Владимир Лермонтов - Дельфания. Сокровенные истории Страница 37

Как только начало светать, я разорвал свою майку на множество узких полосок, и мы отправились в обратный путь. Стало очевидно, что ждать здесь больше нечего и пора возвращаться домой. На душе стало как-то тоскливо и одиноко – может быть, из-за погоды. День был ветреным, сырым и пасмурным. Через каждые пятьдесят-сто шагов на ветках деревьев я завязывал лоскуты своей майки, чтобы потом можно было найти сюда дорогу. Хорошо, что майка была старой, дырявой, а главное, черной – значит, неприметной. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь другой, ориентируясь по моим завязкам, прошел по моей тропе, на которой я столкнулся, может быть, с самой невероятной и удивительной тайной в своей жизни.

Ассоль – молодец, дорогу запомнила. Днем этот путь выглядел совсем иначе, нежели ночью, порой даже казалось, что я вообще впервые иду здесь и никогда прежде моя нога по этим тропам не ступала.

К вечеру мы были в Горном, мокрые до нитки, потому что попали под проливной дождь.

Глава 3. Илюша

С Илюшей я впервые встретился, когда возвращался на машине из Новороссийска в Горный. Мальчик лет девяти, сухощавый, загорелый, стоял с пустым ведерком на перевале «Волчьи ворота» – там, где обычно жители ближних поселков торгуют грибами и ягодами.

– Тебе куда? – спросил я, приоткрыв дверь.

– До Нижней Баканки подбросите?

Нижняя Баканка – поселок, находящийся на трассе Новороссийск – Краснодар, за Горным в девяти километрах.

– Я до Горного, – ответил я.

Мальчик встрепенулся:

– Ну, довезите хотя бы до Горного, а дальше я как-нибудь доберусь.

Мальчик сидел на заднем сиденье, ведро держал на коленях, я посматривал на него через зеркало заднего вида.

– Грибы продавал? – спросил я.

– Опята, – пояснил он.

– Сколько сейчас ведро стоит?

– Тридцать рублей.

– А в школу ты ходишь? – спросил я, вспомнив, что сегодня рабочий день.

Мальчик застеснялся и, помедлив, неуверенно произнес:

– Некогда мне ходить, работать нужно.

Я понял, что мой вопрос поставил его в неловкое положение. И стал внимательнее присматриваться к нему. Лицо его было открытым и, мне показалось, искренним, только весь он как-то двигался, озирался, будто ждал откуда-то подвоха, удара или еще какой-нибудь неприятности.

– Родители есть?

Мальчик кивнул головой.

– Пьют? – спросил я и понял, что попал в цель, так как он вновь утвердительно кивнул головой.

– И бьют?

– Да нет, – возразил он, а потом добавил: – Ну, иногда бывает. Да мне-то ничего.

У меня на сердце сразу стало скверно и гадко.

Когда мы проехали Горный, мальчик встрепенулся, озираясь по сторонам, воскликнул:

– Дядя, мы Горный проехали!

– Я тебя до Баканки довезу.

Когда он собрался перед выходом заплатить мне за подвоз, я достал пятидесятирублевку и протянул ему. Это настолько ошарашило его, что он потерял дар речи.

– Это мне? За что?

– Да бери, говорю, – настаивал я.

– Но я же ничего не сделал, это я вам должен заплатить! – сопротивлялся мальчишка.

– Бери и не спорь.

Я смотрел, как он скоро идет по переулку, исполненный восторга и удивления. Я завел машину и подкатил к нему, и он, увидев меня, будто испугался того, что я передумал и сейчас заберу свои деньги обратно. Я открыл окно и жестом подозвал его к себе.

– Тебя зовут-то как?

– Меня – Илья, – ответил он, все еще пребывая в недоумении от полученных денег и в ожидании того, чего же я еще от него хочу.

– А меня Владимиром, – представился я.

– Дядя Вова, – подтвердил он.

– Ты вот что, Илья, я живу в Горном. Там на горе есть два больших тополя, как раз около них мой дом.

Он стоял и силился представить, где же это.

– Ну, знаешь, где раньше часовни были, такие деревянные на горе? Их еще с трассы было видно.

– Которые спалили? – оживился мальчик.

– Да, которые сожгли, – сказал я.

– Так это вы их построили?

Я утвердительно качнул головой.

– Я слышал о вас, у вас фамилия, кажется, знаменитая такая. – И он назвал.

– Верно. В общем, познакомились, теперь заходи ко мне в гости, как будет время. Или когда помощь нужна будет. Не стесняйся.

Мальчик смотрел мне вслед, и, мне кажется, он был еще больше удивлен, только вот чем, не знаю. А мне все так же было скверно на душе оттого, что вот таких детей по России неведомо сколько и никому они не нужны: ни родителям, ни государству, никому. Растут сами по себе. А мы еще пророчествуем о возрождении России, о ее расцвете. Чудес не бывает, вернее чудеса – это результат труда человека, его любви, доброты его сердца, излитые и проявленные в мир, и прежде всего на детей.

