Бхагаван Раджниш - Автобиография духовно неправильного мистика Страница 25

«Не волнуйтесь, — ответил я, — деньги мне приносят в целости и сохранности». Когда кому-то доверяешь, он вряд ли тебя обманет.

За все те годы ни один студент, ни разу не взял ни гроша, хотя я так и говорил: «Берите, если нужно. Если нужны деньги, можете взять, я разрешаю. Возвращать не придется, я в долг не даю, мне просто лень запоминать, кто и сколько мне должен. Я отдаю деньги просто так». Но ни один студент, ни разу не взял ни гроша.

Всех преподавателей интересовала только зарплата — и, разумеется, повышение в должности. Я ни разу не замечал у них интереса к студентам, к будущему этих студентов и, в частности, к их духовному росту.

И когда я понял это, я открыл небольшую школу медитации. Один из моих приятелей отвел для этой цели принадлежавшее ему чудесное бунгало в саду. Он соорудил там мраморный храм для медитаций. Места хватало. Там одновременно могло поместиться полсотни человек. И туда приходили не только студенты, но и преподаватели, даже наш заместитель ректора. Они приходили, чтобы понять, что такое медитация.

В Индии мусульмане ходят в одном наряде, а индуисты — в другом. Пенджабцы носят одно, бенгальцы — другое, а уроженцы Южной Индии — третье. Например, в Южной Индии носят набедренные повязки — дхоти, обычные полоски ткани, которые оборачивают вокруг бедер, а потом подбирают к поясу так, что ткань поднимается выше колен. Так принято даже в университетах, где преподаватели нередко читают в таком наряде лекции.

Я любил набедренные повязки, потому что это самая простая одежда, проще не придумаешь. Не нужно ничего шить и кроить. Такую повязку можно сделать из любого отреза ткани. Но я был не в Южной Индии, а в Центральной, где набедренные повязки носят только бродяга, попрошайки и прочие подозрительные типы. Это знак того, что человеку плевать на мнение общества и все равно, что о нем подумают.

Когда я впервые заявился в университет в набедренной повязке, студенты и преподаватели высыпали из аудиторий и просто остолбенели. Иду я себе по коридору, а все вокруг замерли и пялятся на меня. Я просто машу им рукой. Всеобщее внимание всегда приятно!

Выходит заместитель ректора. «В чем дело? — спрашивает он. — Что тут за столпотворение? Почему занятия прервались?..» — и тут он видит меня. Я жестом приветствую его, а он растерялся и даже не машет рукой в ответ.

«Могли бы и поздороваться, — говорю я. — Понимаете, всем интересно стало посмотреть на мою набедренную повязку». Кстати, я думаю, что она действительно всем понравилась, потому что преподаватели у нас ходили в очень дорогих, роскошных костюмах. Зайдешь к ним в гости и поражаешься — всюду одна только одежда, весь дом ею завален. Хозяин, слуга — и горы костюмов.

«Видите, как здорово? Даже если вы в коридоре появитесь, никто не станет выскакивать из аудиторий, — говорю я. — А бедняга в набедренной повязке — вы ведь знаете, их только нищие носят, — мигом заставил их забыть об уроках. Пожалуй, отныне я все время буду носить только дхоти».

«Пошутили — и хватит, — заявляет он. — Не стоит заходить слишком далеко».

«Понимаете, — говорю я, — если уж я что-то решил, то непременно довожу дело до конца».

«Что вы имеете в виду? — спрашивает он. — Вы действительно намерены являться в университет в набедренной повязке?»

«Именно так, — киваю я. — А если мне попытаются помешать, я сниму и это. Поверьте на слово! Если хоть кто-то попробует запретить мне, так одеваться, если кто-то начнет говорить, что преподавателю это не к лицу... Мне-то что? В общем, если никто не возражает, я буду ходить в дхоти. Если кому-то это не нравится, я ее тут же сниму. Представляете, что тогда начнется?»

Сцена была замечательная! Студенты слышали наш разговор и захлопали в ладоши, а заместитель ректора был так смущен, что молча вернулся в свой кабинет. Больше он ни слова не произнес о моей набедренной повязке. Я его даже спрашивал: «Так что насчет моей дхоти? Собираетесь принимать какие-то меры?»

«Оставьте меня в покое, — отвечал он. — И делайте, что хотите. Я лучше промолчу, вам ведь что ни скажешь, все может оказаться ошибкой. Кто знает, что вам в голову взбредет? К тому же я ведь не предлагал вам снять повязку, я просто советовал одеваться так, как вы прежде одевались».

«Мой прежний наряд вышел из моды, — пояснил я. — А я не привык оглядываться на прошлое. Теперь я хочу носить набедренную повязку».

