Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве Страница 11

Разум делает человека несчастным. Он разъединяет его с миром, уводит его в самолюбивое одиночество, приводит его к самоубийственному отчаянию, в то время как природа окружает его со всех сторон и злодейски мучает его слабый ум своей свирепой таинственностью. И бедный человек живет в природе, как в неком огромном и отвратительном черепе мертвеца. "О, природа! Люди на земле одни — вот беда! — горестно взывает Достоевский. — Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце, и посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом них молчание — вот земля!" [105]

Брошенный в "диавольский хаос", в пасть чудовища, чье тело — пространство, а душа — время, несчастный ум человека, малый, как атом, протестует, бунтует не принимая так созданный, так устроенный мир, проклинает все и вся и остается верен своему проклятию, ибо это проклятие его привилегия, которая более всего отличает его от других животных [106]. Человек проклинает, тем самым мстит Тому, Кто создал его проклятым. "Мы прокляты, жизнь людей проклята вообще!" Поэтому "смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!" [107]

2. Неприятие Христа

Насколько ум человеческий может объять мир и погрузиться в жестокую тайну мира, настолько же он должен признать: мир этот создан так, что человеческая логика и разум не могут ни принять, ни оправдать его. Но в этом мрачном и проклятом мире есть, как его составная часть, Существо, Которое ум человеческий или должен добровольно принять, или сойти с ума. Это Существо так неразрывно соединено с судьбами мира, что этот мир на Нем и стоит, и падает. Это необычное и судьбоносное Существо есть — Христос. По Своей непреодолимой исторической сути Он весь принадлежит этому миру, но по Своей бескрайней доброте и неизмеримой любви Он как бы не от мира сего. Как быть с Ним? Куда Его деть? Наш ум не может ни обойтись без Него, ни отвергнуть Его, не может отречься от Него с тем, чтобы не отречься тем самым от самих себя и начал, на которых стоим.

Присутствие Христа в мире очень усложняет проблему мира. Если искренне и беспристрастно подойти к проблеме мира, то ее нельзя решить полностью и окончательно, если не будет в то же время решена и проблема Христа. Это ясно ощущают антигерои Достоевского. Их мятежный дух соглашается, что проблема мира не может быть решена только неприятием этого мира. Разбуженные трагедией мира, они не могут не заметить Христа, тесную и очевидную связь Христа с этим миром. А поэтому и приступают к проблеме Христа осмысленно, смело и искренне.

Они говоря: Христос — Логос мира, логика мира, Разум мира, смысл жизни и оправдание жизни. Но евклидов ум человека утверждает: мир — это безумное чудовище, вне логоса, вне логики, а жизнь — неоправданная бессмыслица, ужас и хаос. Раздираемый абсурдностью этого мира, человек судорожно корчится и вопрошает: "Возможно ли, чтобы где-то было существо, способное оправдать существование этого мира в человеческом сознании, сгладить все зло этого мира и искупить все его страдание"? Ему отвечают: "Христос и есть это Существо". Но это убеждение не снимает постановку следующего вопроса: "Возможно ли сгладить все зло и быть искупителем такого мира, который по своему устройству исключает всякую возможность искупления"? Но если и такая возможность допустима, тогда следует еще вопрос: "Может ли малюсенький евклидов ум человека признать и призвать Христа как Логос, логику, Разум мира, как смысл и оправдание жизни, если Его личность и Его план спасения мира не вместимы в узкие категории человеческого разума?"

Иван Карамазов ставит проблему Христа шире и раскованнее, чем кто-либо. Христа и Его план спасения мира он подвергает такой критике, которой люди ранее не знали. Вся так называемая высокая критика всех этих Древсов и Штраусов, Ренанов и Бауэров — сущая наивность в сравнении с ужасающей критикой, которой подвергает Иван Карамазов Христа. Он сильно чувствует и явно осознает богочеловеческую историчность Христа. Во Христе он видит Богочеловека. Следуя фактам, он не может не считать Христа Творцом и Спасителем мира. Он отталкивается от этих факторов, как от чего-то самого лучшего в истории нашей планеты. Глубоко убежденный во всем этом, он, тем не менее, беспощадно критикует Христа — Спасителя мира, немилосердно критикует Христа — Творца мира. А чтобы критика была более проникновенной, более искренней и реалистичной, Иван придает ей форму поэмы. Поэма называется "Великий инквизитор". В поэме Ивана главные личности — Христос и Великий инквизитор. Реализм Личности Христа вобрал в себя всю несказанную прелесть Его евангельской возвышенности и богочеловеческого совершенства, а реализм Великого инквизитора излучает тяжкую трагедию человеческого существа, существа, чья критика дышит логикой космического зла и печалью земного отчаяния. Встреча этих личностей представляет самую драматическую страницу поэмы. Очень значительно и верно евангельской историософии то, что Христос в поэме не говорит ничего, Он только приходит и уходит.

Событие происходит в Испании, в городе Севилье, в страшное время инквизиции, когда во славу Божию каждый день полыхали костры, когда на "великолепных" судилищах (аутодафе) сжигали еретиков. И Христос захотел посетить детей Своих, и именно там, где в это время сжигали еретиков. И по Своему неизмеримому милосердию Он приходит еще раз к людям в том самом человеческом облике, в котором ходил среди людей тридцать лет и три года. Он ступает на жаркие улицы Севильи, где прошедшей ночью на "великолепном аутодафе" в присутствии короля, двора витязей, кардинала и прекрасных придворных дам, перед многочисленным населением всей Севильи кардинал, Великий инквизитор, сжег почти сотню еретиков ad majorem Dei gloriam — ради великой славы Божьей.

Он появляется тихо, незаметно, — но, о чудо! все Его сразу же узнают. Народ бросается к Нему, окружает Его, собирается вокруг Него толпами, следует за Ним. Он молча проходит среди них с тихой улыбкой бесконечной жалости. Солнце любви горит в Его сердце, зраки светлости, просветления и силы сияют в Его глазах и изливаются на людей, потрясают их сердца любовью, которая откликается на все. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже только к одеждам Его, исходит целительная сила…

Вдруг из толпы раздается голос некоего старца, слепого с детства: "Господи, исцели меня, чтобы и я увидел Тебя"! И, о чудо! пелена спадает с его очей, и слепой видит Его. Народ плачет и целует землю, по которой Он ступает. Дети бросают перед Ним цветы, поют и восклицают: "Осанна! Это Он, это Он Сам! — повторяют все. — Это должен быть Он и никто другой! Он, только Он!"

"Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. "Он воскресит твое дитя", — кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: "Если это Ты, то воскреси дитя мое!" — восклицает она, простирая к Нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо и еще раз произносят: "Талифа куми" — "и возста девица". Девочка подымается во гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, — и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал, великий инквизитор. Это девяностолетний, почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера перед народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе. За ним на известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и "священная" стража. Он останавливается перед толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног Его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уж приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди вдруг наступившего гробового молчания, налагают на Него руки и уводят Его. Толпа моментально, вся, как один человек, склоняется головами до земли пред старцем-инквизитором; тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража проводит Пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании Святого Судилища и запирает в нее. Проходит день, наступает темная, горячая и "бездыханная севильская ночь". Воздух "лавром и лимоном пахнет". Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы и сам старик великий инквизитор со светильником в руках медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две всматривается в лицо Его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит Ему: