Луис Ривера - Слезы звезд Страница 32

— Судить его!

И так начал суд старейшина:

— Что ты можешь сказать суду и людям, Танцующий?

— Должен ли я что-то говорить? Разве уши ваши открыты для моей истины? Они открыты лишь для моего позора. Так должен ли я что-то говорить?

— Твоя истина унижает людей, — сказал судья.

— Она унижает нас, Танцующий, — закричала толпа.

— Не истина моя унижает вас. Моя истина лишь зеркало. Кто виновен в том, что вы видите в нем оскал чудовища? Больше всего унижает вас ваше желание судить. Позору и мщению вы хотите предавать всех, кто не похож на вас. Поэтому быть судьями для вас блаженство и вожделение. Но и унижение ваше.

Любите вы устраивать судилище. И по нескольку раз на дню примеряете мантию судьи. Ибо жаждете мщения. Тот хочет заставить страдать, кто сам страдал слишком долго. Отомстить он хочет иному лишь за то, что сам не стал иным.

Порок ищет судья. И находит даже в новорожденном. Но назовите вы все то, что сделали в своих мыслях, и кто знает, не поменяемся ли мы с вами местами? Кто из вас чист настолько, что может быть высшим судьей?

Настоящее правосудие должно быть готовым покарать самое себя. Готовы ли вы карать себя?

Не другого вы судите, а всего лишь себя. Ибо приносить себя в жертву — до этого еще не дорос дух ваш.

Лучшие из еще хотят судить. Но худшие из вас хотят жертвоприношений. Поэтому стремятся к судилищу, как к средству. Ибо любят они кровавые зрелища. И любят смотреть на то, чего никогда не сотворят сами. Слаба рука их и низок дух. А это верная примета отребья. Маска палача скрывает их души. Но в прорезях видны бельма.

Так перед кем должен держать ответ Танцующий?

Суд нужен вам лишь для того, чтобы жертвенное животное опустило низко свою голову, потому что так легче вам обрушить на его шею жертвенный нож.

Но если и животное Танцующий, то саблезубый тигр. Ваш дух алчет ягненка. И рука ваша привыкла резать горло ягнятам. Попробуйте теперь принести настоящую жертву. Но смотрите, сами не угодите на жертвенный алтарь.

Так танцевал Танцующий на деревянном помосте посреди базарной площади.

И толпа безмолвствовала.

— Можешь ты пообещать, что никогда больше не войдешь в наш город? — спросил судья.

— Нет, — ответил Танцующий. — Долгие годы через боль и страдания, через отрицание и отречение шел я к свободе. И завоевал я ее не для того, чтобы отдавать ее чудовищу. Свободный свободен ходить там, куда ведет его воля. Но не воля чудовища.

— Тогда ты будешь приговорен к смерти.

— Каждый приговорен к смерти еще до рождения. Не думайте о себе больше, чем вы есть. Не вы делаете мою судьбу. А моя судьба сделала вас. Поэтому люблю я вас и ваши пеньковые веревки.

— Что ж, — сказал судья, — спляши в петле, Танцующий!

— Спляши в петле! — подхватила толпа.

— Ты приговорен и можешь сказать свое последнее желание, — сказал старейшина.

— Я хочу провести ночь на берегу моря, — ответил Танцующий.

Я люблю провожать уходящий день на берегу моря. Рокот волн — самая прекрасная музыка, которую знает Танцующий. Но под эту музыку не хочу я кружиться в танце. Под эту музыку душа моя желает петь колыбельную. Ласковы и печальны будут ее слова, как ласков и печален всегда закат на берегу спокойного моря.

Когда на плечи опускается мягкий плащ сумерек, когда легкий ветерок шепчет на ухо милые несуразности, когда первые звезды еще прихорашиваются перед тем, как вспыхнуть на ночном небе, так хорошо вспомнить радости и печали, которые подарил день.

Сумерки — время истины. Слух тонок и легко распознает любую фальшь. Поэтому самые важные вещи нужно говорить на закате дня. В это время легко они найдут дорогу к сердцу.

И если выплеснуть боль сердца можно алым облакам на рассвете (они хорошо понимают эту боль, и страдают вместе с тобой), то для закатного неба стоит оставить самые сокровенные тайны.

И самой сокровенной тайной своей делюсь я сейчас.

Светлая пустота в сердце моем. Терпкое вино моей истины разлито по чашам жаждущих. Ни единой капли не осталось в кувшине, который зовется Танцующим. К чему теперь этот кувшин? Он выполнил свое предназначение. И не должен думать о себе больше, чем он есть на самом деле.

Об одном может жалеть он — что не сделали его вместилищем большей истины. И не обрекли тем самым его на еще большие муки. Ибо самых великих мук желает себе свободный, чтобы по-настоящему заслуженной была его свобода. И даже самые въедливые и мелочные судьи — совесть свободного и гордость его — не могли придраться к ней.

Вот о чем жалею я. Поистине, когда дело сделано, начинает оно казаться недостаточно великим. Новых испытаний хочет дух. Доказывать он хочет снова и снова свою силу и свою твердость.

Но не самое ли великое испытание ждет меня завтра на рассвете? Не высший ли выбор свободного — положить руку на плечо смерти, когда можно выбрать жизнь. И смертью своей утвердить навсегда истину, которую раньше доказывал жизнью? И кровью своей окрасить слова, высеченные собственной рукой на скрижалях?

Нет, Танцующий, тебе не о чем жалеть. И нечего больше желать.

Завтра дух твой будет свободен. Легко взмоет он ввысь, туда, где парят лишь орлы.

Не настало ли время выбирать ему новый путь? Тысяча сторон света ляжет перед ним. Куда ринется он? Где найдет он новое пристанище? Где будет набираться он силы для новой истины, как виноградная лоза набирается соков из земли, чтобы затем пролиться освежающим вином?

Вслед за закатным солнцем метнется он! К горному орлу и снежному барсу, к моей горе и моему дереву! Я давал им обещание вернуться. Настал час сдержать слово.

Какая доблесть в том, чтобы лететь навстречу восходу?! Он и сам придет, даже если стоять на месте.

Но не для того были быстры и легки ноги у Танцующего, чтобы стоял он на месте. И не для того быстры и легки крылья у его духа!

Туда, на запад, устремится мой дух. И обогнав солнце, станет он началом нового дня.

И к западу от своей смерти, вихрем ворвусь я в новую жизнь.

Так пел Танцующий на берегу моря, провожая последний свой день.

Город по имени Печальная собака превратился в город призраков. Иногда, в сумерках, если выйти на главную площадь можно увидеть помост с виселицей и сидящих вокруг него псов. Днем они бродят по пустому городу без всякого дела, вываливают ярко-розовые языки на жарком солнце и вычесывают блох. Но когда на город опускаются сумерки, они приходят на площадь и садятся вокруг помоста, подметя хвостами пыльную мостовую. Псы тоже ждут. Они ждут, когда странный пророк, который не пел, а танцевал, взойдет на эшафот. Их ожидание длится веками. Но псы терпеливы. И полны желания судить и воздавать за содеянное. Веревка с петлей на конце тихонько покачивается на ветру, а псы не сводят с нее красных глаз. Им тревожно, пророк почему-то не появляется…

Однажды я был в городе по имени Печальная собака, в городе призраков. Я медленно брел по булыжной мостовой, а местами — по плотно утрамбованной земле. Каждый дом жил своей жизнью. Я видел причудливые колонны и портики, барельефы на фасадах, скульптуры в глубоких нишах… Все было призрачным и зыбким, но в то же время бесконечно настоящим, словно под влиянием загадочных сил вдруг проступило истинное лицо этого города, которое у него было много столетий назад. Зыбкое царство…

Усталости я не чувствовал, хотя бродил по улицам старого-старого города долго. Наконец, я свернул с очередной улицы и оказался на большой площади. Это была центральная площадь города. Она тонула в сумраке, но я смог разглядеть, что впереди темнеет какое-то сооружение. Ноги сами двинулись к нему. До меня донесся тихий скрип, едва различимый в тишине… И еще глухое ворчание сотен псов, усеявших площадь.

Псы не тронули меня. Но в их глазах я видел собачий голод.

В этом городе я нашел записи одного из учеников Танцующего. Так стала известна история пророка по имени Танцующий. Но кое о чем в бумагах ученика не было сказано. Там не было ни слова о том, что же сталось с друзьями пророка, которым он обещал вернуться. Но я и сам могу поведать о том, как прожили свои жизни орел и снежный барс.

Это не мои домыслы. Если войти в город призраков, когда его укутывают мягким покрывалом сумерки, можно узнать множество тайн. Главное, уметь слушать… И не бояться псов.

Эпилог

Гора была открыта тысячам ветров. Долгие века стояла она посреди бескрайней пустыни, равнодушно взирая на мир. Ее иззубренная вершина возвышалась над облаками. Ее корни уходили в глубь земли. Склоны ее были неприступны. Лишь орлы и снежные барсы могли достичь ее вершины.

Там, высоко над облаками, росло дерево, которое еще помнило смех юных богов. Могучий ствол никогда не сгибался под самыми яростными ветрами. Вечнозеленая крона могла укрыть в своей тени большой город.