Сперва я наряжался в набедренную повязку и длинную накидку. Потом я перестал носить накидку и довольствовался длинным шарфом. Это вновь чуть не привело к скандалу, но заместитель ректора сумел сохранить самообладание. Все опять выскочили в коридор, но он не появился — боялся, наверное, что я все-таки снял дхоти! Он попросту не вышел из кабинета. Тогда я сам к нему постучал.

«Вы таки сделали это?» — поинтересовался он.

«Еще нет, так что выходите, не бойтесь», — ответил я.

Он приоткрыл дверь, высунул голову, окинул меня взглядом и сказал: «Но кое-что все же изменилось. Вы сняли накидку».

«Верно подметили, — согласился я. — Хотите что-то сказать по этому поводу?»

"Нет, — коротко бросил он. — Когда дело касается вас, я даже в разговоре с другими молчу. Мне уже звонят всякие репортеры, они спрашивают: «Как вы допускаете такое в своем университете?» Вы создали прецедент, теперь некоторые студенты и даже преподаватели тоже являются на занятия в дхоти. А я сказал журналистам: «Пусть хоть все начнут так одеваться — мне плевать. Я не стану связываться с этим парнем. Он пригрозил, что, если ему запретят так одеваться, он начнет ходить вообще голышом. Еще он говорит, что в Индии нагота издавна считается признаком духовного пути. Махавира ходил голым, все двадцать четыре тиртханкары джайнизма ходили голыми, тысячи монахов и в наши дни ходят голыми. Если даже тиртханкара ходил нагишом, то почему университетский профессор не может? В Индии нагота никогда не считалась чем-то неприличным».

А потом он добавил: «Вот что я им отвечал. Если ему так уж хочется создавать вокруг хаос... К тому же у него уже есть последователи. Многие студенты готовы выполнять любые его указания. Лучше оставить его в покое».

Знаете, что я замечал на протяжении всей жизни? Если ты готов хоть немного пожертвовать нормами приличия, перед тобой тут же открываются все пути. Общество сыграло с нами злую шутку. Оно внушило нам огромное почтение к правилам приличия и оградило ими все, чего не хочет видеть со стороны людей. Если делаешь то, что ему не нравится, ты тут же теряешь респектабельность. Но стоит тебе заявить: «А мне плевать на приличия», как общество уже ничего не в силах поделать, ему нечего тебе противопоставить.

Став университетским преподавателем, я вот что прежде всего сделал... Я вошел в класс и увидел, что девушки сидят по одну сторону, а юноши — по другую. К тому же первые пять-шесть рядов аудитории были совершенно пусты. «Кого я буду учить? — спросил я. — Пустые столы и стулья? Что это такое? Кто вам велел так рассаживаться? Давайте-ка, садитесь поближе ко мне, причем вперемешку!»

Студенты заколебались. Преподаватели никогда не настаивали на том, чтобы юноши и девушки сидели вместе. «Живенько! — потребовал я. — Иначе я извещу декана о том, что тут происходит кое-что совершенно неестественное и противоречащее здравому смыслу».

Они пересаживались долго, неохотно... «О чем тут думать? — спросил я. — Просто сядьте на другой стул! На моих занятиях вы не будете сидеть отдельно. Кстати, я не буду возражать, если мальчик коснется девочки, а девочка дернет его за рубашку. Все, что естественно, я только приветствую. Мне не нужно, чтобы вы сидели тут как замороженные. Мои занятия будут особыми. Я хочу, чтобы вы радовались. Я знаю, что вы все равно перебрасываетесь записочками. Теперь в этом не будет нужды. Просто сядьте рядом, вручите девушке записку или скажите ей, что хотите сказать. Может быть, для вас это новость, но вы уже половозрелые. Вам уже пора действовать. А вы сидите и только философией занимаетесь! Это же безумие! Разве в вашем возрасте философией нужно заниматься? Нужно шататься по улицам и влюбляться! Философия — это для стариков, которые ни на что иное уже не способны. Вот состаритесь, тогда и будете ее изучать».

Студенты жутко перепугались. Раскованность возникала медленно, и тогда другие группы начали завидовать моей. Их преподаватели докладывали декану, что я опасен, что я подталкиваю юношей и девушек к самому запретному. Вместо того чтобы мешать их общению, я им помогаю! Я им так и говорил: «Кто не умеет писать любовные записки, подходите ко мне, я научу. Философия — дело второстепенное, да и программа у нас не такая уж насыщенная. Мы можем за полгода пройти двухгодичный курс. А оставшиеся полтора года будем веселиться, петь и танцевать! Кто против?»

Наконец, декан вызвал меня и заявил: «До меня доходят разные слухи... Что вы можете об этом сказать?»