Владимир Лермонтов - Праздник навсегда. Красивая повесть о бессмертии Страница 4

– Добрая у тебя собачка, мил человек, а ты беспокоился.

Мы зашли в дом, и я усадил дедушку на старое кресло около печки, пододвинул к нему стол и отправился хлопотать на кухоньку.

– Сейчас, одну минуту, и все будет готово, правда, у меня с едой не богато, – оправдывался я.

Дедушка прислонил свой посох к печи и сидел, опустив плечи. Лица я его так и не видел. Вскоре пред стариком стоял горячий бульон, от которого поднимался ароматный парок. Старик дрожащими руками, которые были испещрены выпуклыми жилами, взял пиалу и начал тихонько прихлебывать. А тут и чай заварился, сухари стояли на столе.

– Кушайте дедушка, грейтесь, а я сейчас мигом схожу к знакомой женщине и молочка вам принесу.

Старик ничего не ответил, а все прихлебывал бульон. Честно говоря, мне хотелось, пока я буду идти за молоком, побыть одному, чтобы собраться с мыслями.

Я взял трехлитровый баллон, положил его в сумку и пошел по лесной дороге.

Тетя Валя стояла с женщинами из поселка, и они что-то горячо обсуждали. И я вдруг вспомнил новость, которая последние дни будоражила весь поселок. Дело в том, что всем в поселке собирались отключить свет за неуплату. Последнее время цены на электричество настолько подняли, что местные жители не в состоянии были заплатить. Да и откуда им взять денег, если пенсию не платят уже год, а единственный источник доходов бывает летом, когда приезжают дачники и покупают у них молоко. Но разве на эти деньги что-нибудь купишь? Загнали русский народ в угол, совсем загнали, нет никому дела до его бытия, будто он вовсе не существует. Списывают простой народ, как использованный товар.

Тетя Валя была для меня как мать и давала мне молоко иногда просто так, бесплатно, хотя у нее было трое внуков, которые, собственно, только и жили за счет ее молока и овощей, какие она выращивала на своем огороде. Я не вмешивался в разговор женщин, и так было понятно, что, сколько ни говори, ничего мы сделать не сможем. Тетя Валя дала мне два литра молока, и я, прощаясь и поблагодарив ее, спросил:

– Вы не знаете, откуда старичок взялся, который стоял вчера и сегодня у магазина?

– Какой старичок? Никого не видела.

– Ну ладно, раз не видели, значит, не видели.

Ее ответу я сразу не придал значения, хотя показалось странным, что она его не заметила, потому как у тети Вали острый глаз, она все примечает, все видит, не ускользнет от нее ни одна деталь. Выросла она в лесу, с детства с природой разговаривает как с любимой подругой. Животные ее слушаются, понимают, а в поселке к ней за советом идут, когда сложный вопрос возникнет. Она будто видит все насквозь и чувствует особо тонко и глубоко, проникая в суть бытия.

Ассоль, учуяв, что я несу молоко, пришла в исступление. Я, конечно, сразу отлил ей в миску ее долю, и она стала быстро лакать с фырканьем и удовольствием.

Дедушка выпил бульон и чай и, приклонив голову к печи, спал. Его тяжелое дыхание разносилось по комнате. Я тихонько поставил молоко на стол, пошел в другую комнату и прилег на минутку, чтобы не создавать шума и ненароком не разбудить человека. И мгновенно погрузился в сон.

Когда я открыл глаза, в комнате было уже совсем темно, лишь слабый огонек лампадки едва отбрасывал свет на иконы, висящие над нею. Я чувствовал себя отдохнувшим. Сколько сейчас времени? Темнеет рано и не определишь – то ли вечер, то ли ночь уже. Я встал, зажег свет и вдруг вспомнил, что у меня гость! Вот тебе на! Сон так отдалил меня от действительности, что я и не сразу вспомнил о событиях, которые сегодня произошли. Я вышел в другую комнату – старика в доме не было. Господи, да куда ж он делся? Стол стоял на своем обычном месте, на нем лежали продукты – хлеб, пачка сливочного масла, консервы в стеклянных и железных банках. Откуда они? «Может быть, пока я спал, кто-то приходил в гости и принес еду», – была первая мысль. Куда же делся старик? Если он вышел на улицу, то как бы Ассоль его не тронула. После сна поток нахлынувших мыслей привел меня в замешательство, и я не мог ничего толком сообразить.

Часы показывали двадцать один час. Ну и заспался же я! Я вышел на улицу. Небо было затянуто снежными тучами. Ассоль лежала прямо на снегу. Присмотревшись к следам, я увидел, что следы старика ведут наверх, и зашагал по ним. Только я прошел половину расстояния до поляны, как сразу бросилось в глаза, что за окошком часовни горит свет. Может быть, мне показалось, но порыв ветра принес от часовни звуки хорового церковного пения. Что за наваждение? Сердце застучало быстро от волнения, я медленно подходил к дверям. В окошке уже явно было видно множество горящих свечей. Откуда они? У меня там не было ни одной. И вновь более отчетливо послышалось пение, которое было удивительно нежным, добрым и светлым. Я взялся за ручку двери и набрался решимости открыть дверь. Мне было страшно. Старик, свечи, пение, все будто во сне.

Я открыл дверь, и на меня повеяло ароматом роз. У иконы Спасителя жалко тлела лампадка, было темно, тихо, и я не сразу рассмотрел, что старик сидит на скамеечке, справа от входа, со своим посохом и все так же низко склоненной головой. Я ведь видел свечи и слышал пение, куда же все подевалось?!

– Дедушка, пойдемте в дом. Здесь холодно. Кто продукты принес? Кто-то приезжал? Я задремал.

– Ничего, ничего, мил человек, я посидел в твоей часовенке, у тебя не спросил, ты меня извини.

– Да что вы, мне всегда приятно, когда кто-нибудь заходит сюда, значит, это людям нужно. Ведь не только для себя строил.

– Хорошо у тебя здесь. Сладостно на сердце становится. От души, чувствуется, все здесь сотворено.

– Вообще-то мне пора вечернее правило исполнять.

– Вот и хорошо, ты читай молитвы, а я посижу, послушаю, ноги болят, стоять уже не могу.

– Только вот в дом за фонариком сбегать надо, у меня свечей нет, – сказал я и повернулся к выходу. – Вы подождите меня.

– Не нужно никуда ходить, Владимир, – остановил меня старик.

Я вздрогнул от того, что он назвал мое имя. Откуда он узнал? Кто сказал ему? Слишком много странностей для одного дня, пронеслись вихрем мысли. А старик продолжил:

– Вот ты Богу молишься, а не знаешь, что Господь есть Свет, и не в переносном, а прямом смысле. Он каждому дал Свой лучик, вложил в сердце, и вот сердце должно нам светить в ночи, во тьме, помогать дорогу видеть, куда идти, чтобы не упасть в канаву или яму. Когда мало веры, то и света нет, во тьме сидим, как мыши, а как прикоснемся к Божьей благодати, так и засветит наш лучик, как звездочка на ночном небе.

Я понимал, что передо мною сидит человек необычный, и его странное появление, и вид, и ряд других непонятных штрихов подтверждали это. Он говорил как-то по-детски, даже по-матерински, без укора, но с любовью и состраданием.

– Вот, мил человек, мы сейчас помолимся Боженьке, и Он зажжет наши лучики, так и почитаем молитвы.

Старик встал, скрипнула половица, он отложил свой посох и откинул капюшон плаща. Я не мог разглядеть лицо человека, с которым общался уже целый день, ибо было темно. Только густая седая борода слегка светилась в сумерках часовни.

Он вытянулся в струнку, будто воин на параде, в его фигуре появилась молодцеватость и бодрость, как будто он мгновенно преобразился из деда в юношу.

– Господи! – громко и медленно произнес он. – Ты Свет всему миру, озари нам тьму, дабы мы могли сотворить Тебе молитву!

Как только он произнес последнее слово, в воздухе будто появились снежинки, они падали сверху и кружились. Сначала они были белыми, а потом начали легонько вспыхивать изнутри ярко-голубыми огоньками. Я смотрел на это явление и не верил своим глазам, что это действительно происходит со мною наяву, а не во сне. Снежинки сверкали все ярче и ярче, в воздухе разлилась такая благодать и покой, что мне захотелось заплакать от счастья. Внутри меня словно разорвались все цепи, открылись все замки, распахнулись все двери и воцарилась такая легкость, какой я не помню со своего детства. Казалось, что мое тело потеряло вес и сейчас оно воспарит вверх.

– Господи, да что же это?! – шептал я. – Неужели такое возможно?!

И услышал ответ старика:

– Что невозможно человеку, возможно Богу, мил человек. Все возможно.

В часовне стало светло, как в ясную, лунную ночь. Я читал молитвы, и слова лились как песня. Я впервые понимал все, что говорил, я был как бы внутри этих слов и видел, что из слов источается свет. Я чувствовал в эти мгновения, что Господь – во всем, а значит, во всем – свет, только сердце, затемненное невежеством, не позволяет видеть этот свет повсюду и наслаждаться им.

Когда я произнес последние слова вечернего правила, стало темно так же, как и было до того. Все так же тускло коптила лампадка, старик сидел на лавочке, хотя мне казалось, что во время правила он стоял за моей спиной.

Мы молча спускались к домику, я шел первым, а старик за мной. Я оглянулся, перед тем как мы должны были скрыться за кустами, и увидел, что часовня стоит в столбе серебряного света, который уходит от ее основания вертикально вверх до самых облаков, где и теряется. Я остановился, чтобы разглядеть это необычное явление, но оно мгновенно исчезло.