Н. Борисов - Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. Страница 15

Не желая оставлять столь важное дело на волю случая, Феогност уже давно присматривал среди рус­ских человека, который, пользуясь прочной поддерж­кой одного из ведущих политических центров, имел бы шансы быть признанным и в других частях об­ширной русской митрополии. Со временем мысли Феогноста все чаще обращались к московскому мона­ху Алексею.

Ни Петр, ни тем более Феогност не оставили столь глубокого следа в русской истории, какой суждено было оставить Алексею. Подлинные черты личности этого иерарха со временем исчезли под шелухой сла­вословия и трафаретных эпитетов. В середине XV в. Алексей был причислен к «лику святых». Рака с его «мощами» и по сей день является одной из наиболее почитаемых святынь русской церкви. Каким же он был на самом деле, этот «земной ангел и небесный человек», как именуют его церковные песнопения?

Сын черниговского боярина Федора Бяконта, пе­ребравшегося в Москву во второй половине XIII в., будущий митрополит был крестником самого Ивана Калиты. Год его рождения неизвестен. Вероятно, он появился на свет в самом начале XIV в. Младенец в крещении был наречен Елевферием. Это трудное для русского слуха имя в обиходе произносили про­ще— Алферий, Алфер.

Отец Алферия входил в число 10—12 знатнейших московских бояр, составлявших своего рода прави­тельство, главой которого был князь. Есть сведения, что князья настолько доверяли Федору, что даже оставляли его московским наместником на время своих отлучек. Перед боярским сыном открывалась проторенная дорога военной службы. Однако Алфе-рий избрал иной путь. Он с детства отличался рели­гиозной экзальтированностью и одновременно живым умом, незаурядными способностями и богатым вооб­ражением. Вскоре он уходит из мира и затворяется в стенах московского Богоявленского монастыря. Здесь он принял постриг и получил монашеское имя Алексея. По традиции первая буква мирского и мо­нашеского имени совпадали.

Богоявленский монастырь был местом постриже­ния московской знати. Его ктиторами были тысяцкие Вельяминовы. По некоторым сведениям, уже в 40-е годы XIV в. здесь был выстроен каменный собор.

Заметив расторопного и хорошо образованного инока, митрололит в 1340 г. назначает его своим на­местником во Владимире. В конце 40-х годов Феог-ност вместе с великим князем Семеном Ивановичем отправляют в Константинополь посольство, которое, передав императору Иоанну Кантакузину крупную сумму денег «на ремонт храма св. Софии», заводит речь о возведении Алексея на митрополию «всея Ру­си» после смерти Феогноста.

Выдвижение Феогностом Алексея в качестве своего преемника в клерикальной литературе обычно изображают как величайшее благодеяние Москве. При этом церковные авторы и те, кто разделяет их тезис, совершают ту самую ошибку, от которой предо­стерегал историков известный исследователь древней Руси академик С. Б. Веселовский. «Мы склонны обыкновенно по последствиям судить о предшествую­щих событиях, о намерениях и целях тех лиц, кото­рые были участниками этих событий» [53] . Те, кто утверждает, будто, выдвигая Алексея, Феогност хотел услужить Москве, исходят из последствий, а именно из того, что лет десять спустя Алексей действительно активно поддержал московскую политику.

Почему же все-таки византиец Феогност выдвинул своим преемником «русича» Алексея? Прежде всего потому, что эта кандидатура не вызывала возраже­ний со стороны Орды. Не только поддержка москов­ской дипломатии укрепила позиции Алексея в Сарае. Ханская ставка связывала с фигурой Алексея свои собственные политические интересы. Появление мит­рополита-москвича, по расчетам ордынцев, должно было неминуемо привести к церковному расколу и отделению самостоятельной великорусской митропо­лии. Феогност понимал, чего ждет Орда от Алексея, но надеялся, что тот, став митрополитом, сумеет отстоять интересы патриархии. Поддерживая канди­датуру Алексея, великий князь Семен Иванович и бояре надеялись иметь в его лице надежного поли­тического союзника. Однако из этого вовсе не следу­ет, что Алексей открыто проявлял свои московские симпатии, обещал стать «духовным мечом» в руках сыновей Калиты. Митрополит Феогност, всю жизнь чуравшийся московских забот, едва ли поддержал бы Алексея в том случае, если бы видел в нем явного сторонника московских князей.