Илюша стал ко мне изредка приезжать, мы познакомились ближе. Он рассказал, что живет с неродными родителями, а где его настоящие, он не знает. Откуда он, как попал в эти края, тоже не может объяснить. Причем мои расспросы о его прошлом настолько смущали Илью, что я перестал говорить об этом, чтобы лишний раз не расстраивать мальчика. Его подобрала одна бездетная семья, в которой пили и жена, и муж. Порой у них были запои, когда они беспробудно пили, ругались и спали. Тогда Илюша приходил ко мне жить. Но через неделю возвращался домой, говоря, что все-таки беспокоится о родителях, хотя они и неродные.

– Они же погореть могут! – восклицал он. – Напьются, сигарету не затушат, и вот беда может случиться.

– Тебе учиться нужно, Илюша.

– Да ничего, я и так обойдусь, – храбрился он.

– Так обойдусь, – передразнил я. – Нужно свое место в жизни искать, иначе туго будет, и потом будешь жалеть, что не учился.

– А я буду в лесу жить, свое хозяйство разведу, пасеку, огород. Я работать люблю, и природу люблю, и лес.

– Природа природой, а образование необходимо, без образования сейчас ничего не добьешься. Я вот в город съезжу и попробую тебя в школу устроить. У тебя документы какие-нибудь есть?

– Нет ничего, дядя Вова. И потому вы зря только свои силы тратить будете. Меня без свидетельства о рождении нигде не примут.

– Так давай тебе как-нибудь оформим свидетельство. Документ тебе все равно нужен, как же без документов?

– Не надо документов, – сказал он твердо. – Вон птицы и звери в лесу живут без документов, и ничего тут. Я с ними и буду жить. Вот только подрасту.

– Так то звери, – возмутился я. – Ты же человек, а не зверь!

– Так звери, дядя Вова, лучше, чем некоторые люди.

По лицу мальчишки заходили волны обид, которых в его совсем еще крохотной жизни уже, видимо, было немало. Я не знал, как возразить на такой вывод, который он извлек из своего уже не ребячьего опыта.

– Вы вот начнете меня оформлять, а меня возьмут да и упрячут в дом-интернат для бездомных, а я туда не хочу – дом-то у меня имеется.

– Почему ты решил, что упрячут?

– А как же иначе? Я знаю, слышал, для того чтобы оформить что-нибудь, столько разных бумаг нужно, что не соберешь. А пока вы будете меня оформлять, так и заберут меня. Будут держать взаперти, а я не хочу.

Я молчал, а он тоже сидел с недовольным видом.

– Я все равно оттуда убегу! Буду жить один в лесу. В лесу не страшно. А еще лучше в море, с дельфинами, – мечтательно произнес Илья, и по его лицу было видно, что предела фантазии у мальчика нет.

Тогда я еще не знал, что вскоре, когда все-таки вопреки желанию Ильи я попытаюсь его куда-нибудь пристроить, подтвердится народная мудрость: устами младенца глаголет истина. Я обошел множество кабинетов, разговаривал с чиновниками, и во мне нарастало ощущение того, что вся эта система бытия похожа на жирную свинью, которая лежит в своей грязи и обжирается тем, что приносят ей маленькие, затравленные, бесправные, нищие люди, и которая вот-вот лопнет от жира, удовольствия и упоения своей властью. Возвращаясь из города, разочарованный и утомленный, я вдруг вспомнил напутствие старца Арсения о детях, которых он называл колокольчиками Святой Руси. Старец вещал, что тому, кто будет печься о детях-сиротах, – все грехи прощены будут! И что сейчас на земле нет более значительного и благодатного деяния для спасения души человеческой, нежели забота о сиротах. А я в своих размышлениях пошел еще дальше, подумав о том, что же ожидает того, кто пройдет мимо, не протянет руки помощи, не проявит милосердия к сиротам? И тут мне вспомнились слова Христа о том, что как мы относимся к детям, так мы относимся к Нему. И потому я сделал вывод, что худшего греха на свете, нежели обидеть сироту, – нет.

Я ничего не сказал Илье о своих бесплодных хлопотах, а просто присматривался к мальчику, в котором были некоторые странности, говорящие в пользу той жизни, какую он бы хотел для себя избрать. Во-первых, он мгновенно сдружился с Ассоль, та его сразу признала за своего, хотя на нее это не похоже. Во-вторых, Илюша как-то чудно ладил и дружил с каждым зверьком, с каким он встречался. Да они и сами к нему липли и слушались его. У него из кармана, как правило, кто-нибудь выглядывал – как-то он нашел белку, и она сидела покорно у него в кармане, постоянно показывая шуструю мордочку, пока Илюша не отпустил ее в лес. В сумке у него порой сидел ежик, которого он брал на ночь в дом, и тот всю ночь топал по полу, мешая спать. Потом у него появился уж, которого он кормил молоком и утверждал, что может с ним разговаривать. По вечерам на поляну, где прежде стояли часовня и колоколица, он носил остатки пищи, чтобы кормить зайца, который регулярно приходил из леса и ел с рук мальчика. Птицы также клевали хлебные крошки с ладони Илюши. Я, честно говоря, смотрел на такое общение с удивлением, недоумевая, где он мог этому научиться, и как-то спросил его: