Владимир Лермонтов - Праздник навсегда. Красивая повесть о бессмертии Страница 5

В печи потрескивали последние дрова, мы сели за стол, уставленный бог весть откуда появившейся провизией.

– Ну, что, мил человек, Владимир, – сказал старик, – давай знакомиться.

Он не спеша отбросил капюшон. Я увидел его лицо и остолбенел. На меня смотрели совсем белые зрачки: старик был слеп!!!

Глава 2

Старика звали Арсений.

– Я, мил человек, родился слепым. Много бед перенес я из-за этого недостатка. И казалось мне, что жизнь моя в таком плачевном состоянии бессмысленна, лишь обуза для окружающих. Такое уныние порой наступало, что просто жить не хотелось, вот тако, – рассказывал старик и прихлебывал травяной чай. – В детстве мальчишки мне проходу не давали, дразнили и всячески издевались. Которые постарше – игры затевали такие: стеганут по лицу крапивой, зная, что я не могу увидеть, кто это сделал, и пожаловаться взрослым, и спрашивают: «А ну-ка, узнай, кто это сделал?» А иногда в яму глубокую столкнут, и слышу, как наверху с любопытством наблюдают, как я на ощупь выбираюсь оттуда. Обузой был я для ближних своих, лишним ртом, они еле-еле сводили концы с концами. Взрослые вздыхали по поводу моего недуга, говоря: «Несчастный юноша». Чувствовал я, что нет для меня места в этой жизни, пустой я, никчемный, только зря свет копчу и чужими трудами питаюсь.

Я смотрел на его движения, и по нему не было видно, что он слеп, потому как брал стакан, сухари, сахар, не промахиваясь, так, что можно было не заметить его немощь, если бы не зрачки, охваченные белой пеленой и смотрящие в никуда. Лицо его было необыкновенно искренним и светилось добротою. Изъеденная морщинами, темная, обветренная кожа, высокий, открытый лоб, седые волосы до плеч и борода прямоугольная до половины груди, прямой нос, губы скрыты пышными усами, переходящими в бороду. Между тем глаза его улыбались и светились теплом и детскою искоркою. Лучик хотел запрыгнуть ему на колени, но не рассчитал и чуть было не упал, но успел зацепиться когтями за плащ незнакомца. Старик подхватил котенка и посадил на колени. Потом в задумчивости погладил Лучика своею сухой, жилистой рукой.

– И задумал я однажды, Владимир, страшный грех… Смертоубийство, хотел себя жизни лишить, так немила стала мне жизнь, опостылела. Хотел повеситься. Пошел в сарай, запасся веревкой и, когда уже хотел голову в петлю засунуть, увидел вдруг, как из темноты, какая всегда окружала меня, пришел свет! Да такой нестерпимой силы, что ноги мои подкосились и я на колени упал. А в свете том Сам Спаситель Мира приблизился. Смотрел Он на меня с такой скорбью и состраданием, что я спросил: «Что с Тобою, Господи?» А Он смотрит на меня, и вижу, как по щекам Его слезы катятся. Он мне отвечает: «Из-за тебя плачу, Арсений. Что ты такое преступление задумал. Ведь Я для счастья произвел тебя на свет, чтобы ты не только себя спасал, но всех страждущих и плачущих укреплял, а ты вот решил уйти от Меня и отдаться в лапы дьяволу – врагу Моему», – Арсений сделал короткую паузу, вытер рукою усы и продолжил:

– Я ему и говорю: «Господи, да какое ж мне счастье во тьме жить? Слепых котят и тех топят, чтоб не мучались, а я ведь, как слепой котенок, не то что людям, себе ничего сделать не могу. Лишь обуза для всех». А Христос мне отвечает: «Эх ты, Арсений, несмышленый, темно тебе не оттого, что глаза твои не видят, а оттого, что без Бога, без веры живешь – вот и темно тебе. Сердцем видеть надо, а не глазами, а коли сердце твое темно, то и мрак вокруг тебя. Я лишил тебя зрения не в наказание, а во славу Божию, чтобы ты научился душою мир воспринимать и другим пример подал. Ведь сколько вокруг тебя людей зрячих глазами, но слепых сердцем, сколько слышащих ушами, но глухих душою».

После этих слов, брат Владимир, видение исчезло, а я еще долго лежал на земляном полу в сарае в темноте и плакал навзрыд…

– Вам чайку еще налить? – спросил я, чтобы как-то отвлечь старика от грустных воспоминаний, а он продолжал, будто не услышал меня:

– С тех пор жизнь моя переменилась, мил человек. Будто я жил действительно во мраке, и начал из него потихоньку выбираться. Старался по-Божьи жить и дела Божии творить, так постепенно и приходило ко мне то сердечное зрение, о котором говорил мне Господь в тот страшный день юности моей.

– Сколько ж вам лет, дедушка?

– Не помню, мил человек, со счета сбился. Да и зачем мне знать, ибо, когда человек по-Божьи живет, у него и возраст по-другому меряется, не по годам, а по делам добрым. А вообще-то стар я, Владимир, совсем тело мое износилось и на покой просится.

