, тебя-то поделом. Всё-таки не я тебя выдал, а ты нас, не забывай об этом. Кстати, а куда ты дел мои записи? Я их в камине спрятал. А? Куда, я спрашиваю!

Борлей не отвечал.

В этот момент дверь в камеру открылась, и на пороге появился монсеньёр с монахами, те держали в руках факелы. Вскоре монсеньёр велел снять с цепи Борлея. Тот уже был без чувств. Монахи зачерпнули воды и плеснули ему в лицо. Но это не подействовало – видно привык к водным процедурам. И к чему только человек не привыкает!

Пока монахи с ним возились, в камеру тихо вошёл перепачканный в саже человек, и что-то прошептал на ухо монсеньёру. Тот вышел и долго отсутствовал, а когда вернулся, Борлей уже сидел на полу с открытыми глазами. Монсеньёр показал ему небольшой кожаный мешочек, видимо, туго набитый деньгами.

– Борлей Лорелли, это всё, что мы нашли в бывшей лаборатории Георга д' Меербена и вашего господина, – монсеньёр не удержал ухмылки, – и вашего господина Жан-Пьера Оверни. Это ваши законные сбережения, и вы вправе найти им любое применение – сжечь в камине или организовать собственную лабораторию.

– Спасибо. Оставьте их для вашей собственной лаборатории, – съязвил Борлей.

– Спасибо. Именно так я и поступлю. Моя лаборатория всё время нуждается в средствах. Но я ещё хотел бы её пополнить произведениями этих господ. Вы не возражаете, мой друг?

– Я вам не друг.

– Как? Все друг другу братья, разве не так? Тем более что у вас ещё есть будущее, где вы сможете изменить своё отношение к этому вопросу. Итак, где записи?

– Их пожрал пламень! – Борлей был великолепен в своей дерзости.

– Хорошо. Я вам говорил, что цена вашей жизни – дневники этих еретиков? Я вам обещал, что вы разделите участь этих бумаг?

Борлей кивнул. Затем левой рукой быстро схватил факел у одного из монахов и поджёг свою косматую чёрную бороду – сам, Сам! Словно факел вспыхнул он весь. Монах быстро окатил его из бочки, но Борлей вытер своё обгоревшее лицо ладонью, провёл рукой по ставшей в момент лысой голове, посмотрел на своих палачей и улыбнулся.

– Ну, напрасно вы так реагируете, дружок, я всегда держу своё слово. Тем более что вы уже сыграли свою роль. Я только дам вам обсохнуть, чтобы эффект был полным, а эксперимент чистым. А остальное – ваше дело. И как вы справитесь с ним – тоже ваше дело… – Гекат озорно подмигнул Георгу и кинул деньги к ногам мокрого, лысого, наполовину обгоревшего Борлея.

Борлей перевёл взгляд с них на Георга, потом очень красноречиво взглянул на своё тряпьё.

– Монсеньёр, можно исполнить последнюю просьбу?

– Конечно, это ваше право, если вы только не потребуете свободы для своего «собрата».

– Ну что вы, путь свободы в его руках, – и Борлей выразительно посмотрел на бочку. Взгляд этот был странный. Но монсеньёр неожиданно улыбнулся и даже потрепал Борлея по плечу.

– Молодец, – сказал он, – говори свою просьбу.

– Я бы хотел, ваше сиятельство, хотя бы перед смертью одеть чистую и сухую рубашку. Не трудно ведь исполнить, правда?

– Правда.

– И попрощаться. А?

Монсеньёр кивнул.

Тогда Борлей, подошел к Георгу, коснулся его закованной ноги.

– Ваше спасение – в ваших силах, – сказал он и опять посмотрел на свои вещи и на бочку. Георг помотал головой. Он не понял его, отказывался понимать. Тогда Борлей взял кувшин с водой, поднял его высоко над собой и полил на свободную руку. Затем поставил кувшин у ног и растёр обе руки. Молча переступил через кувшин и подошёл к монсеньёру. «Всё! Чиста совесть моя! – говорил весь его вид. – Знайте же, что ничего не в силах я больше совершить. Да и никто не в силах…»

Вскоре Борлей взошёл на костёр.

А Георгу вспомнились его слова, что ещё сегодня он надеется воссесть женихом в доме Отца своего.

Он не видел его, но почему-то знал, что Борлей был мужественен. Он знал, что тот сделал всё, что, как ему казалось, было возможно.

Неожиданно что-то дёрнуло его за ногу, и раздался очень резкий звук, как будто бы и очень знакомый, но сейчас совершенно чужой. Георгий открыл глаза. Кресло. Он накрыт фиолетовым покрывалом. Рядом кто-то спит. Он присмотрелся: Пётр Александрович, Сандра, Людмила Сергеевна. Боже мой! Пьер! Конечно же! Только там, по другую сторону сознания он был намного моложе – лет около сорока. Да и сам он, Георг, был мальчишкой лет, наверное, двадцати пяти…

На поясе отчаянно вибрировал и звонил мобильный телефон! Вот, что его, оказывается, вернуло обратно… права была Болдырева, когда запрещала с собой брать все эти прибамбасы! Он взглянул на спокойное спящее лицо Людмилы Сергеевны. «А девчонки-то куда подевались?» – подумал он.

– Не обязательно что-то делать, чтобы делать. Женщины – это звук, это зов, это уровень мужчины. – Рядом сидел Азриэль. Он был в кресле Георгия Катаева, а его белые крылья были точно лабораторный халат. – Не удивляйся так долго, а ответь на звонок – всех перебудишь, – посоветовал он своему подопечному.

Георгу пришлось немного отдышаться в «своём времени», сделать несколько неотложных звонков, чтобы больше не беспокоили, отключить телефон и опять, с разбегу, при помощи всезнающего Азриэля нырнуть в своё неразрешённое Средневековье. Ему было необходимо освободиться от пут, и он знал, что сделать это сможет, только поняв себя: ведь если он оказался там, значит что-то там забыл или что-то недоделал…

Конец ознакомительного фрагмента.