Тензин Гьяцо - Моя духовная биография Страница 6

Такстер находится в северо-восточной части страны, в провинции Амдо. Дом, в котором я родился, был типичен для этой части Тибета: из камней и глины, под плоской крышей. Единственный необычный элемент его архитектуры ― водосток из выдолбленных стволов можжевельника, отводивший дождевую воду. Прямо перед домом, между двух его «рук», или крыльев, располагался маленький дворик, а в его центре был укреплен высокий шест с флажком, на котором были написаны бесчисленные молитвы.

Домашние животные размещались за домом. В доме было шесть комнат: кухня, где зимой мы проводили большую часть дня, молитвенная комната с маленьким алтарем, где мы собирались для вознесения утренних даров, спальня родителей, комната для гостей, кладовая для продуктов и, наконец, хлев для скота.

У детей не было своей комнаты. В младенческом возрасте я спал с матерью, а затем ― на кухне, рядом с очагом. У нас не было ни стульев, ни кроватей в прямом смысле этого слова, мы спали на высоких топчанах или в комнате родителей, или в гостевой. Были у нас несколько деревянных буфетов, раскрашенных в веселые цвета.

Моя семья жила в очень отдаленном районе. Сининг, центр провинции Амдо, был самым близким городком, но, чтобы до него добраться, надо было ехать на лошади или на муле три часа. Наша деревня была очень бедной, и только благодаря моему старшему брату, признанному в юности реинкарнацией ламы крупного монастыря Кумбум, мы жили чуть лучше по сравнению с остальными.

Я всегда радовался своему скромному происхождению. Родись я в богатом или аристократическом семействе, мне трудно было бы разделить заботы простых жителей Тибета. Мои младенческие годы в Такстере оставили в моей душе сильный отпечаток. Они позволяют мне читать в сердцах самых обездоленных, сострадать с ними, стараться улучшить условия их жизни.

У меня было много братьев и сестер, так как наша мать произвела на свет шестнадцать детей, из которых выжили только семеро. Когда я появился на свет, моя старшая сестра помогала матери при родах. Мы были очень привязаны друг к другу и даже при нашей суровой жизни не унывали.

Мои родители были мелкими крестьянами, они арендовали клочок земли и сами его обрабатывал. Ячмень и гречиха ― главные злаковые культуры Тибета. Моя семья, как и все, выращивала их и еще картофель. Но очень часто труды целого года пропадали из-за сильного града или засухи. У нас было немного домашнего скота, которые представляли собой более надежный источник доходов. Я помню пять-шесть дзомо[18], которых мать доила. Научившись ходить, я обычно ходил в хлев вместе с ней. В складках одежды я нес чашку, куда она наливала мне еще теплое парное молоко.

У нас было стадо примерно из восьмидесяти голов мелкого скота, овец и коз, а отец обязательно держал одну иди двух лошадей, которыми он очень дорожил. В нашей местности он слыл знатоком ухода за лошадьми и даже при случае их лечил.

И еще наша семья держала двух яков, настоящий подарок человеку от природы ― они могут выживать на высоте три тысячи метров! У нас были куры ― яйца мне разрешалось собирать в курятнике. Я часто ради забавы забирался на насест, усаживался на него и кудахтал, как курица!

Моя мать напомнила мне некоторые события из первых лет моей жизни. Однажды она с удивлением услышала, как я в очень раннем возрасте повторяю: «Я из Центрального Тибета! Я должен туда вернуться! И всех вас туда увезу!» А играть я любил так: укладывал дорожную сумку, обходил всех со словами прощания и делал вид, что уезжаю верхом на чем-нибудь, что воображал лошадью. Мои близкие принимали всё за детскую игру, никто не придавал этому особого значения. Только позже мать подумала, что я интуитивно предчувствовал свою судьбу.

На самом деле мои родители не подозревали, что я стану Четырнадцатым Далай Ламой. За несколько месяцев до моего рождения отец заболел странной болезнью: он терял сознание, у него кружилась голова, так что ему пришлось лечь в постель, и все домашние заботы легли на мою беременную мать. Любопытно, что утром после моего рождения он почувствовал, что поправился, встал совершенно здоровым и отправился молиться, как ни в чем не бывало. Когда он узнал, что на заре этого радостного дня у него родился сын, он доверительно сказал матери, что этот ребенок будет не как остальные и что его надо сделать монахом.

