Антон Тихомиров - Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии Страница 12

Здесь можно подвести итог. По моему убеждению, лютеранское учение об оправдании, действительно, в корне своем экуменично и стоит по ту сторону всевозможных ограниченных толкований события креста. Оправданным является тот человек, которого захватило событие креста, кто ориентирует на него свою жизнь. Как конкретно проявляется эта захваченность, какие конкретные слова, описания, догмы и вероучения находит человек, чтобы выразить ее, это, в конце концов, не так уж важно. Они всегда будут несовершенными, ограниченными, искаженными, но истинной будет в них сама устремленность ко кресту. Эта устремленность и является той верой, которой человек принимает свое оправдание. Хороший протестантский богослов может распознать эту устремленность, например, в жизни «спасающегося» в пустыне отшельника, хотя сама идея спасения через аскетическую практику глубоко чужда протестантизму и осуждается им. Эта вера, эта захваченность событием креста может жить в самоотверженном служении пренебрегающего столь важными для лютеранина Словом и Таинством солдата Армии Спасения обездоленным, и в постоянном стремлении какого-нибудь мистика к невыразимым переживаниям единения с Богом. Эта же захваченность, несомненно, присутствовала даже и в насквозь этическом, лишенном религиозной чувствительности и вкуса благочестии таких мыслителей, как Лев Толстой, противопоставлявших себя официальной Церкви и ее традиционной проповеди.

Везде, где человек мыслит, чувствует, размышляет, действует, исходя из затронувшего его события креста, там среди всех возможных наслоений и внутри них присутствует спасительная вера. Само лютеранство выражает эту истину в своем категоричном учении об оправдании по благодати и о верующем как о грешнике и праведнике одновременно. Это учение – один из ограниченных способов сказать о кресте, но вместе с тем, в силу своей заостренности и радикальности, неотъемлемый для протестантской теологии способ. Это специфически лютеранское учение, его язык может быть неприемлемым для богословов других конфессий, но оно с предельной интенсивностью пытается выразить ту истину, которая имеет силу для всех верующих: жизнь христианина – это жизнь, исходящая от креста Христова и устремленная к нему. Христос, Его крест – вот что определяет наши отношения с Богом. Вот что дает нам право быть перед Богом. И это sola gratia – только по милости!

Слово Божье

Входе предыдущих размышлений у всякого внимательного читателя должно было зародиться некоторое недоумение. Невозможно не заметить одну проблему: никто из нас не являлся непосредственным свидетелем распятия Христова, никто из нас не пережил его в земной реальности, никто не может, как это постоянно говорится на страницах этой книги, «предстоять пред крестом». О какой захваченности откровением креста тогда может вообще идти речь, если оно нам недоступно?

Однако протестантское богословие не считает откровение креста недоступным для нас. Да, никто из нас не может пережить его непосредственно, но у нас есть способ воспринять его и, более того, передать его дальше. Этот способ – провозвестие, проповедь о кресте. Откровение креста существует для нас сегодня в проповеди о нем. Через слова о кресте мы соприкасаемся с ним.

Важно понять одну важнейшую истину лютеранского богословия: проповедь о Христе – это гораздо больше, чем просто рассказ о некогда совершившихся событиях, чем информация о них. Проповедь – это носитель откровения, это актуализация и осуществление откровения для нас сегодня. Более того, крест Христов как историческое событие испытали, пережили лишь очень немногие; лишь очень немногие, если верить евангельским рассказам, были со своим Учителем до конца. Практически с самого начала христианства, таким образом, крест как реальность откровения был дан верующим только в форме провозвестия. Откровение креста всегда осуществлялось и осуществляется через проповедь о нем. Крест и проповедь о нем неразделимы.

Крест – это откровение Бога, это в самом своем глубоком и исконном значении Слово Божье. Через крест Бог говорит нам, сообщает нам Себя. Но это Слово Божье дано нам только через посредство человеческого слова проповеди.

