А. Штерн - Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства Страница 32

Теперь мы предложим вопрос, но только вопрос, а не свое мнение: не заключается ли в электрическом или каком другом сродственном ему, но еще менее известном нам токе, какой-нибудь силы, которая на одну натуру может действовать сильнее, чем на другую, и посредством которой можно себе объяснить таинственное влияние, только что упомянутое?

Это положение мы потому ставим вопросом, что если оно попадется на обсуждение ученого, то не нужно подкреплять его доводами, почерпнутыми из опыта и сочинений, пользующихся авторитетом.

Все же это предположение заслуживает внимания, потому что, всякая натура, наклонная к исступлению (мы разумеем здесь всех природных мистиков), очень чувствительна ко всем электро-атмосферным влияниям. Это факт, который без сомнения, подтвердят все доктора.

«То состояние атмосферы, говорит М. Таунзенд[15], – которое усиливает и изолирует электричество, находящееся в моем теле, увеличивает и мою способность магнетизировать других». То, что М. Таунзенд заметил в себе, американские доктора и химики замечают в современных колдунах или медиумах. Они свидетельствуют, что все эти медиумы электрического темперамента, и их сила уменьшается и увеличивается, смотря по влиянию атмосферы на электричество (или ему подобную силу), заключающуюся в них.

Таким образом, здесь, в странном феномене, который или слишком поспешно объявляют пустым шарлатанством, или слишком доверчиво принимают за сверхъестественное чудо, мы открываем один факт, повторяющийся везде, и который, быть может, послужить точкой отправления для будущей рациональной теории.

Но, во всяком случае, объяснят ли когда-нибудь научным образом силу и способность, о которых мы говорим, присущие иным, исключительным натурам, или нет – можно быть уверенным, что в них одних мы должны искать причину той частицы правды, которая заключается в колдовстве и магии. Хорошо сказал Мори[16], основательно изучив эти предметы, как ученый и паталог: что если бы колдовство, магнетизм и спиритизм основывались исключительно на вере и обмане, то царство их не было бы так продолжительно, – нет, они берут свое начало из странного феномена, производимого или известным состоянием нервов, или бодрственным сном. Эти явления, причина которых сначала была неизвестна, укрепляли веру в колдовство, как укрепляют ее теперь в спиритизм и медиумов, и часто вводили в обман даже образованных людей.

Колдуны и заклинатели доходили различными путями до способности погружать других в известного рода исступление или род сна, во время которых последним казалось, что они видели и слышали сверхъестественные существа и присутствовали при чудесах, известных только магии.

Таким образом все, и заклинатели и заклинаемые, одинаково были обмануты. Принимая это объяснение, понятное для каждого опытного медика, можно вывести из него то заключение, что причину способности одних людей влиять на воображение других надо искать не в какой-нибудь высшей способности ума или духа, но в особенном физическом, и часто болезненном, состоянии организма. Так, между дикими австралийскими племенами, все старшие в роде обучаются колдовству, но очень немногие, только наклонные к этому натуры, делаются действительно колдунами, по мнению туземцев.

То же и с так называемыми оби между неграми: чарующая, заклинательная сила этих людей не подлежит никакому сомнению, но нельзя такого человека обучить, – нет: оби рождаются заклинателями, как поэты рождаются поэтами. Все наши средневековые мистики говорят, что колдовство есть врожденная способность, хотя и развиваемая опытом и искусством. Что же касается до того факта, что эта способность более всего процветает на низшей ступени цивилизации и совершенно исчезает в образованных странах, то это можно объяснить известным уже влиянием воображения. В грубом состоянии социальной жизни, воображение не только берет верх над всеми другими способностями человека, но и не имеет тех спасительных истоков, которые представляет умственная жизнь в образованном обществе.

Человек, который в каком-нибудь диком племени или в средние века был бы колдуном, в наше время делается поэтом, оратором, мыслителем, а при известных условиях, пожалуй, и медиумом. Другими словами, его воображение направляется к деятельности, схожей с деятельностью окружающих его людей.

Ум человека так создан, что он идет по тому направлению, куда склоняется общественное мнение кружка, посреди которого он живет.

Где уважают или боятся колдунов, там их будет гораздо более, чем там, где их презирают, как обманщиков, или сажают в сумасшедший дом.

В Скандинавии, напр., до введения христианства, все предания полны, свидетельствами о чудесах Валы – колдуньи, пользовавшейся огромными почестями и уважением. Когда же христианство утвердилось, церковь объявила Валу орудием дьявола, и с той самой минуты могущественная, страшная пророчица сделалась несчастной и всеми презираемой старой ведьмой.

Из всего вышеизложенного выходит, что колдовство есть только действие воображения одного человека на воображение другого. С этим, в известной степени, можно согласиться, ибо тут мы снова возвращаемся в законную область физиологии.

Очень может быть, что мы найдем указания, которые помогут, если не разрешить, то основательно рассмотреть эти вопросы у двух писателей, столь различных между собою – у Ван-Гельмонта и Бэкона.

Ван-Гельмонт, из всех мистиков средних веков, всего ближе подходит к систематическим мыслителям нашего времени. Он полагал, что та способность, которую он называете фантазией, но которую обыкновенно называют воображением, имеет силу порождать идеи, независимо от чувств. Это мнение разделяется и физиологами; между многими примерами, ими приводимыми, возьмем один.

Линке говорит об одной женщине, совершенно слепой, но которая по временам жаловалась, что видела какие-то светлые образы перед глазами. Мюллер, который сам не раз видел видения, свидетельствует, что «образы, видимые во сне, не есть только игра воображения, но что они действительно видимы. В этом может всякий удостовериться, прибавляет он, – приучив себя, просыпаясь от сна, тотчас же открывать глаза: тогда образы, виденные во сне, иногда представляются ясно и только мало-помалу исчезают». Мюллер подтверждает это положение не только своим собственным опытом, но и авторитетами Спинозы и Аристотеля, который принимает видения «за внутреннее проявление способности зрения. Сэр Давид Брюстер, разделяя это мнение, говорит, что предметы умственного мира могут быть так же ясно видны, как и предметы физического, и что они занимают то же самое положение относительно органа зрения.

Как бы там ни было, одно достоверно, что слепой может видеть образы перед собой так же ясно, как мы видим ручей у наших ног или птицу на дереве.

Теперь обратимся к другому из упомянутых писателей – к лорду Бэкону. В своей «Естественной истории», говоря о силе воображения, он упоминает, что видел однажды какого-то фокусника, который отгадывал, какую карту кто задумал. Бэкон сказал об этом одному старцу, «искусному в подобных вещах», и мудрец отвечал: «этот человек не читает мысли других, ибо это возможно только для Бога, но подчиняет их воображение своему, до того, что они думают только о той карте, которой он хочет». Мудрец этот предугадывал современную электро-биологию! Потом он спросил Бэкона: сам ли фокусник говорил карту человеку, задумавшему ее, пли просил другого кого? – «Он просил другого сказать», отвечал Бэкон. – Я так и думал, сказал ученый его приятель: – ибо сам фокусник не мог так успешно действовать на воображение другого, как посторонний человек, у которого само воображение уже было возбуждено верой в чудеса кудесника.

Вся эта история замечательна, потому что Бэкон, очевидно, видит в ней догадку, заслуживающую внимания. А Бэкон, если бы он теперь жил, именно был бы человеком, который разрешил бы тайные загадки месмеризма и спиритизма, ибо он не стал бы презирать изучение необъяснимых явлений из одного страха повредить своей славе умного человека.

Далее Бэкон насчитывает три способа возбудить и подчинить себе воображение. Первый способ, посредством авторитета, основанного на вере субъекта в самое искусство и в человека, занимающаяся этим искусством; второй – посредством различных способов, утверждающих и усиливающих воображение; третий – посредством различных способов, заставляющих воображение повторять те же образы, и как бы освежать их в памяти. Содержание второго и третьего способа он относит к майи, и потом говорит: «воображение более всего имеет влияния на то, что всего легче и подвижнее, и потому более всего на дух человека, а в его проявлениях особенно на те чувства, которые всего изменчивее – на любовь, страх, нерешительность», – замечание, которое мы уже сделали выше, найдя его и у других писателей.