Даниил Андреев - Железная мистерия Страница 36

Идущий впереди

Сил – нести отраду множествам,

Одичавшим, буйным, бражным,

По ночным тропам порожистым -

Хор

– Господи! Подаждь нам! -

Процессия сворачивает к кострам.

Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и – опять голос Девушки.

Ректор, в регалиях Главного Судьи,

показываясь на балконе почти совсем разрушенного дворца

Пусть – ни трибуны, ни аудитории,

Сгинул наш дом,

сад, -

Люди! Сама Немезида истории

Шлет нас творить

суд.

Но укрепленные твердою верою

В милость и в доброту,

Мы справедливость привносим скорую

В скорбную роль

ту.

Враг еще множит в подвалах заговоры,

Прячется в глубь

толщ,

Но мягкосерд и гуманен наш приговор:

Лишь

восемьсот

тыщ.

Вскрики

– Мало! Он робок, он трус!

– Мало!

– Зев – краснобая, а мозг -

мула…

– Смело карай, депутат!

Смело!

– Чтобы воронье выше туч

взмыло!

Возгласы из времянок

– Бросьте… довольно!… Долой кровь!

– Взялся судить, так добром правь…

– Видно, опять норовит вкривь -

Тюрьмы заполнить битком вновь?

Еще голоса

– Срам, кто рычит на Судью

псом:

Он при Тиране страдал

сам.

– В тюрьмах свой суп отдавал

всем…

– Вникните в суть! не в размер

сумм!

Главный судья, обращаясь к сопровождающим

Горек удел хитрить и лавировать

Между Харибд и Сцилл.

Радость – в одном: неусыпно веровать,

Что идеал -

цел.

Главный Судья покидает балкон.

В бараке странная тишина.

Двое прохожих

– А видели у костров – юродивого?

– Видел. Чудно!

Осмеивают в народе его

И поделом.

– Но

Везде отыщутся женщины,

Чуткие до чудес…

– Им все равно, что – жемчуг,

Что глина,

что Бог,

что бес.

– Но он заставляет слушать

Всех нас другие слои…

– Э, бросьте. Заржала лошадь,

А вы уж, друзья мои,

Готовы поверить в демона,

Ревущего где-то в аду.

– Понятно: от этого гомона

И сам я точно в бреду.

Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно. Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами.

Молодой архитектор, присев на груду битого кирпича

Где-то вот так же

заносят пепел и вьюга

Щебень Парижа, руины Святого Петра,

И не жаль никому их,

и нет задушевного друга,

С кем подумать о "завтра",

понять и осмыслить "вчера"…

Двое из народной милиции, входя в барак

Запляшет любой хулиган,

Раз двум миллионам – помилование…

Долгая пауза.

Те же двое, выходя на крыльцо

Двенадцать ножевых ран

И, кажется, изнасилование.

Голос Укурмии

Уицраоры Запада, Юга,

Кто помог сокрушению ига!

Властью новою, данною свыше,

Назначаю вам сроки и ноши.

Голоса чужеземных уицраоров

Один

Невольным данником миротворствующего

Сам обуздал я свою судьбу.

Другой

Язвимый жалом страстей упорствующих,

Свой зев кусаю – убить алчбу.

Третий

Влачусь, послушный приказу царствующего,

Не смея плетью вжечь знак рабу.

Укурмия

Вы – гонители Велг, вы – их стражи.

Едините ж усилия строже!

Каждый глыбу отломит от кряжа,

Обоймет ее крепче и туже.

Уицраоры

– Откалываю скалу незыблемую

Ох, тяжела.

Ох, высока!

– Поднимаю громаду вздыбленную -

Два шага,

Три шага.

– Опускаю ношу зазубренную

В щель врага,

В дом врага.

В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины – площадь и проспект, совершенно гладкие.

Крики в народе

– Песку бы! цемента! гравия!…

– Заклепана пасть Везувия…

– Но, Боже… какою кровию!