Чтобы лучше понять это, нам нужно еще раз вернуться к реформаторскому прорыву Лютера. Мы помним, какие сомнения мучили его: «А откуда мне знать, что мое покаяние истинно, что я достаточно сделал для своего спасения?» Его реформаторским ответом стало: «Я должен смотреть не на себя, не на то, что я есть, что я делаю и что чувствую, а только на Христа. Не я сам спасаю себя, а Христос!» Однако эта истина, истина, что мое спасение находится в кресте, должна быть мне объявлена извне. Я должен услышать об этом. Только если я слышу о Христе и Его распятии, только тогда может во мне зародиться или укрепиться вера в Него. То, что Бог безусловно принимает меня, не может быть следствием никаких моих внутренних чувств, убеждений или размышлений. Эта весть приходит ко мне извне. Я сам не могу «догадаться» об этом, «пережить» это. Поэтому Лютер так яростно полемизировал с некоторыми представителями так называемой радикальной Реформации, которые призывали отказаться от всякого записанного или проповедуемого слова («внешнего слова», «телесного слова», по терминологии Лютера) и ждать непосредственных Божьих откровений в своей душе. Если откровение рождается внутри меня, то оно зависит от моих чувств и настроений. Сегодня я охвачен энтузиазмом, а завтра впаду в отчаяние. На себя самого я не могу положиться. Поэтому Евангелие, Благая весть от Бога, должно быть чем-то внешним по отношению ко мне. На первый взгляд, здесь есть парадокс: именно Евангелие, именно откровение Божье, некая интимная, глубочайшая реальность, откровение любви, требует прежде всего не какого-то внутреннего принятия, переживания, а чисто внешнего слова. Но этот парадокс неизбежен. Мне, как верующему, необходимо внешнее слово, нечто, что не зависит от моих собственных чувств, мыслей, опыта, нечто, к чему я могу обращаться снова и снова, в любой ситуации и в любом настроении. Так же девушка нуждается в том, чтобы ее возлюбленный снова и снова говорил ей о своей любви, хотя она давно уже в душе знает о том, что он ее любит.

Есть и другой важный момент: какую бы внутреннюю «близость» к Богу я иногда не переживал, в конце концов, в себе самом я не могу найти никаких оснований для надежды. В себе самом я могу увидеть лишь безраздельное господство греха, лишь удаленность от Бога во всех частях своего существа, во всех аспектах своей жизни. Чтобы понять, что Бог принимает меня, мне надо обратить свой взгляд (вернее, свой слух!) вовне.

Поэтому и необходима исповедь с произносимой на ней формулой отпущения грехов, поэтому и необходима проповедь (которая есть не что иное, как, по сути дела, развернутое и произносимое изнутри актуальной ситуации и адресованное конкретным слушателям возвещение прощения), чтобы снова и снова возвещать человеку крест Христов, возвещать Божье принятие и прощение, возвещать извне. Они нужны для того, чтобы снова и снова напоминать верующему нечто совершенно невероятное: «Бог ничего не требует от тебя, Бог Сам целиком и полностью раскрылся тебе навстречу, отдался тебе!»

Часто можно услышать мнение, что в протестантских церквах слишком интенсивно проповедуют прощение и милость Бога и при этом совершенно забывают напоминать людям о том, что те должны делать, напоминать людям о законе Божьем, о Его заповедях. Если бы это было так! На самом деле едва ли не большинство проповедей (даже в протестантизме) являются крайне законническими, нравоучительными. И здесь нечему удивляться, ведь так уж устроен человек: он не может принять весть о безоговорочном прощении, он не может просто так поверить в нее и тем более передавать ее дальше. Это оказывается невероятно трудным. Снова и снова каждый спрашивает себя самого и других: а что мне, тебе еще нужно сделать для Бога? Вот тому, чтобы поразить человека, если хотите, даже шокировать его вестью о кресте и отвратить его от этих мыслей, и должна служить проповедь. Слова прощения, которые она провозглашает, должны быть такими словами, за которые мучимый сознанием собственной греховности человек мог бы ухватиться, за которые он мог бы цепляться: «Я знаю, что мне нечем оправдаться перед Богом, я знаю, что я в отчаянном положении, я знаю, что все во мне проникнуто грехом. Но мне сказано, что Христос умер за меня. Этого я и буду держаться. В этом мое единственное утешение и надежда».

Именно поэтому Лютер и другие реформаторы так подчеркивают необходимость этого слова проповеди и слова отпущения грехов. Мои чувства и мысли могут меняться, на них я не могу положиться: сегодня я готов безоговорочно верить во Христа, завтра я впадаю в отчаяние. Но каждую неделю я должен услышать в церкви эту весть, что я прощен, услышать Евангелие, каждую неделю в церкви я должен встретиться с захватывающим событием креста Христова. И тогда неважно, принимаю ли я эти слова с энтузиазмом или с сомнением, с радостью или с горечью, – не то, как я их принимаю, а само их содержание является решающим.