Что касается позиции самого Алексея, его сокро­венных замыслов, то здесь можно сказать определен­но лишь одно: будущий митрополит прекрасно умел скрывать свои мысли, умел внушать самые противо­положные надежды, не давая никаких определенных обещаний. До времени это был «человек в себе», ко­торого каждая политическая группировка надеялась использовать в своих целях.

Трудно, почти невозможно было провести старого грека Феогноста, искушенного во всех оттенках че­ловеческой хитрости. Вероятно, Алексей и не обма­нывал его. Главной целью, ради которой он покинул монастырь и пустился в плаванье по бурным волнам житейского моря, было служение церкви. Именно Церковь, ее сила и могущество были альфой и омегой его политической программы, которую он ощущал как, предназначение. Алексей был одним из тех несокру­шимых фанатиков православной идеи, которыми богато русское средневековье. Жизнь в миру была для него подвигом, добровольным послушанием, которое он нес во имя воплощения своих идеалов.

Эту суровую устремленность увидел и оценил Феогност. Понял он и то, что для русского православия, а в конечном счете и для пользы империи, этот моск­вич может сделать больше, чем любой самый хитро­умный грек.

Весной 1353 г. в Москве царили смятение и ужас. Казалось, «черная смерть» унесет все население го­рода. Живые не успевали хоронить умерших. Заразу разносили крысы, во множестве обитавшие в подва­лах и на чердаках деревянных хором и клетей, на городских свалках и в сточных канавах. Чума не обошла и Боровицкого холма. Едва справили «соро­ковины» Феогноста, как при смерти лежал и сам великий князь Семен Иванович. Он отошел в вечность 26 апреля 1353 г.

Люди ушли, но события, у истоков которых они стояли, продолжались своим чередом, уже независи­мо от их угасшей воли. С большим трудом удалось московским послам добиться посвящения Алексея в сан «митрополита Киевского и всея Руси». В Кон­стантинополе бушевали тогда политические страсти. Положение императора Иоанна Кантакузина было на­столько шатким, что он вынужден был пойти на край­ность, на скандал, выдав дочь Феодору замуж за врага империи турецкого султана Орхана. Патриарх Каллист обвинил Кантакузина в том, что он исполь­зовал полученные от русских на ремонт храма св. Софии деньги в качестве приданого своей дочери. Вскоре патриарх переметнулся на сторону соперника Кантакузина императора Иоанна Палеолога. Озабо­ченные собственными политическими интригами, гре­ки не спешили с утверждением русского митрополита. Их настораживало также известие о кончине вели­кого князя Семена Ивановича. Лишь после того как брат Семена Иван Иванович Красный был утвержден Ордой на великом княжении Владимирском и при­слал патриарху грамоту с требованием поскорее по­ставить Алексея, дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки. 25 марта 1354 г. Иван Красный сел на великое княжение во Владимире, а 30 июня того же года Алексей получил, наконец, из рук патриарха Фило-фея настольную грамоту, именовавшую его «митропо-литом Киевским и всея Руси». В грамоте говорилось, что Алексей признан митрополитом лишь в виде исключения, тогда как обычный порядок требует, чтобы этот пост занимал урожденный грек, из числа патриарших клириков[54].

Живя в Константинополе, митрополит не терял времени даром. Еще на Руси изучив греческий язык, он использовал вынужденный досуг для подготовки собственного перевода Евангелия на русский язык. О чем думал он тогда, в начале своего пастырского служения, вчитываясь в каждое слово древней кни­ги? «Вот, я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (От Матф., 10, 16).

Но не одни лишь благочестивые занятия и раз­мышления занимали время Алексея в Константино­поле. Он сумел решить с патриархом целый ряд це,р-ковно-политических вопросов. Добившись причисле­ния к «лику святых» трех литовцев, казненных по приказу князя Ольгерда в 1347 г. за приверженность православию, Алексей получил духовное оружие про­тив своего врага. В эти же месяцы томительного ожидания, во время долгих, тягучих бесед с пат­риархом Филофеем Алексей убедил главу православ­ной церкви признать перенос резиденции «митропо­лита Киевского и всея Руси» из Киева во Владимир-на-Клязьме. Наконец, Алексей заинтересовал патриарха рассказами о «дивном старце», суровом подвижнике Сергии, основавшем монастырь в густых лесах к северу от Москвы. Филофей направил Сер­гию грамоту с благословением и советом ввести в монастыре общежительный устав по образцу визан­тийских киновий[55].