Даже сегодня мне случается задуматься, как же миссия, отправившаяся на поиски Четырнадцатого Далай Ламы, обнаружила нашу деревушку, затерянную в огромной травянистой пустыне Амдо.

В 1933 году мой предшественник Тхубтен Гьяцо покинул этот мир в возрасте пятидесяти семи лет. Его тело было набальзамировано по полагающемуся обряду, и однажды утором монахи с удивлением обнаружили, что его голова, направленная на юг, повернулась в направлении северо-востока. Это необычное событие было воспринято как неоспоримый знак, указывающий место его новой реинкарнации.

Чуть позже регенту было видение, которое подтвердило знак. На поверхности священных вод озера Лхамо Лхацо он очень отчетливо увидел светящиеся тибетские буквы Ах, Ка и Ма. Затем появилось изображение трехэтажного монастыря с голубой крышей, а затем и маленького домика. На крыше домика были странные кривые водостоки. Регент не сомневался, что буква Ах означала провинцию Амдо, к которой мой предшественник повернул голову после смерти. Ка, логично предположить, могла относиться к монастырю Кумбум, он был трехэтажный с голубой крышей. Теперь надо было отыскать маленький домик со странными водостоками.

Когда миссия заметила в долине кривые ветки можжевельника, которые спускались с крыши нашего дома, всем стало ясно, что новый Далай Лама живет где-то поблизости. И когда они, расспросив, узнали, что в этом доме есть маленький мальчик, члены группы постучались в наши двери и попросились на ночлег.

Лама, который руководил делегацией, сказался слугой и отправился на кухню. Я поспешил к нему, уселся ему на колени и потребовал у него четки, утверждая, что они мои. Мама принялась отчитывать меня за подобную вольность, но лама пообещал отдать мне четки, если я назову его имя. Я без колебаний ответил: «Ты ― Сера Ага», что на местном диалекте означает: «Ты ― лама Сера». Я назвал также по именам и его спутников и весь вечер до момента, когда надо было ложиться спать, играл с ним. Наутро группа отправилась в Лхасу, ничего не сказав моим родителям.

Тремя неделями позже к нам снова прибыла большая делегация лам и видных религиозных деятелей. На этот раз они привезли личные вещи моего предшественника вперемешку с чужими, не имевшими к нему отношения. Известно, что маленькие перевоплощенные дети помнят о вещах и людях из их прошлых жизней и что они могут пересказать тексты из священных книг, даже не учив их.

Когда мне показали две трости, я нерешительно прикоснулся к одной, еще несколько мгновений разглядывал ее, а потом взял другую, которая и принадлежала Великому Тринадцатому. Потом я слегка оттолкнул руку ламы, который пристально на меня глядел, и сказал, что эта трость ― моя, упрекнув ламу за то, что он у меня ее отобрал.

Я также узнал среди нескольких черно-желтых одинаковых четок те, которые принадлежали моему предшественнику. Затем меня попросили выбрать один из двух барабанов, один был маленький и простой, им Далай Лама пользовался, чтобы позвать слуг, а второй ― больший по размеру и разукрашенный золотыми лентами. Я выбрал маленький и принялся выстукивать ритуальные ритмы.

Эти испытания, которые я успешно прошел, убедили членов делегации, что они нашли перевоплощенного Далай Ламу. Добрым предзнаменованием было и то, что Тринадцатый Далай Лама останавливался в соседнем монастыре, возвращаясь из Китая. Ему оказали почетный прием, и мой отец, которому тогда было девять лет, присутствовал при этом. Глава миссии по поиску напомнил, что Тринадцатый Далай Лама забыл в монастыре пару желтых сапог, это было воспринято как знак, что он вернется. Он также некоторое время рассматривал дом моего детства и заметил, что это очень красивое жилище.

Мои детские годы в Лхасе

Зимой 1940 года меня увезли в Поталу, где я официально был возведен в ранг духовного владыки Тибета. У меня не сохранилось никаких особых воспоминаний об этой церемонии, кроме того, что я впервые сел на трон Льва, деревянное кресло большого размера, инкрустированное драгоценностями и великолепными резными украшениями. Оно стояло в Сичи Пхунцок, «Зале всех торжественных церемоний преходящего и духовного миров», главном помещении для собраний в западной части дворца Потала.