Джон Ллойд - Этидорпа, или Край Земли Страница 4

В 9 часов прозвучала песня серебряным голосом «Дом, милый дом». 10, затем 11 ударов тяжеловесного звона, которые отбивали часы, подняли во мне энергичные усилия вытряхнуть чувства уныния, беспокойства и взволнованности, которые в сочетании породили состояние ментальной и физической никчемности, теперь уже невыносимой. Поднявшись внезапно с кресла, механически и без всякого усилия, я подошел к книжной полке, схватил наугад том, снова уселся перед огнем и открыл книгу. Это оказался странный, заброшенный том под названием «Словарь Рили латинских цитат». На мгновение из книги на меня взглянула сознательная двойственность существования. Имела ли эта старинная книга некую месмерическую силу? Мне показалось, что я имею две личности, и я громко сказал, как бы обращаясь к своему двойнику: «Если я не могу успокоить тебя, взволнованный дух, то я в состоянии, по меньшей мере, адаптироваться к твоему положению. Я буду читать эту книгу поэтапно от низа к верху или наоборот, если это необходимо. И если это не будет менять предмет достаточно часто, я попытаюсь читать „Словарь Вебстера“». Открыв механически книгу на странице 297, я бросил взгляд на нижнюю строчку и прочитал: «Nunquam minus solus quam, cum solus» (Никогда не одинок так, как одинок). Эти слова сразу же приковали к себе мои мысли, так как по какой-то необыкновенной случайности они подходили к моему настроению. Был ли это или не был некий сознающий невидимый разум, побудивший меня избрать ту страницу и заметить это высказывание?

Снова подобно вспышке пришло осознание двойственности, и я начал спорить со своим другим «я»: «Это сущий вздор». Я громко вскликнул: «Даже если это и сказал Цицерон, это высказывание стоит на том же уровне с другими бредовыми высказываниями, которые отравили существование современной молодежи обманчивыми мыслями. Знаете ли Вы, господин Цицерон, что это утверждение не звучит? Что недостойно занимать позицию, которой Вы придерживаетесь в истории как мыслитель и философ? Что она противоречива в себе самой? Ведь если человек одинок, то он одинок. Разве это не решено?»

Задумавшись в таком духе на несколько мгновений, я затем заключил вслух: «Нет, не получается, не получается. Если одинок – а слово есть Абсолют – то он один, изолирован, одним словом – одинок. И никаким иным образом это не предполагает возможность присутствия кого-то еще. Я одинок и все же Вы говорите многими словами то, что я никогда не был так одинок, как в это мгновение». Я произнес эти слова не без некоторого недоброго предчувствия, потому что странное сознание моей собственной двойственности росло сильнее. Я не мог отбросить ощущение того, что сейчас в комнате присутствовали два моих «я» и я не был настолько одинок, как стремился бы в этом убедить самого себя.

Это чувство угнетало меня как кошмар, я должен его отбросить. И поднявшись, я бросил книгу на стол и воскликнул: «Что за глупости! Я положительно один и в комнате нет ни одной живой сущности видимой или невидимой». Я колебался, когда говорил, ибо страшное неопределенное ощущение, что я был не один, стало почти убеждением, но звук моего голоса придавал мне храбрости. Я решил обсуждать тему и с полной силой в голосе заметил: «Конечно, я один. Я знаю, что я есть. Держу пари на все, чем обладаю, даже душой, что я один». Я стоял, повернувшись лицом к затухающим красным уголькам огня, которые я пренебрег поддержать, произнеся эти слова, чтобы установить противоречие ради всего, что связано с одной личностью моего двойного «я». Но другое «эго» как будто с силой не согласилось, когда мягкий четкий голос прозвучал в мое ухо:

«Вы проиграли Ваше пари. Вы не одни».

Мгновенно я повернулся по направлению звука, и к моему изумлению увидел беловолосого человека, сидевшего в противоположной стороне комнаты и пристально смотрящего на меня, с предельным самообладанием. Я не трус и не тот, кто верит в привидения или духов, и все же его взгляд превратил меня в лед на том месте, где я стоял. Это не было сверхъестественным появлением. Наоборот – обыкновенный человек из плоти и крови. Однако приключения дня, погода, кошмарная суровая ночь – все это способствовало крайнему напряжению моих нервов, и я задрожал с головы до ног. Заметив это, пришелец мягко сказал: «Успокойтесь, мой дорогой сэр. Вам нечего бояться. Сядьте». Я послушался его механически и, достигнув на какое-то время подобия самообладания, принялся мысленно изучать моего посетителя. Кто он? Что он такое? Как он вошел, что я его не заметил? И почему? Какое у него ко мне дело? Все эти вопросы быстро промелькнули в моем уме и так же быстро погасли, без ответа.

Пришелец спокойно уставился на меня, с приятным взглядом, как будто ожидая от меня некоего заключения в отношении самого себя. Наконец я предположил: «Это маньяк, который нашел себе дорогу посредством методов, свойственных психическому больному и моя личная безопасность требует того, чтобы я вел себя с ним осторожно».

«Очень хорошо» – заметил он, как будто читая мои мысли: «Так хорошо думать, как ни о чем более».

«Но почему Вы здесь, что Вам нужно?» – спросил я.

«Вы держали пари и проиграли» – сказал он. «Вы совершили действия, сделав положительное утверждение, касаясь предмета, о котором Вы ничего не знаете – самая повсеместная, между прочим, ошибка части человечества, в отношении которой я желаю, прежде всего, поставить вас на место».

Ироническое хладнокровие, с которым он сказал это, спровоцировало меня, и я поспешно ответил: «Вы наглы. И я должен просить Вас немедленно покинуть мой дом».

«Очень хорошо» – сказал он. «Но если Вы настаиваете на этом, то я, от имени Цицерона, должен потребовать от Вас ставку Вашего добровольного пари, что означает, что я должен, прежде всего, естественным, либо насильственным образом, освободить Вашу душу от Вашего тела». Сказав это, он поднялся, вынул из внутреннего кармана длинный острый нож, лезвие которого трепетно сверкнуло, как только он положил его на стол. Пододвинув кресло так, чтобы было легко добраться до сверкающего оружия, он сел и снова посмотрел на меня с таким же спокойным самообладанием, которое я заметил, и которое быстро рассеивало мое первое впечатление в отношении его сумасшествия.

По правде говоря, я не был готов к такой страшной акции. Я вообще не был готов к чему бы то ни было. Мой ум был сконфужен всем этим ночным происшествием. Я был не в состоянии ясно и последовательно мыслить или даже удовлетвориться тем, что я все же мыслил, если я вообще мыслил.

Ощущение страха, однако, быстро покидало меня. В совершенной легкости манеры моего непрошенного гостя было что-то успокаивающее – мягкий, хотя и испытывающий взгляд его глаз, которые были прекрасны в своем выражении. Я начал изучать его внешний вид, и он меня благоприятно впечатлил. И все же этот человек был необыкновенный. Он был около 6 футов роста, совершенно строен, хорошо сложен, не склонен ни к полноте, ни к худобе. Но голова его была предметом, от которого я не мог оторвать своих глаз – вне сомнения, такую голову я никогда не видел раньше на плечах смертного человека. Подбородок, как он был виден через его серебряную бороду, оказался круглым и хорошо развитым. Прямой рот с приятно очерченными линиями вокруг него, квадратные скулы, указывающие на решительность. Глубоко посаженные глаза, изогнутые дугой, с густыми надбровьями, увенчанными настолько огромным лбом, что это казалось почти деформацией. Тем не менее, он не производил неприятного впечатления. Это был лоб ищущего, абсолютного мыслителя, глубокого исследователя. Его нос был склонен к орлиному и выглядел вполне большим. Контур головы и лица произвели на меня впечатления, указывающие на человека знания – того, кто отдал всю свою жизнь опытному и теоретическому мышлению. Его голос был мягок, четок и ясен, всегда приятно модулируем и легок, никогда, ни в малейшей степени, ни громок, ни неприятен. Я должен не забыть упомянуть об одной выдающейся его черте – волосах. Они были длинными, достающими ему до плеч, в то же время тонкими и скудными наверху его головы. Борода его была необычайной длины, ниспускающаяся почти до пояса. Его волосы, брови и борода все были удивительной белизны чистоты. Почти прозрачная серебряная белизна казалась аурическим лоском при свете газового фонаря. Как особенно удивительное, потрясло меня то, что кожа его выглядела такой же мягкой и гладкой, как у ребенка, на ней не было и следа порока. Возраст его представлялся загадкой, которую невозможно было разгадать. Если сбросить его вид волос или изменить их цвет, ему могло бы быть 25, а если добавить немного морщин, то он выглядел бы на 90. Если посмотреть на все в целом, то я не видел никого, похожего на него, даже ничего близко напоминающего этого человека. И на мгновение, в моем сознании промелькнула мысль, что он не был человеком Земли, а принадлежал к одной из иных планет.