– Вы, наверное, многое повидали в своей жизни?

– Да уж довелось, довелось… И по России-матушке походил, и на Афоне побывал, и даже в Иерусалиме у Гроба Господня молился. Вот тако! Мил человек, жизнь посмотрел, людей, все, что можно. Устал я, – старик тяжело вздохнул, и впервые за все время беседы на его лицо и фигуру легла печать вековой усталости. И в этот миг я понял, что предо мною сидит человек, который действительно уже прожил не менее века.

– Давайте ложиться спать, – сказал я. – Уже поздно. Я постелю вам вот на этой кровати, она стоит у печной стены, и вам будет ночью тепло.

– Спасибо, мил человек, за то, что принял меня. Если разрешишь, я некоторое время поживу у тебя… Если не возражаешь.

– Конечно, дедушка, живите, сколько хотите, только вот с продуктами у меня не ахти как.

– Ничего, ничего, мне много не нужно, мне все Бог дает.

– Кстати, а кто принес эту еду? – спросил я наконец, вспомнив, что до сих пор не выяснил, кто же приходил к нам, когда я спал.

Арсений улыбнулся и, поглаживая Лучика, который нежно мурлыкал у него на коленях, свернувшись калачиком и лежа на боку, проговорил:

– Все поймешь, Владимир… Пройдет время, и узнаешь, Кто действительно нам все дает, когда нам это нужно.

Дедушка Арсений отказался раздеваться и ложиться в постель, сказал, что будет спать в кресле, и, как я его ни упрашивал, он был непреклонен.

– Не волнуйся, Владимир, мне хорошо в кресле. Мне уже не положено спать по возрасту. Мне нужно быть бодрым, слышать Бога, так как конец мой уже не за горами. Я слишком близко приблизился к вечности, чтобы встречать ее во сне… А ты ложись, ложись.

Ночью разгулялся ветер. В наших краях бывает такой сильный ветер, что воистину бедствием является для местных жителей, называется он норд-ост. Он, как ураган, налетает на города, поселки и сносит все на своем пути, к тому же он очень холодный и покрывает ледяным панцирем деревья, дома, дороги, корабли. На море из-за него нередко случаются трагедии – тонут суда под тяжестью ледяного панциря.

Вот и сегодня ночью началось ветряное нашествие. Около моего домика стоят два высоких тополя, которые видны издалека, и потому мой дом называют домом у двух тополей. Я слышал, как за окном ревели тополя и падали обледеневшие ветки. С поляны доносились звоны – от ветра рельсы раскачивались и ударялись. На крыше что-то ухало, в печной трубе гудело. Сквозь какофонию этих грозных звуков казалось, будто доносятся чьи-то крики, зовут на помощь.

Я вслушивался в эти стонущие голоса и незаметно погрузился в глубокий сон.

Глава 3

Утром все было покрыто твердой ледяной коркой, ветер не унимался. Ходить по такому ледяному панцирю было очень трудно и опасно, тем более в наших краях, где почти нет горизонтальных дорог, а только либо вверх, либо вниз. С утра, когда старик еще спал, по крайней мере мне так казалось, я отправился в город, где мне обещали одну работу за плату.

Так потянулись дни нашего совместного жития. Приезжал я из города поздно вечером, уставал так, что сразу падал в кровать и забывался сном. Не было даже времени поговорить со своим новым жильцом, да и сам Арсений не вызывался на разговоры, а сидел тихо, погрузившись в себя. Лучик не слезал с его рук. Те продукты, которые появились необъяснимым образом в первый день нашей встречи, были большим подспорьем. Старик почти ничего не ел, а только пил травяной чай с сухарями.

В часовню мы уже не ходили молиться, так как было очень скользко и холодно. Я совершал вечернее и утреннее молитвенное правило в домике, а старик сидел около меня на кровати и внимательно слушал. Иногда он вставал и, перекрестившись, делал земной поклон.

Самое главное, что я, неуютно чувствующий себя, когда рядом просто были люди, а тем более незнакомые, совершенно не ощущал никакого дискомфорта от присутствия старика. Одиночество, к которому я стремился, которое любил, нисколько не нарушалось. Старец Арсений обладал редким качеством присутствовать при полном отсутствии так, что не было никакого стеснения. Он не задавал никаких вопросов, сам разговоры не затевал, пока чего-либо не спрошу. Понимал мои настроения с полуслова и, хочется сказать, с полужеста, потому что, несмотря на свою слепоту, мне кажется, он видел все.

Однажды я увидел, что Лучик бежит из кухни во двор и в зубах у него мышь. Сразу я этому не придал никакого значения, ведь ловить мышей для кота – это совершенно естественное занятие, если бы не одно «но», которое в тот момент я упустил из виду. Через некоторое время, когда Лучик подошел ко мне и смело, а главное, точно совершил прыжок, приземлился прямо на мои колени, меня осенило. Господи! Да ведь слепой котенок не может поймать мышь! Лучик обрел зрение!