– Ценой какого бесславия!

Главный судья, теперь – Председатель учредительной

комиссии, открывая заседание в развалинах дворца

Достопочтенные господа

Члены!

С разных концов страны

Съехались мы в эти древние стены

Доблестной старины.

Чтобы народ

в дни глада и мора

Глубже не смог

пасть,

С помощью освободителей мира

Нам вручена

власть.

Мы – представители разных партий,

Мнений, платформ,

каст,

И небывалый узор на карте

Общий наш труд

даст.

Фырканье в бараках

– Брехун без роду, без племени.

– Фантом переходного времени.

– Марионетка без знамени

В период всемирной темени!

Сотрудник Экклезиаста, теперь – Воспитатель,

в крошечном училище, среди группы ребят

Наш мир – это код. Все факты

Нельзя перечислить в речи ведь,

Но если делать вот так-то -

Материя станет просвечивать.

Один из ребят

Просвечивать? Точно стекла?

Воспитатель

Отчасти. Сначала блекло,

А дальше, с теченьем дней -

Торжественней и ясней.

Когда с души нашей сорвано

Безверье, слепое как мания, -

Раскроются новые органы

Духовного воспринимания.

Уже и теперь для некоторых

Мерцают в узкие щели

Иные просторы и недра,

И духи в светлейшем теле.

Среди природы – успешнее

Можно решить задачу,

И в первое ж утро вешнее

Мы переедем на дачу.

Ребята

– А тот учитель, которого

Вы сами зовете главным?

‹Воспитатель›

– Наведаться очень скоро

Он обещал.

Один из мальчиков, с несколько странным лицом

Вот славно…

А то раз меж разговора

Произнес он имя: Навна.

Мне оно знакомо, дядя.

Надо в руки, точно в нишу,

Спрятать все лицо, не глядя;

Пять минут пройдет – и слышу

Ах, такой нездешний голос,

Вижу синеву такую,

Что потом без них мне – голой

Наша жизнь… и вот тоскую.

Ребята

– Он нам рассказывал часто

Про то, что будто бы видит…

– Вы – шляпы! Тут дело нечисто:

Он просто вас за нос водит.

– Какой там "за нос": вся грудка

Теперь у него пунцовая *.

– А мне его слушать жутко,

Но не запоминаю ни слова я.

– Коль память у вас плохая,

Возьмите по карандашу.

– А кто его будет хаять,

Тому я нос откушу.

* Покраснение груди – физиологическое следствие, признак самадхи одного из видов религиозного экстаза.

Одна из девочек

Знаешь, дядя, иногда я

Вижу с ним одно и то же.

Странный мальчик

Да, бывает. Подтверждаю.

Вот сначала вроде дрожи

Над глазами или в мозге,

Точно входишь в зал театра…

Воспитатель, мысленно

В старину б за это – розги,

А вчера бы – психиатра.

Истребляли драгоценный

Дар – росток Святого Духа.

Мальчик, закрывая руками лицо

Вот опять… Зазвенела блаженная

Синева, но печально, глухо.

Будто горькие струи багряные

Собирает в чашу Она…

Ах, какая угрюмая, странная,

Вся коричневая страна!

Пауза.

Сам не знаю… С наклонными штольнями

Схоже то, что вижу теперь;

Только сделалось трудно, больно мне, -

Не обманываю, дядя, верь!

Голос светится вроде инея;

В злых пещерах – ряды колонн,

И сияние,

синее-синее,

Тихо льющееся под уклон -

По уступам, где плачут, кружатся,

Где томятся… А там, внизу,

Что-то ухает, что-то рушится,

И дрожит, как небо в грозу.

Мальчик замолкает.

Становится видно, как едва колыхающийся среди голубого сияния женский образ сходит с кроваво-рдеющей чашей в руках вниз и вниз.

Мальчик

Вьются жадные, темные, мутные,